вольный сын эфира и принимал любую звуковую и душевную волну. И слова
Муравлева тотчас дошли до него мольбой приятеля освободить его от
незаслуженных мук. Подумать Данилов ни о чем не успел, но от одного лишь
его сострадания Муравлеву флигель в Планерской вспыхнул. Муравлев в ужасе
спасал припасенную на завтра бутылку "Экстры", сын его Миша дрожал, прижав
к груди казенные лыжи, а жена Тамара мужественно швыряла в чемоданы
семейные вещи и припасы. Всю ночь погорельцы провели на снегу, теперь
Муравлев ругал не только жену, но и пьяных электриков, работавших днем на
чердаке флигеля. Данилов страдал, но флигель восстановить уже не мог.
Вот и теперь он не ждал добра. И точно, австралийский вирус,
возникший в Георгии Николаевиче, оказался таким сильным, что весь двадцать
пятый дом назавтра заболел. И гипсовая Грета в Останкинском парке, девушка
с лещом под мышкой, предмет тайной страсти Георгия Николаевича, стала
чихать, распугивая публику, да так, что в шашлычной напротив шампуры
подпрыгивали в электромангалах и гнулись. Домовые в собрание на
Аргуновскую приходили уже в повязках и смазав носы пироксилиновой мазью,
усиленной порохом. Велизарий же Аркадьевич, по мнительности и начитавшись
газет, решил месяца на два под видом степной черепахи впасть в спячку и
переждать эпидемию.
Данилов опять страдал и не знал, что делать. К Муравлевым после
пожара в Планерской он стыдился заходить, а они ни о чем и не подозревали.
Звали его, но он отказывался, находил причины. Думал: "Нет, все! Это в
последний раз! Неужели я не умею властвовать собой! Ну осадил бы Георгия
Николаевича, а зачем устраивать чих и кашель!" Он даже подбросил ценные
пилюли Георгию Николаевичу, какие могли помешать австралийскому вирусу. А
это было противу правил. Но и когда грипп стих, Данилов не успокоился.
И тут в собрании на Аргуновской появился новый домовой, присланный в
двадцать первый дом на пустовавшее три месяца после улета Ивана
Афанасьевича место.
3
Звали его Валентин Сергеевич, он носил пенсне на платиновой цепочке,
в разговоре, удивляясь каким-либо словам собеседника, например о том, что
рыба протоперус, выйдя из аквариума, может зарезать среднюю кошку,
откидывал, голову назад и произносил пронзительно: "Це! Це! Це! Це!" В
звуках этих действительно было удивление, но имелось и еще нечто, что
пугало или по крайней мере настораживало. Шалопаи, получавшие
телевизионное образование, поначалу из-за пенсне прозвали его меньшевиком,
но потом отчего-то стали попридерживать язык. Старожилы Валентину
Сергеевичу указывали на то, что приходить в собрание должно в клубном
кафтане, а не в немодной куртке, но Валентин Сергеевич будто бы этих слов
не слышал, и разговоры про его куртку затихли.
Валентин Сергеевич оказался егозой. Мелким скоком он перебегал от
одной компании к другой, играя в карты или шашки, все время ерзал и смущал
противника напористым своим: "Це! Це! Це! Це!" Да и вообще садиться с ним
за стол или за доску выходило делом скверным, все он выигрывал. История
жизни Валентина Сергеевича останкинским старожилам была неизвестна,
выяснили только из личного дела, что новичок раньше служил где-то возле
Колхозной площади. А там был дом Брюса. Генерал-фельдмаршал Петра Великого
Брюс Яков Вилимович числился же, как известно, чернокнижником и алхимиком,
у него и в июльскую жару гости катались на коньках, а запахи и флюиды от
Брюсовых тиглей и посудин могли протушить на долгие века ближайшие к его
дому кварталы. Как бы и от Валентина Сергеевича не пришлось увидеть
странностей. А вдруг чего и похуже. Может, и цепочка-то к пенсне досталась
Валентину Сергеевичу от тех алхимий. Призадумались на Аргуновской умные
головы. Неспроста, решили, появился Валентин Сергеевич в их мирном
собрании.
Данилов долго не ходил в собрание домовых, ему хватало людских забот.
Но однажды зашел и сразу почувствовал, что между ним и Валентином
Сергеевичем возникла некая связь. "А ведь он имеет что-то ко мне", -
сказал себе Данилов. Он не подходил к Валентину Сергеевичу, полагая, что
тот сам не выдержит и обнаружит себя. Но Валентин Сергеевич, видно, был
натурой терпеливой и волевой, а может, и не сам он управлял своими
поступками. Он вертелся, скакал невдалеке от Данилова, но к Данилову будто
бы приблизиться не смел, как титулярный советник к генеральской дочери.
Однако в его взгляде Данилов иногда замечал и уверенность в себе, и чуть
ли не сознание превосходства. "Экий гусь!" - думал Данилов. Теперь он уже
считал, что Георгию Николаевичу указал на дверь не зря. Теперь, пожалуй,
Данилов был сердит, и не то чтобы азарт, а некое будоражащее душу ожидание
приключения поселилось в нем.
Наконец Валентин Сергеевич подошел к нему, предложил сыграть в
шахматы. "А то меня почему-то все стали побаиваться..." - сказал он, как
бы смущаясь. Данилов сел с ним за стол и скоро понял, что игрок Валентин
Сергеевич - сильный. Данилов даже засомневался: играть ли ему против
Валентина Сергеевича в силу домового или взять разрядом выше. И все же он
решил играть в силу домового, посчитав, что иначе они с Валентином
Сергеевичем будут не на равных. Но ходов через десять Данилов понял, что
Валентин Сергеевич может выступать и лигой выше. Данилов поднял голову и
посмотрел на соперника внимательно. Стеклышки пенсне Валентина Сергеевича
излучали удивительный зеленоватый свет, отчего в голове у Данилова
начиналось выпадение мыслей. "Ах вот ты как! - подумал он. - Да тебе эдак
против Фишера играть... А я вот против твоих световых фокусов включу
контрсистему..." Он включил контрсистему и двинул белопольного слона
вперед.
Раздался электрический треск, Валентин Сергеевич запрыгал на стуле,
ладонями застучал по краю стола, и Данилов понял, что поставит мат ястребу
останкинских шахматных досок на тридцать шестом ходу.
- Здесь принято играть в силу домовых, - сказал Данилов. - Нарушение
вами правил может быть превратно истолковано.
- Вы... вы! - нервно заговорил Валентин Сергеевич. - Вы только и
можете играть в шахматы и на альте. Да и то оттого, что купили за три
тысячи хороший инструмент Альбани. С плохим инструментом вас бы из
театра-то выгнали!.. А на виоль д'амур хотите играть, да у вас не
выходит!..
Данилов улыбнулся. Все-таки вывел Валентина Сергеевича из себя. Но
тут же и нахмурился. Какая наглость со стороны Валентина Сергеевича хоть
бы и мизинцем касаться запретных для него людских дел!
- Что вы понимаете в виоль д'амур! - сказал Данилов. - И не можете вы
говорить о том, чего вы не знаете и о чем не имеете права говорить.
- Значит, имею! - взвизгнул Валентин Сергеевич.
Он тут же обернулся, но домовые давно уже забились в углы невеселой
нынче залы, давая понять, что они и знать не знают о беседе Данилова и
Валентина Сергеевича.
- Вы нервничаете, - сказал Данилов. - Так вы получите мат раньше, чем
заслуживаете по игре.
Он и сам сидел злой. "Стало быть, только из-за хорошего инструмента
меня и держат при музыке, думал, и виоль д'амур, стало быть, меня не
слушается, ах ты, негодяй!" Но на вид был спокойный.
- Значит, вы сочувствующий Георгию Николаевичу, - сказал Данилов,
забирая белую пешку.
- Не угадали, Владимир Алексеевич! - рассмеялся Валентин Сергеевич. -
Известно, что вы легкомысленный, но уж тут-то могли бы понять... Что нам с
вами Георгий Николаевич? Он - правильный домовой. Но он мелочь, так, тьфу!
Заболел, ну и пусть болеет. Из-за другого к вам интерес! Если это можно
назвать интересом...
- А вы-то что суетитесь?
- Я давно о вас слышал. Раздражаете вы меня. Мучаете. Невысокий вы
рангом, да и незаконный родом, а позволяете себе такое... Я о вас слушал и
чуть ли не плакал. "Да и есть ли порядок?" - думал.
- Ну и как, есть?
- Есть, Владимир Алексеевич, есть! Вот он!
И тут Валентин Сергеевич чуть ли не к лицу Данилова поднес руку,
разжал пальцы, и на его ладони Данилов увидел прямоугольник лаковой
бумаги, похожий на визитную карточку, с маленькими, но красивыми словами,
отпечатанными типографским способом. Прямоугольник был повесткой, и
Данилов ее взял.
- Прямо как пираты, - сказал Данилов. - Еще бы нарисовали череп с
костями, и была бы черная метка.
- Не в последний ли раз вы смеетесь?
- А вы что, карателем, что ли, сюда прибыли?
- Нет, - словно бы испугавшись чего-то, быстро сказал Валентин
Сергеевич. - Я - курьер.
- Вот и знайте свое место, - сказал Данилов.
- Какой вы высокомерный! - снова взвизгнул Валентин Сергеевич. - Я
личность, может, и маленькая, но я при исполнении служебных обязанностей,
да и вам ли нынче кому-либо дерзить! Вам ведь назначено время "Ч"!
Багровыми знаками проступило на лаковом прямоугольнике объявление
времени "Ч", и Данилову, как он ни храбрился, стало не по себе. "Но,
наверное, это не сегодня, и не завтра, и даже не через месяц!" -
успокаивал он себя, глядя на повестку. Однако не было в нем уже прежней
беспечности.
- Ваш ход, - сказал Валентин Сергеевич.
- Да, да, - спохватился Данилов.
Он поглядел на доску и увидел, что у Валентина Сергеевича слева
появилась ладья, какую он, Данилов, семью ходами раньше взял. Он взглянул
на записи ходов и там обнаружил собственным его почерком сделанную запись
хода, совершенно не имевшего места в действительности, но оставлявшего
ладью белых на доске. Данилов забыл о повестке, стерпеть такое
жульничество он не мог! Испепелить он готов был этого ловкача, осмелевшего
от служебной удачи! Но тут Данилов на мгновенье вспомнил о пожаре в
Планерской и эпидемии гриппа, подумал, что Валентин Сергеевич, может быть,
нарочно вызывает его на скандал, и употребил по отношению к чувствам
власть. Не то вдоль Аргуновской улицы тянулись бы теперь черные и пустые
места с обугленными пнями. Лукавая мысль явилась к Данилову: "А дай-ка я
ему еще и слона отдам, просто так, - решил он, - а там посмотрим..."
Валентин Сергеевич схватил с жадностью подставленного ему слона, как
троллейбусная касса медную монету. Но тут же он спохватился, поглядел на
Данилова растерянно и жалко, захлопал ресницами, крашенными фосфорическими
смесями:
- Вы совсем меня не боитесь, да? Вы меня презираете? Зачем вы опять
мучаете-то меня!
"Что это он? - удивился Данилов. - Нет у меня никакой плодотворной
эндшпильной идеи, слона я отдаю ни за что".
- Не выигрывайте у меня! - взмолился Валентин Сергеевич. - Не губите,
батюшка! Я ведь вернуться не смогу! Я на колени перед вами встану!
Помилуйте сироту!
Данилову стало жалко Валентина Сергеевича. Он сказал:
- Ну хорошо. Принимаю ваше предложение ничьей!
- Батюшка! Благодетель! - бросился к нему Валентин Сергеевич, руки
хотел целовать, но Данилов, поморщившись брезгливо, отступил назад.
Валентин Сергеевич выпрямился, отлетел вдруг в центр залы, захохотал
жутким концертным басом, перстом, словно платиновым, нацелился в худую
грудь Данилова и прогремел ужасно, раскалывая пивные кружки, запертые на
ночь в соседнем заведении на улице Королева:
- Жди своего часа!
Он превратился в нечто дымное и огненное, с треском врезавшееся в
стену, и исчез, опять оставив двадцать первый дом без присмотра. Домовые
еще долго терли глаза, видно, натура Валентина Сергеевича при переходе из
одного физического состояния в другое испускала слезоточивый газ.
"Ну и вкус у него! - думал Данилов, глядя на опаленные обои. - И чего
он так испугался жертвы слона?.. Странно... А ведь бас-то этот кажется мне
знакомым..."
Он опять ощутил на ладони лаковый прямоугольник повестки. И опять
проступили багровые знаки. "Скверная история", - вздохнул Данилов. Хуже и
придумать было нельзя...
4
Данилов набрал высоту, отстегнул ремни и закурил.
Курил он в редких случаях. Нынешний случай был самый редкий.
Под ним, подчиняясь вращению Земли, плыло Останкино, и серая башня,
похожая на шампур с тремя ломтиками шашлыка, утончаясь от напряжения,
тянулась к Данилову.
Данилов лежал в воздушных струях, как в гамаке, положив ногу на ногу
и закинув за голову руки. Ни о чем не хотел он теперь думать, просто
курил, закрыв глаза, и ждал, когда с северо-запада, со свинцовых небес
Лапландии, подойдет к нему тяжелая снежная туча.
В Москве было тепло, мальчишки липкими снежками выводили из себя
барышень-ровесниц, переросших их на голову, колеса трамваев выбрызгивали
из стальных желобов бурую воду, крики протеста звучали вослед нахалам
таксистам, обдававшим мокрой грязью публику из очередей за галстуками и
зеленым горошком. Однако, по предположениям Темиртауской метеостанции в
Горной Шории, именно сегодня над Москвой теплые потоки воздуха должны были
столкнуться с потоками студеными. Не исключалась при этом и возможность
зимней грозы. Данилов потому и облюбовал Останкино, что оно испокон веков
было самым грозовым местом в Москве, а теперь еще и обзавелось башней,
полюбившейся молниям. Он знал, что и сегодня столкновение стихий
произойдет над Останкином. От нетерпения Данилов чуть было не притянул к
себе лапландскую тучу, но сдержал себя и оставил тучу в покое.
Она текла к нему своим ходом.
И тут Данилов ощутил некий сигнал. Сигнал был слабый, вялый какой-то,
не было в нем ни просьбы, ни вызова неземных сил. Однако Данилов
заволновался, посмотрел вниз и определил, что сигнал исходит от
тридцатишестилетнего мужчины в нутриевой шапке, стоявшего у входа в
Останкинский парк возле палатки "Пончики". Мужчина был виден плохо,
Данилов включил изображение, осмотрел мужчину и заглянул ему в душу.
Оказалось, что мужчина этот, только что выпивший стакан кофе и съевший
горячий мнущийся пончик, приехал сюда троллейбусом из больницы и должен
был теперь пересесть на трамвай. В больницу же его вызвали утром
неожиданно и сказали, что отец его находится на грани жизни и смерти,
спасти его может только операция, и то, если ее делать теперь же, а не
через час. В полубреду больной от операции отказывался, и сын его написал
расписку, разрешая операцию, с таким чувством, словно сам сочинял отцу
смертный приговор. Потом он сидел три часа внизу и ждал. Операция прошла
удачно, но жизнь отца все еще оставалась в опасности. Мужчине и раньше
было нехорошо, а теперь, когда напряжение спало, его била нервная дрожь и
тошнило. Тогда он подумал: "Сейчас бы стакан водки - и все!" Мысль эту
Данилов понял.
Данилов опять посмотрел на тучу и покачал головой. Туча еле ползла.
Данилов вздохнул и спустился на скользкий асфальт. К мужчине в нутриевой
шапке он решился подойти не сразу. Данилов и всегда с некиим волнением
знакомился с новыми людьми, а этот мужчина был интеллигентного вида и
тихий, учитель географии по профессии, и неизвестно еще, как он мог
отнестись к появлению Данилова.
- Холодно, - сказал Данилов, улыбаясь от смущения.
- Да, зябко, - кивнул мужчина.
Помолчали.
- Не кажется ли вам, - сказал Данилов, - что вон те новые дома на
Аргуновской совершенно не гармонируют ни с башней, ни тем более с
Шереметевским дворцом?
Мужчина удивленно поглядел на Данилова, поглядел на дома и сказал:
- Это еще не самые худшие дома...
- Не уверен, - сказал Данилов и, помолчав опять, начал скороговоркой,
робея и от робости заикаясь: - Вы меня извините, у меня к вам нижайшая
просьба, вы можете послать меня куда угодно, но выслушайте сначала меня...
У меня тяжело на душе... Мне сейчас выпить надо... А один я не могу. Не
могли бы вы составить мне компанию?
- То есть как? - растерялся мужчина.
- У меня все есть, - сказал Данилов. И достал из кармана пальто
начатую бутылку водки и стакан. - Вы, если не желаете, хоть только
постойте рядом со мной...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг