Мише Данилов и решил определить инструмент: вдруг подарок проймет мальчика
и обратит к музыке! Если бы у самого Данилова был сын... Данилов опять
опечалился, но сейчас же, не желая раскисать, изгнал из себя грустные
чувства. А они вернулись. Теперь из-за книг. Данилов распределял, кому
отойдут какие книги, книги были редкие, прекрасные книги, Данилову
сознание того, что он, может быть, никогда уже не прикоснется к этим
книгам, причинило боль. Часть своей страховки Данилов отписал на Клавдию,
она привыкла к его взносам за кооперативную квартиру, Данилов не хотел
обижать и ее. Клавдия нисколько не была виновата в перемене его судьбы.
На всякий случай Данилов привел в порядок и демонические отчетные
документы. Сувениры Кармадону были заказаны, и, если бы Кармадон отказался
теперь платить за них или не смог бы сделать это, Данилов готов был
принять траты на себя. Вполне возможно, что и вчерашние кутежи могли
поставить в вину Данилову. Данилов постарался учесть расходы на них до
копейки. Когда учел, удивился. Сколько они съели-то всего! Литры Данилова
не изумили, жидкость сейчас здесь - и тут же ее нет, но куда вместились
десятки килограммов пищевых продуктов! Да что там десятки килограммов!
Центнеры! Тонны!
Тот вагон со свиньями, приписанный к Подольскому мясокомбинату,
точно, отошел в пользу компании. Селедки в ломтях было принято Кармадоном
и товарищами 746 кг, не считая невесомых хвостов. Яиц, вкрутую и
недоваренных, 412 тысяч штук, из них, как выяснил Данилов, 82 тысячи
порченых. На шпроты, удовлетворившие компанию, ушел улов двух сейнеров. Да
и прочие вчерашние лакомства весили много. Узнал Данилов и о продуктах, о
принятии которых он не помнил. В частности, выходило, что Данилов вместе с
другими скушал вчера четыре килограмма сушеного мотыля. Да и о двадцати
килограммах столового маргарина он думал теперь со свирепым урчанием в
желудке. "Эко Кармадон нас увлек!"
Данилов понимал, что Валентин Сергеевич в Сокольниках лишь физиономию
показал. Почувствовал, что дело его выгорает, и показал. В дни каникул
Кармадона на глаза он старался не попадаться, но никуда не сбег, а был тут
как тут. Ждал своей минуты. И дождался. И к Наташе, возможно, Кармадона
вывел именно Валентин Сергеевич. Возможно. Ну и что из того! В иной день
Данилов непременно доказал бы себе, что он погорячился, что Кармадон не
виноват, а Валентин Сергеевич его попутал. И что Наташа любезничала с
Кармадоном опять же из-за происков Валентина Сергеевича. Теперь, перед
поединком, Данилов отводил всякие оправдания. Валентин Сергеевич,
наверное, и думал своим явлением смутить Данилова, вызвать в его душе сто
голосов, один виноватей другого, тогда Данилов прибыл бы к месту поединка
слабым и безвольным, неуверенным в своей правоте. Мишенью, попросту
говоря, прибыл бы. Теперь же он думал: Валентин Сергеевич ладно. Но ведь
Кармадон - не младенец, не отрок, у него своя голова на плечах, что же он
дает себя попутать! Да так уж и дает? Он - ас, он - игрок, он мог и сам
ради игры, учуяв Наташу, пойти на риск. Он и пошел... А Наташа... Впрочем,
о Наташе Данилов запретил себе думать из чувства самосохранения. Он знал
одно: не вызови он Кармадона на поединок, случилась бы беда. Даже если
Наташе и было приятно пойти с Кармадоном в беседу, кончилось бы все для
нее скверно. Как хотел Данилов обойтись без поединка! Однако не обошелся.
Данилов вздохнул и стал писать письма. Двум хорошим композиторам и
одному хорошему альтисту. Альтиста он просил познакомиться с симфонией
Переслегина и в случае, если она ему понравится, исполнить ее.
Композиторам, знавшим Данилова, он рекомендовал Переслегина как человека
талантливого, но, видимо, робкого и неудачливого. Он хвалил симфонию и
полагал, что доброе отношение таких авторитетов к Переслегину могло бы
принести пользу музыке...
Тихо, откуда-то снизу, постучали по системе водяного отопления.
Секундант обращал внимание Данилова на то, что до поединка осталось два
часа.
Данилов хотел было в записке скрипачу Коле Михайловскому отказаться
от поездки в Калугу с молодежным секстетом и тенором Палладиным. Однако
посчитал, что если не сможет поехать в Калугу, то Михайловский и без
записки узнает об этом.
С секундантом у Данилова были трудности. Откуда брать-то его? А
Кармадон желал соблюсти все требования протокола. По правилам своего
договора Данилов на Земле ни с кем из демонов знаться не мог. Он был
прикреплен к домовым. Ну что ж, домовой так домовой, передал на Землю
Кармадон, при этом Данилов ощутил, как Кармадон скривился.
А кого брать из домовых? Годились ли они в секунданты?
"Ба, да у нас в строении тоже есть домовой!" - вспомнил Данилов.
Домовой этот, называли его Беком Леоновичем, появлялся в собрании на
Аргуновской улице редко, вел себя тихо, не задирался, лампочек не
выкручивал. В умных разговорах его занимала судьба Фанских гор. Иногда он
играл в шашки по переписке, а все больше молчал. Когда же в окно смотрела
полная луна, он вздыхал и говорил: "Луна полная!" Но отчего-то его считали
личностью отчаянной. Было известно, что Бек Леонович восточного
происхождения. Однако уже давно поменял веру. Прежнее имя свое он не
помнил, а теперешнее получил в тридцатых годах. В Останкине, на выставке,
среди прочих построили павильон южной республики, белый и голубой,
кружевной, с фонтанами и колоннами. Стоять без домового, естественно, он
не мог. Вот и был найден в Коканде, во дворце Худояр-Хана, местный дух,
согласившийся перебраться в Москву. Имя ему присудили - Узбек
Павильонович. Узбек Павильонович был сознательный доброволец, понимал,
куда ехал, однако не смог удержаться и тайно привез с собой восемь жен,
или восемь поклонниц, а может просто подруг. Любопытным он объяснял, что
они нужны в павильоне для колорита. Никто их не видел, а только все
говорили, что они глиняные и из них можно пить чай. Или есть плов. Или еще
что-то делать. И что у них странный звук. Как от гуслей, только нездешних.
Лет пятнадцать назад павильон перекрасили, посвятили его культуре, и Узбек
Павильонович оказался в нем лишним. Его перевели в жилой дом по соседству,
в Останкино. Потом - в другой. Потом - в третий. Этим третьим был дом
Данилова, кооперативный. Здесь Бек Леонович был незаметен, лишь сильно
грустил по женам. Уходя с выставки, из кружевного павильона, забрать с
собой он их не смог, а замуровал в колоннах. Данилов знал, что Бек
Леонович по ночам бродит возле павильона культуры, гладит колонны, его
подруги стонут, зовут его, а Бек Леонович плачет. Чувства Бека Леоновича
трогали Данилова, к тому же Бек Леонович был молчальником, вот к нему и
обратился Данилов с просьбой послужить секундантом. Бек Леонович заробел,
просьбу Данилова расценил чуть ли не как приказание, но сказал: "Сочту за
честь". А Данилов ему и на самом деле как бы приказал, чтобы потом Бека
Леоновича ни в чем не смогли счесть виновным. Будто его заставили силой.
Но при этом Данилов почувствовал, что робеть-то Бек Леонович робеет,
однако приключению как будто бы рад, видно, он и вправду был отчаянной
личностью.
Секундантом Кармадона стал Синезуд, старый демон, чином мелкий. Но он
славился как охотник и летун. Известен был также коллекцией значков разных
миров. Часть коллекции, в том числе и значок ворошиловского стрелка, носил
на груди. Домовому летать в пространствах не полагалось, да и с непривычки
у Бека Леоновича могла закружиться голова, оттого Синезуд и прибыл для
переговоров с Беком Леоновичем в Останкинский парк. При этом секунданты
имели связь с Даниловым и Кармадоном, и вышло так, что переговоры вели
Данилов с Кармадоном, хотя и не сказали друг другу ни слова.
Дольше всего обсуждали вид оружия. Поединок мог быть словесный, на
шпагах, на кулаках, на пистолетах, на картах, на карабинах, случались
поединки, когда противники швыряли друг в друга камни, овощи. Бились
костями вымерших крупных животных, огненными струями. Всего и не
припомнишь. Данилов с Кармадоном уговорились вести поединок из ракетных
установок средней мощности с радиусом действия до шестисот километров.
Огневые рубежи секунданты обязаны были начертить мелом в пустынном месте,
подальше от Земли, куда и метеориты не заглядывали без нужды. Карту
звездного неба Бек Леонович взял для практических действий со стола моего
сына, тогда еще морочившего головы родителям мечтой об астрономии.
В пять часов, когда Данилов все еще сидел с деловыми посланиями,
зазвонил телефон. Данилов оторопел. Неужели Наташа учуяла беду! Хотя какая
это для нее беда... Нет, ее звонок был бы теперь лишним. Звонил пайщик с
четвертого этажа Подковыров, солист танцевального ансамбля.
- Володя, - сказал Подковыров, - извините меня, но я так и думал, что
вы не спите.
- Чем обязан? - спросил Данилов.
- Еще вчера сочинил! - обрадовался Подковыров. - Всю ночь не спал,
ждал, кому прочитать!
Подковыров хоть и был солистом, но лелеял в себе литератора. Он
сочинял короткие мысли, афоризмы и строки из ненапечатанного. Их печатали.
- Ну читайте, - сказал Данилов.
- Вот. Для "Рогов и копыт". "Объявление. Любителям автографов. В
городе Париже в Соборе Инвалидов в двенадцать часов по ночам из гроба
встает император". А? Каково! Смешно?
- А что смешного?
- Как же...
- Он ведь и вправду встает.
- Кто?
- Император.
- Когда?
- В двенадцать часов.
- Где?
- В Соборе Инвалидов. Садится на воздушный корабль...
- Вы шутите?
- Нет. Не шучу. Я сам встречал корабль, - сказал Данилов и повесил
трубку.
"Были бы у меня иные обстоятельства, - подумал Данилов, - я этому
болвану как-нибудь устроил бы встречу с императором. Вставшим из гроба..."
Хотя что было на Подковырова злиться? Счастливые часов не наблюдают...
"Так, - сказал себе Данилов, - что нужно - написал. Неужели все дела
сделаны?" Он даже испугался. У него была примета. Отправляясь в какое-либо
опасное путешествие, он хоть одно, хоть и маленькое дело, но как бы не
успевал исполнить. Чтобы чувствовать себя обязанным вернуться. "Я же брюки
из химчистки не взял!" - обрадовался Данилов.
Брюки брюками, однако он так ни разу не сыграл сочинение Переслегина
от начала до конца. А ведь хотел. Данилов взял альт. Открыл ноты
Переслегина. И минуты через две забыл обо всем. И звучала в нем музыка. И
была в ней воля, и была в ней печаль, и солнечные блики разбивались в
невиданные цвета на гранях хрусталя, и ветер бил оторванным куском железа
по крыше, и кружева вязались на коклюшках, и кашель рвал грудь, и тормоза
скрипели, и дождь теплыми каплями скатывался за шиворот, и женское лицо
светилось, и была гармония... Сосед Клементьев, духовик из детской оперы,
возмущенно забарабанил по стене, разбуженный и злой...
Данилов опустил альт и смычок, притих.
Он устал и был грустен.
Вдруг он вспомнил о времени и понял, что играл сорок минут. Духовику
Клементьеву следовало сказать спасибо. Надо было собираться и надо было
истребить в себе слабость.
Впрочем, отчего же слабость? Неужто музыка дала ему одну слабость?
Нет, посчитал Данилов, она дала ему и силу. Хотя бы потому, что он ощущал
теперь необходимость исполнить музыку Переслегина и для себя и для
публики. А для этого следовало победить и вернуться. То обстоятельство,
что и победив он мог не вернуться, Данилов будто бы не принимал в расчет.
Данилов перевел пластинку на браслете, вызвал домового Бека
Леоновича. Бек Леонович явился и был бледен. Из Коканда в Москву когда-то
он перебрался поездом, на верблюдах и на ишаках, но теперь-то Данилов,
беря грех на себя, вынуждал его лететь жутко куда. Да если бы лететь,
подумал Данилов. Если бы сейчас насладиться полетом, как при прогулке в
свою пещеру в Андах! Нынче было дело, им предстоял не полет, а
перенесение. Зубы у Бека Леоновича стучали.
- Вы глаза закройте, - сказал Данилов, - за мою руку уцепитесь - и мы
сейчас же будем там. Если со мной что случится, вас вернет домой мой
соперник... Ну все... В путь!
И оказались на месте поединка. "О Земля! О жизнь! О любовь! О музыка!
Неужто - все?.." - возникло в Данилове, словно бы он находился еще в
дороге. Пальцы Бека Леоновича, вцепившиеся в левую руку Данилова, вернули
его к заботам.
- Успокойтесь, Бек Леонович, - сказал Данилов. - Вот мы и здесь.
Будьте как на Третьей Ново-Останкинской... Можете ходить, можете парить,
можете плавать... Глаза откройте... Вот и все...
Было черно, безвоздушно, холодно, но отчего-то сыро. Бек Леонович
расцепил пальцы, стал ходить, рукой тыкаясь в пространство, как в стену.
Потом он открыл глаза.
- Их нет, - сказал.
- Еще пять минут, - успокоил его Данилов. - Карта при вас?
- При мне, - сказал Бек Леонович.
Имелась в виду карта звездного неба, составленная моим сыном, предмет
зависти Миши Муравлева. Данилов посмотрел на сплетения желтых, синих и
зеленых линий, на кружочки звездных систем, ткнул пальцем:
- Мы вот здесь. - И добавил: - Может быть. И мел захватили? - спросил
он Бека Леоновича.
- Захватил... А вот и фонарик...
В шесть Кармадон с секундантом не явился. Что-то было не так. Данилов
чувствовал, что Кармадон где-то рядом, но где? "А вдруг он перенесся
невидимым?" - подумал Данилов. Поединки вот уж как семьдесят лет были
запрещены, дуэлянтов строго наказывали, может быть, Кармадон в целях
безопасности и затуманился? Однако в шесть часов он обязан был явиться к
барьеру во плоти. Да и место они подыскали отдаленное, на самой окраине
бесконечного мира. Данилов приложил ладонь ко лбу, стараясь разглядеть -
нет ли где поблизости Кармадона с секундантом. Потом взял телескоп.
Никого. Осветил фонариком карту звездного неба. Вон что! Зеленая линия в
их секторе, наткнувшись на желтую, пропадала вовсе. "Ох уж эти мне
московские троечники! - в сердцах подумал Данилов. - А я-то что же,
растрепай, смотрел раньше!" Конечно, и Кармадона с секундантом по этой
карте могло занести в желтую точку. А то и в синюю! Наконец Данилов
обнаружил телескопом две мрачных фигуры в плащах. Стояли они далеко
отсюда!
Данилов с секундантом перенесся к ним. Бек Леонович робко шагнул к
секунданту Кармадона с объяснениями, при этом показывал карту. Фонарь был
не нужен. На небе тюльпаном висела угасающая звезда, розовый свет ее был
томен и зловещ. Извинения Кармадон принял, только нервно махнул рукой:
"Быстрее!" Секунданты взялись устраивать барьер. Барьер вышел, какой
требовалось, световой и звуковой одновременно, при этом он был обозначен и
палашами - на палашах Синезуд укрепил варежки Данилова, связанные ему к
прошлой зиме Муравлевой, а между палашами Бек Леонович провел мелом
роковую черту. Синезуд был важен, высокомерен, значки разных миров, в том
числе и ворошиловского стрелка, вынес на плащ, и теперь они отражали
зловещий и томный свет умирающей звезды. Бек Леонович мелом водил
старательно и, казалось, забыл, кто он и где. Они с Синезудом двинулись
осматривать ракетные установки, при этом Бек Леонович вел себя достойно,
не дрожал и даже заметил огрех в системе наведения установки Кармадона.
Затем Синезуд и Бек Леонович проверили укрытие, из которого им предстояло
следить за поединком. И тут останкинский житель держался молодцом.
Наконец все было проверено и устроено. Секунданты встали между
палашами на меловой черте спинами друг к другу. "Марш!" - скомандовал
Синезуд. Тут же он и Бек Леонович сделали каждый по одиннадцати шагов, и в
местах, где остановились, воткнули в пространство еще по палашу. При этом
Синезуду показалось, что шаги Бека Леоновича были шире его шагов и, стало
быть, интересы Кармадона ущемлены. Он сам сделал одиннадцать шагов от
черты и до палаша Данилова. Вышло, что пространство отмерено честно.
- Сходитесь! - сурово скомандовал Синезуд.
Данилов и Кармадон - каждый от своего палаша - двинулись друг другу
навстречу.
У меловой черты они встали. Барьер отделял их. Данилов и Кармадон
стояли молча, взглядом пытаясь испепелить противника. Кармадон был грозен
и нетерпелив, ни мира, ни пощады ждать от него не следовало. Данилов и не
ждал ни мира, ни пощады. Он чувствовал: все в нем могло сейчас вспыхнуть,
как березовая кора под огненным шилом увеличительного стекла, до того
свирепым был взгляд Кармадона! Но выдержал Данилов, выдержал, еще и сам
чуть было не вызвал свечение голубых углей, однако отчего-то не отдал
взгляду последней силы. Будто скучно ему было закончить поединок теперь
же. Или самую малость, но пожалел он Кармадона...
- Расходитесь! - услышал Данилов.
Бек Леонович дрожал, на розовой угасающей звезде вспыхнули желтые
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг