Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
Что же она?
     - Ты не сердись на меня, - сказал  Данилов.  -  Ты  ведь  знаешь  мои
обстоятельства.
     - Я не сержусь, - взглянула на  него  Анастасия.  -  У  меня  хватает
приятелей. Я ими довольна. А к тебе равнодушна.
     Данилов не знал, что сказать ей на эти слова. Потом вспомнил:
     - Спасибо тебе.
     - За что?
     - За то, что выходила меня после поединка. За то, что дыру  заштопала
шелковыми нитками. За все. Ты ведь и рисковала тогда.
     - Рисковала! - махнула рукой Анастасия. - А то что же!
     Она внезапно повернулась к нему, притянула его к себе, сказала:
     - Данилов! Останься здесь! Зачем тебе Земля?
     - Что ты, Анастасия? Ты же смоленских кровей.
     - Нет, - сказала Анастасия. - Я на  Земле  чужая.  Мне  лучше  здесь.
Каждому из нас лучше здесь. Останься! Я теперь все могу. Ты - на договоре.
А будешь здесь свой, со всеми правами. Я  устрою.  Только  останься.  Ради
меня!
     В ее глазах была мольба и любовь.
     - Я не могу, - сказал Данилов. - Прости меня.
     - Тогда уходи! - закричала она. - Уходи! Сейчас же! Прощай! Все! И не
оборачивайся!
     Данилов пошел, голову опустив, было ему  скверно.  Он  не  обернулся.
Анастасия, может быть, рыдала теперь  на  белой  скамье.  Впрочем,  он  бы
ничего не увидел. Ни скамьи, ни бузины, ни Анастасии не было.
     Теперь и Анастасия... Но что он мог ей сказать?
     Надо было отбывать,  как  распорядился  Валентин  Сергеевич.  Данилов
подошел к шкафу, где висела его земная одежда.



                                    45

     Данилов ткнулся головой в  доски  двери.  Потянул  на  себя,  она  не
поддалась. "Я же убрал из нее гвозди",  -  подумал  Данилов.  Он  осмотрел
дверь, гвозди были на  месте.  "Как  же  так?"  -  удивился  он.  Пришлось
возиться с гвоздями.
     Дверь открылась, Данилов оказался под  аркой  дома  шестьдесят  семь.
Часы на углу Больничного переулка показывали двадцать минут первого.  "Вот
оно что!" - сообразил Данилов. Он слишком торопился вернуться  и  впопыхах
заскочил в уже прожитое им земное время. Лишь  через  пятнадцать  минут  к
остановке  "Банный  переулок"  должен  был  подойти  троллейбус   с   ним,
Даниловым, и пьяным пассажиром, бормотавшим между  прочим  и  про  люстру.
Данилова в том троллейбусе не было, а пьяный пассажир  ехал.  "Вот  почему
гвозди-то в двери. Я их еще не успел вынуть..."
     Чтобы  избежать  новых  недоразумений,  Данилов   сдвинул   пластинку
браслета и перевел себя в земное состояние. Мимо шли люди,  каких  Данилов
не увидел перед отлетом в Девять Слоев.  Он  мог  дойти  теперь  до  метро
"Рижская" и отправиться домой. Но что-то удерживало его. Скорее  всего  он
хотел дождаться троллейбуса с пьяным пассажиром и спросить,  какую  люстру
тот имел в виду и что  советовал  с  ней  делать.  "Это  мальчишество!"  -
говорил себе Данилов. Однако потихоньку шел к остановке. "Отсюда позвонить
Наташе или из Останкина?" - думал Данилов. Он бы позвонил сразу, но копеек
в его карманах не оказалось. Не было  и  гривенника.  Времени  до  прихода
"того" троллейбуса  оставалось  минут  семь.  Данилов  стоял,  смотрел  на
строения,  спавшие  вдоль  проспекта  Мира,  сейчас  он  уже  не  видел  в
шестьдесят седьмом и шестьдесят девятом домах мерзких гримас, не  казались
они ему и ужасными. Но и радости при их  виде  не  испытывал  Данилов.  Он
стоял грустный. Вспоминал о прощаниях с Химеко и Анастасией. И приходили и
тоска, и ощущение вины...
     Но вот подъехал "тот" троллейбус. Данилов опустил в автомат пятак  и,
подергав металлическую ручку, снова не получил билета. Опять, как  бы  ища
поддержки, он обернулся в сторону пьяного пассажира, сказал про билет,  но
пьяный пассажир не отозвался. А ведь в прошлый раз  (если  посчитать  -  в
прошлый раз) он промычал "А!" и махнул  рукой.  Но  тогда  Данилов  сел  в
троллейбус в Останкине и  говорил  с  пассажиром  при  подходе  к  Банному
переулку.  Возможно,  теперь,  после  Банного  переулка,  пассажир  заснул
всерьез и не было никакой надежды на разговор о люстре. Данилов подошел  к
пассажиру,  подергал  его  за  плечо,  спросил  несколько  раз:   "Вы   не
проспите?", но пассажир и звука не произнес. "Зачем приставать к  нему!  -
отругал себя Данилов. - Что он может прояснить мне про люстру!"
     На Колхозной  Данилов  сошел  с  троллейбуса,  спустился  в  метро  и
последним поездом поехал в Останкино.
     Дома он пожалел, что оставил инструмент в театре. Он  жаждал  играть.
Наверное, только взяв инструмент и смычок в руки,  он  и  почувствовал  бы
вконец, что вернулся. Жара в квартире не было, ничем не воняло. Фарфоровое
блюдо, на  которое  клали  лаковую  повестку  с  багровыми  знаками,  было
возвращено в сервант.
     "Звонить Наташе или поздно?" - пришло сомнение.  Нет,  не  может  она
спать, решил Данилов. Он набрал номер Наташи. Наташа сразу взяла трубку.
     - Все хорошо, - сказал  Данилов.  -  Завтра  увидимся.  Прости,  если
доставил беспокойство. Спи.
     И повесил трубку.
     Телефон тут же зазвонил. "Нет, Наташа, не  надо  сейчас..."  -  хотел
было сказать Данилов, но услышал голос пайщика кооператива Подковырова.
     - Владимир Алексеевич, извините, - стремительно заговорил Подковыров,
- поздний час, но я выгуливал собаку, видел свет у вас и решился. Уважая в
вас чувство юмора, а опять бы хотел проверить себя. Вы слушаете?
     - Слушаю, - сказал Данилов.
     - Вот. Короткая мысль. Если падаешь духом, учитывай, с какой  стороны
ты намазан маслом. А? Как? Хорошо?
     - Хорошо, - обреченно вздохнул Данилов.
     - А как вы считаете, надо уточнять, каким маслом?
     - Нет, не надо.
     Он хотел было отключить телефон, но подумал: а вдруг позвонит Наташа.
Однако никто не позвонил.
     Уснул он быстро, хотя поначалу ему казалось, что он не заснет  вовсе.
А когда проснулся, почувствовал, что вот-вот что-то должно  случиться  или
уже случилось. Он поднял голову и на  одном  из  стульев  увидел  знакомый
футляр. Данилов вскочил, чуть ли не прыгнул к стулу,  растворил  футляр  и
увидел альт Альбани.



                                    46

     Наташа не позвонила и утром. Возможно,  она  посчитала,  что  Данилов
шутил, и не придала значения его звонкам, ведь он не слышал ее  ответов  и
не знал, как  она  приняла  его  слова.  Возможно,  и  в  том,  серьезном,
разговоре она видела долю шутки. Коли так, оно к лучшему. Впрочем, вряд ли
Наташа, та, какую  Данилов  знал,  могла  посчитать  все  шуткой...  И  не
позвонила она утром оттого, что все понимала. И когда она увидит  Альбани,
она ни о чем не спросит. Так думал Данилов.
     В театр Данилов не взял Альбани.
     И потому, что предвидел вопросы и остроты на репетиции  и  в  яме.  И
потому, что не желал радостей  Валентина  Сергеевича  или  кого  там,  кто
возвратил ему украденный инструмент. Выходило, что  он  ни  на  минуту  не
исчезал из Москвы, но пока в его московской жизни, как  будто  бы  главной
реальности Данилова, была ощутимая щель, вызванная  пребыванием  в  Девяти
Слоях. И она, эта щель, еще не представлялась Данилову иллюзией.  Края  ее
не  смыкались.  Увидев  Альбани,  он  тут  же   вспомнил   о   похитителях
инструмента. Если бы он принялся носиться с  Альбани,  то-то  бы  им  было
удовольствие. Впрочем, может, он и  ошибался.  Может,  для  них  это  было
простое дело. Когда следовало - отобрали, прояснилось  -  вернули.  Не  на
складе же хранить инструмент,  там  хватает  хлама.  И  все-таки  Валентин
Сергеевич не случайно перед расставанием интересовался, нет ли у  Данилова
просьб. Он-то знал: Данилов мог просить об одном.
     Так или иначе, обнаружив Альбани, Данилов и в руки его не стал  брать
сразу, а, походив возле открытого футляра и одевшись,  не  спеша,  как  бы
нехотя, поднял инструмент и положил его на стол. Ему бы  опять  любоваться
альтом, часами оглядывать все линии его грифа и обечаек, а потом играть  и
играть, забыв обо всем, снова ощутив инструмент частью своего тела,  своим
голосом, своим нервом, своим сердцем, своим умом. А он лишь проверил  звук
(его ли это инструмент, не подделка ли умельцев Валентина Сергеевича),  и,
убедившись, что Альбани - подлинный (тут его обмануть  не  могли),  сыграл
легкую мазурку Шумана. И, укрыв альт кашмирским платком, закрыл футляр.
     Но чего это ему стоило! Он будто бы пожары в себе тушил и  пока  лишь
сбил пламя. Однако сбил...
     Впрочем,  он  чувствовал,   что   радость   его   теперь   -   скорее
умозрительная, не было в нем легкого присутствия счастья, не было  порыва,
какой не потерпел бы оглядки ни на кого и ни на что, не было упоения.  Ну,
вернули - и ладно. Они и должны были вернуть...
     "Еще сыграю на Альбани, - сказал себе Данилов. - А сегодня и тот альт
будет хорош..." В театр  ехал  на  троллейбусе.  Думал:  надо  сообщить  в
милицию и в страховое учреждение о находке альта. Дело  это  виделось  ему
деликатным.  Страховое  учреждение  ладно.  Но  вот  в  милиции  от  него,
наверное, попросят объяснений,  каким  образом  объявился  пропавший  было
инструмент. Или что же он, Данилов, морочил головы, а  сам  запрятал  альт
где-нибудь во встроенном шкафу и  забыл?  "Подкинули!  -  отвечал  Данилов
мысленно работникам милиции. - Подкинули!" И это не было ложью.
     Выскочив из троллейбуса, Данилов побежал к пятнадцатому подъезду,  он
опаздывал. Наталкивался на прохожих, извинялся, бежал дальше. Его  ругали,
но без злобы и привычными  словами,  никто  не  обзывал  его  сумасшедшим.
Когда-то, года через  три  после  выпуска,  он  несколько  месяцев  жил  в
Ашхабаде. В Москве в приятном ему оркестре место лишь обещали, и  Данилов,
поддавшись уговорам знакомого, улетел в предгорья Копет-Дага, играть там в
театре. В театр  он  ходил  московским  шагом,  и  многие  признавали  его
сумасшедшим. Один кларнетист говорил, что Данилов вредит своему искусству,
что удачи художников и писателей в пору Возрождения и даже в девятнадцатом
веке объясняются  тем,  что  люди  никуда  не  бежали,  а  жили  и  думали
неторопливо, к тому же были богаты свободным временем.  Данилов  хотел  бы
верить в справедливость утверждений кларнетиста, однако верь не  верь,  но
утверждения эти были сами по себе, а жизнь Данилова сама по себе.  К  тому
же Леонардо наверняка тоже вечно куда-то спешил, а уж Рафаэль - тем более.
Словом, кларнетист Данилова не уговорил. Да и жизнь требовала от него  все
более резвых движений. Если бы тротуары заменили лентами эскалаторов, то и
тогда Данилов несся бы по ним, куда ему следовало.
     Данилов бежал и думал, что теперь-то и в  Ашхабаде  публика  вряд  ли
посчитала бы его ненормальным...
     Играли  в  репетиционном  зале.  Что-то   беспокоило   Данилова.   Он
чувствовал, что это беспокойство протекает от стены,  за  какой  находился
зрительный зал. Но причину беспокойства понять  он  не  мог.  В  перерывах
Данилов не имел отдыха. Вместе с Варенцовой они просмотрели планы  шефских
концертов. На тормозном заводе и в типографии Данилову предстояло играть в
составе секстета. Данилов считался как бы деловым руководителем  секстета,
и когда он спросил,  кто  поедет  с  секстетом  из  вокалистов,  Варенцова
назвала ему баритона Сильченко и меццо Палецкую,  однако  Палецкую  именно
ему надо было уговорить. Данилов кинулся искать  Палецкую.  Потом  Данилов
поспешил в струнновитный  цех.  Мастер  Андрианов  давно  обещал  Данилову
заметку для стенной газеты  "Камертон",  сам  приходил,  а  потом  пропал.
"Номер уже скоро надо вешать..." - начал было  Данилов,  но,  упредив  его
возмущенно-заискивающую речь, Андрианов достал из кармана  два  исписанных
листочка. Данилов поблагодарил Андрианова и побежал на репетицию. "Еще  бы
две заметки выколотить, - думал Данилов, перепрыгивая через  ступеньки,  -
из Собакина и Панюшкина.  И  будет  номер".  Успел  до  прихода  Хальшина,
дирижера. Альтист Горохов, всегда  осведомленный,  шепнул  ему:  "Говорят,
Мосолов будет наконец ставить "Царя Эдипа". То есть не то чтобы говорят, а
точно". Горохов знал, что новость Данилова обрадует, Данилов давно считал,
что Стравинского у них в  театре  мало.  "А  потянем?  -  усомнился  вдруг
Данилов. И добавил мечтательно:  -  Вот  бы  решились  еще  на  "Огненного
ангела". Данилов, восторженно  относившийся  к  прокофьевскому  "Огненному
ангелу", годы  ждал,  чтобы  решились.  Впрочем,  он  понимал,  отчего  не
решаются. Мало какому театру был под силу "Огненный ангел". "Об "Огненном"
и надо дать в "Камертоне" статью! - осенило Данилова. -  Но  кто  напишет?
Панюшкин? Или взяться самому?"
     Заметку Андрианова Данилов положил рядом с нотами. Хальшин уже  стоял
на подставке (повторяли второй акт  "Фрола  Скобеева"),  Данилов  в  паузе
перевернул андриановские листочки и прочел:  "Большая  люстра".  Андрианов
увлекался  прошлым  театра,  порой  сидел  в  архивах,  не  раз   приносил
любопытные заметки (в газете Данилов завел рубрику "Из  истории  театра").
Теперь он делился сведениями о большой люстре зрительного зала.  "Вот  оно
отчего", - сказал себе Данилов, имея в виду беспокойство, возникшее в  нем
в начале репетиции. Сейчас, играя, он взглядывал на  листочки  Андрианова,
читал про мастеров  бронзового  дела  и  хрустального,  читал  про  рожки,
кронштейны и стаканы для ламп. "Всего большая люстра состоит из тринадцати
тысяч деталей", - заканчивал заметку Андрианов.
     А вечером, когда играли "Тщетную предосторожность",  Данилов  не  мог
пересилить себя и не смотреть на большую люстру. Из ямы  она  была  хорошо
видна ему.  Куда  лучше,  нежели  ноги  балерин.  Теперь  уже  не  смутное
беспокойство испытывал он, а  чуть  ли  не  страх.  Прежде  Данилов  любил
люстру, называл ее хрустальным  садом,  не  представлял  без  нее  театра,
теперь она была ему противна. Причем эта, провисевшая в  театре,  судя  по
исследованиям Андрианова,  восемьдесят  шесть  лет,  была  куда  больше  и
тяжелей той! Порой Данилов голову пытался вжать в плечи, до того  реальным
представлялось  ему  падение  тринадцати  тысяч  бронзовых,   хрустальных,
стальных, стеклянных и прочих деталей. Наверняка  и  их  падение  было  бы
красиво, игра граней  и  отсветов  вышла  бы  прекрасной,  правда,  откуда
смотреть... "Да что это я!  Чуть  ли  не  дрожу!  Пока  ведь  нет  никаких
оснований..." Так говорил себе Данилов, однако в антрактах тут же бежал из
ямы. И люстра-то висела не над ямой, а над лучшими рядами партера, туда бы
ей и падать. А Данилов выскакивал в фойе и буфеты. Но и там повсюду висели
свои люстры, не такие праздничные и огромные, однако и  они  были  бы  для
Данилова хороши. "Если я такой нервный, - ругал себя Данилов,  -  надо  не
тянуть с хлопобудами, надо позвонить Клавдии".
     Но Клавдии он позвонил лишь на следующий день.
     По дороге домой он несколько раз успокоился, люстра будто бы осталась
в театре, хотя некоей тенью с потушенными огнями она плыла  над  ним  и  в
Останкино. Дома в Останкине  была  Наташа.  Она  открыла  Данилову  дверь,
впустила его в квартиру и прижалась к нему. Данилов ничего не говорил  ей,
только гладил ее волосы, потом Наташа отстранилась от Данилова,  в  глазах
ее он увидел все: и ночное прощание с ним,  и  нынешнюю  радость.  Он  был
благодарен Наташе, он любил ее и знал, что  от  ноши,  какую  она  взялась
нести, связав свою судьбу с ним, она ни за что не откажется, она  согласна
и на ношу более тяжкую, она сама выбрала эту ношу,  она  -  по  ней.  "Что
будет, то будет, - думал Данилов. - А сейчас хорошо, что она со мной".
     - Ну вот, ты и вернулся, - сказала Наташа. - Раздевайся, мой руки,  и
пойдем на кухню...
     Конечно, она видела футляр на стуле, и  Данилов,  приняв  из  ее  рук
стакан чая, сказал как бы между прочим:
     - Альбани отыскался.
     И она, словно бы посчитав возвращение  Альбани  делом  простым  и  не
заслуживающим особого разговора, сказала:
     - Да, я поняла.
     Все она поняла, и между ними теперь не было  игры,  а  было  принятие
каждым их жизней такими, какими они были и какими  они  могли  или  должны
были стать. Их жизни были одной жизнью. При этом оба они  принимали  право
каждого (или возможность) быть самостоятельными  и  независимыми  друг  от
друга. Чувство некоей отстраненности от Наташи, как от человека, какого не
следовало впутывать в собственные тяготы, было Даниловым нынче забыто.  Он
уснул чуть ли не семейным человеком.
     Утром, когда  Наташа  уехала  на  работу,  Данилов  позвонил  Клавдии
Петровне.
     - Что ты хочешь от меня? - спросила Клавдия.
     - Я от тебя? - опешил Данилов.  Потом  сообразил:  действительно,  на
этот раз - он от нее. - Я... собственно... Я бы  не  стал...  но  ты  сама
давала мне советы... относительно хлопобудов...

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг