- Катя, я понимаю, о ком вы говорите... И Наташа произвела на меня
большое впечатление...
Теперь Данилов уже не знал, как ему продолжать разговор - прежними ли
легкими словами или же словами серьезными. На всякий случай он поднес к
трубке индикатор, сейчас, в беседе с Екатериной Ивановной, это движение
показалось ему неприятным, чуть ли не подлым, но рисковать Наташиной
судьбой он не имел права - мало ли на какие шутки были способны порученец
Валентин Сергеевич и его наставники! Индикатор и по звуку мог учуять
демонические усилия. Однако рубенсовская женщина и теперь не ожила.
- Вы знаете, Володя, - сказала Екатерина Ивановна, и Данилов
почувствовал, что сейчас она говорит серьезно, - может быть, я все это
зря, и, может быть, вы посчитаете меня дурным человеком, но я решилась вам
позвонить и сказать, что Наташе теперь плохо.
Екатерина Ивановна замолчала, но и Данилов молчал.
- Нет, она не больна, - опять отважилась Екатерина Ивановна. - Но я
чувствую, что ей очень плохо. И я не знаю, чем ей помочь. Володя, я
понимаю, что мой звонок глупый. Наверное, бестактный. Я не вправе
вмешиваться во что-либо подобное... И вас, Володя, к чему-то будто бы
обязывать... Но вот я не удержалась и позвонила...
- Я вас понимаю, Катя... - сказал Данилов. И тут же спросил: - А что
же с Наташей?
- Просто плохо ей, - сказала Екатерина Ивановна. - Я и сама не знаю
отчего... Она гордая. Она ничего не скажет ни мне, ни вам. И как будто бы
она боится чего-то, словно бы ей что-то угрожает...
- Вся-то моя беда, Катя, состоит в том, - сказал Данилов, - что
свободен я бываю либо рано утром, либо ночью.
Не успела Екатерина Ивановна ему ответить, а Данилов уже ругал себя в
отчаянии: ему бы сейчас же, забыв обо всем на свете, о театре, об альте, о
музыке, о тихой необходимости сидения в оркестровой яме, забыв о
собственной жизни и собственной погибели, забыв, забыв, забыв, нестись к
Наташе и быть возле нее, а он мямлил в трубку жалкие слова. "Экий подлец!"
- говорил себе Данилов. Но, с другой стороны, что он мог сказать теперь
Екатерине Ивановне? Плохо ли, мерзко ли было сегодня Наташе, а уж он-то,
Данилов, завтра принес бы ей беду куда большую. Так что же было ему делать
сейчас? Отречься от Наташи, раз и навсегда закончить их отношения, заявив
Екатерине Ивановне решительно, что он тут ни при чем, мало ли у него
подобных знакомых? Так, что ли? Он и себя старался уверить впопыхах, что
его чувство к Наташе - блажь, возникло под влиянием минуты и, наверное,
уже улетучилось, оставив в душе его некую тень или пусть даже боль. На все
эти мысли ушли мгновения, Екатерина Ивановна ждала от него слов, и Данилов
вместо решительной фразы, сам себя упрекая в безволии, произнес:
- Ладно, Катя, я что-нибудь придумаю...
А что же он мог придумать? Повесив трубку, одетый, в шапке и пальто,
сидел он у телефонного столика. Бороду теребил. Нет, думал Данилов,
обманываю я себя. Не улетучилось чувство, быльем не поросло. Наоборот,
стало оно очевидней. Вся его натура рвалась к Наташе. Свои-то мысли и
желания он мог смирить, да и должен был смирить их, но вот и впрямь, может
быть, сейчас же следовало отвести от Наташи печали и напасти? Вдруг в сие
же мгновение требовалась Наташе помощь, а потом было бы поздно! Может,
теперь, как к альту несколько дней назад, и к Наташе подбирался бочком,
бочком и на цыпочках пронырливый порученец Валентин Сергеевич, а за ним и
незримые его хозяева?
Данилов вскочил, нервно стал ходить по комнате.
Теперь он уже знал, что нарушит правило договора, хоть это и будет
мгновенно учтено. "А-а! Пусть! - махнул рукой Данилов. - Была не была!"
Иных возможностей он не имел. Он перевел себя в демоническое состояние,
настроился на Наташину душевную волну. Перенестись в Наташину жизнь
невидимым существом или хотя бы заметной глазу пылинкой он не захотел. То
есть такое ему и в голову не пришло, иначе случилась бы гадость, словно бы
он тайно стал подглядывать за Наташей. Он жаждал ее видеть. Но не мог. Он
остался дома у телефонного столика и возбудил аппарат познанья. Он мог
теперь увидеть всю Наташину жизнь насквозь, вглубь и ввысь, но и это было
бы дурно, он не имел никакого права знать Наташино сокровенное без ее
нужды. А уж открывать для себя ее будущее он и вовсе боялся. Оттого
Данилов в аппарате познанья взвинтил лишь систему избирательных точек,
надеясь получить верные сведения только о том, что касалось его нынешней
заботы. И он получил их, но не тотчас же, как полагалось бы, а минуты
через две. Данилов был нетерпелив, рассчитывал почти всегда на себя,
аппаратом познанья пользовался редко, и он в Данилове не то чтобы
заржавел, но, наверное, был плохо смазан, чуть поскрипывал. А Данилов и
забыл, каким маслом смазывать его в условиях Земли - касторовым или
репейным.
Добытые Даниловым сведения несколько его успокоили. Пока Валентин
Сергеевич и его командиры Наташу не осадили: то ли пожалели, то ли
оставили ее про запас. Причины сегодняшнего состояния Наташи были
внутренние, человеческие, а потому Данилов и не стал в них вникать.
Теперь, зная главное, Данилов задним числом даже отругал себя: разве
можно было ему в ожидании времени "Ч" нарушать правила договора! Впрочем,
он часто ругал себя задним числом... Данилов вздохнул: что теперь
жалеть-то! Он уверил себя в том, что пока опасность со стороны Валентина
Сергеевича Наташе не грозит. Они, враги его, видно, не слишком верят в
серьезность его чувств к Наташе (не то что к альту), держа его за
ветреника, а если и верят, то ждут, чтобы он вовсе увяз в этих чувствах и
себе на горе наделал дел. Значит, время у них с Наташей пока было - и
следовало им воспользоваться. А там будь что будет, решил Данилов, а там
что-нибудь придумаю, как-нибудь выкручусь и уж не поставлю Наташу под
удар! После депеши о Кармадоне Данилов опять стал беспечным и гулял, как с
воздушными шарами в майский день, с надеждами на то, что его дружба с
Кармадоном и вовсе отменит время "Ч". Да и без Кармадона, полагал Данилов,
он сам обязательно придумает выход из гибельного тупика, сядет как-нибудь
и придумает.
Однако время шло, и он обязательно опоздал бы в театр, если бы
попытался остановить такси человеческим способом. "А! Нарушать так
нарушать!" - лихо сказал Данилов, нисколько не жалея забубенную головушку,
будто в порыве удали. Тотчас же в дверь ему позвонил таксист и спросил, не
он ли, Данилов, заказывал машину из третьего парка. "Да, я", - сухо
ответил Данилов.
Вернувшись домой, Данилов настроен был, несмотря на позднее время,
звонить Наташе. "Пошли бы заботы Клавдии подальше!" - опять сказал себе
Данилов. Но, подсев к телефону, он разволновался и никак не мог взять
трубку. Раздался стук. Били в дверь металлическим телом. Данилов приоткрыл
дверь, не освобождая цепочки, и увидел парня в мазаном ватнике с
чемоданчиком в правой руке и с гаечным ключом в левой.
- Вам кого? - спросил Данилов.
- Мосгаз, - простуженно сказал парень.
9
Утром Данилов все же позвонил Наташе. Извинился, что не сделал этого
раньше, бранил себя, спрашивал, захочет ли теперь Наташа видеть его.
Наташа была спокойна, звонок словно бы и не тронул ее, сейчас она уже
спешила на работу, а вечер у нее был свободен.
- Вот и хорошо! - обрадовался Данилов. - Сегодня у нас "Кармен" с
Погосян! Я вам, Наташа, оставлю билет в кассе администратора и найду вас в
антракте! Если вы, конечно, захотите прийти...
"Кармен" Наташу манила...
Данилов был доволен. В певучем настроении он достал список забот
Клавдии Петровны и решил уделить им, раз уж обещал, часа полтора. А пока
он прибрался в квартире, полил цветы и стер синей суконной тряпкой пыль с
мебели. В прихожей, у вешалки, стоял чемоданчик вчерашнего газовщика,
рядом на полу покоился гаечный ключ. "В кладовку, что ли, их пока сунуть?
- подумал Данилов. - Или вовсе выкинуть? Они уж теперь ему и не нужны..."
...Ночной газовщик играл вчера гаечным ключом у Данилова перед
физиономией и ждал, когда Данилов откроет ему дверь.
- А что так поздно? - спросил Данилов. - И именно ко мне?
- Мы всех обходим, - сказал парень из Мосгаза. - Есть необходимость
предотвратить аварию.
Данилов снял цепочку и открыл дверь. Данилову было любопытно, как
поведет себя парень. К тому же он и вправду мог прийти из Мосгаза. Утром
вышел по поводу аварии и теперь вот идет. В коммунальных делах Данилов был
жизнью ученный, а потому и приветливый.
- Сюда, сюда, - сказал Данилов, подталкивая газового человека на
кухню. - Я уж давно хотел вас вызвать. У меня две ручки туго
поворачиваются и газ еле идет.
Попав на кухню, газовщик к плите не пошел, а устало опустился на
югославскую табуретку и зевнул.
- Вот поглядите, - Данилов стал крутить ручки кранов, - с какой
натугой идут. И еще - не могли бы вы этот оранжевый кран духовки заменить
на обычный, белый, а то некрасиво... Я заплачу...
- Гаечным ключом, что ли, я заменю?
- У вас, наверное, в чемоданчике техника есть?
- И пошутить нельзя! - сказал газовщик теперь уже не простуженным
голосом. - Ты и своих не узнаешь!
Тут Данилов поглядел на парня внимательнее.
- Кармадон!
Данилов бросился к Кармадону, они обнялись. В лицейской юности
Данилов с Кармадоном особыми друзьями не были, Данилов имел посредственное
происхождение, а Кармадон с братом - напротив, прекрасное, однако Данилов
среди золотой демонической молодежи считался шалопаем куда более удачливым
и замечательным, и Кармадон с братом. Новым Маргаритом, глядели на него
как кольцо Сатурна на сам Сатурн. И уж каждый раз на контрольных в лицее с
молящими глазами списывали у него гороскопы. Другой бы на месте Данилова
держал Кармадона у себя в свите на побегушках, но Данилов гусарить
гусарил, однако ко всем в отношениях был ровен и великодушен. Теперь
Данилов искренне обрадовался лицейскому приятелю, хотя и жил последние
двадцать лет без всякой нужды в Кармадоне.
Кармадон снял грязную шапку и мазаный ватник, выпрямился, как бы
подрос, изменился в лице, стал походить на самого себя. Данилов разглядел
его и, как ни старался, улыбки сдержать не смог.
- Ты что? - спросил Кармадон. - Одет, что ли, я не так?
- На улице ты, пожалуй, выделялся бы... - сказал Данилов.
- Это мне ни к чему, - сказал Кармадон.
Последний раз Кармадон был на Земле и в Москве в пятьдесят четвертом
году и теперь напомнил Данилову посетителей блаженной памяти
коктейль-холла на улице Горького, давно уж превращенного в мороженный
дворец. Имел Кармадон витой кок, набриолиненный и напудренный, крапчатый
пиджак с ватными плечами, галстук с розовой, порочной обезьяной, брюки в
обтяжку и туфли на отчаянной самодельной подошве, оранжевой, с рубцами.
Лицо вот только у Кармадона было уже не юное.
- Нынче по-иному одеваются, - пояснил Данилов. - Я не образец, но ты
можешь воспользоваться моим платьем.
- Спасибо, - сказал Кармадон. - Зачем мне разорять тебя. Ты мне
покажи, что носят, я преобразуюсь.
Данилов пошел в комнату, стал искать журналы, потом заглянул в бар,
коньяка в бутылке было на донышке. Он расстроился, но тут же вспомнил, что
имеет право перейти в демоническое состояние и воспользоваться средствами
на представительство! Данилов в демоны и перешел. Кармадон без особой
энергии пролистал журналы и тотчас же оказался в усах и густых кудрях до
плеч, приобрел он также замшевую куртку и вельветовые штаны с
замечательным ремнем. Однако казалось, что он не рад свежему наряду. Он
опять зевнул.
- Да что мы тут на кухне! - воскликнул Данилов. - Пойдем в комнату.
Или куда хочешь. Лучший стол накроют! Ты голоден с дороги! Пожелай все,
что есть и чего нет, я тебе тут же любой напиток, любой продукт сыщу!
Демоническое тебе, небось, надоело. Нашу экзотику, небось, подать?
- Мне много не надо, - сказал Кармадон. - И никуда не пойдем. Здесь и
посидим.
Мысленный заказ Кармадона Данилова удивил и опечалил. Данилов сам не
прочь был сейчас поесть вкусно, выпить армянского, однако он гостю ничего
не сказал, а на кухонном столике возникла бутылка ликера "Северное сияние"
- по мнению Данилова, подкрашенного глицерина с сахаром, давно уж засохшая
и в черных критических точках корейка из железнодорожного буфета и из того
же, видно, буфета две порции шпрот на блюдечках с локомотивами.
Единственно, что Данилова обрадовало, - это бутылки минеральной воды
"Кармадон". Отца нынешнего гостя не раз умиляли воспоминания о
климатическом и лечебном курорте Кармадон, что в Осетии, в горах, вблизи
Казбека: то ли папаша пролетел там и, веки разлепив, любовался кавказскими
видами, то ли купался он в теплых источниках с игривыми пузырьками, то ли
смывал в них земные болезни, то ли, напротив, имел на фоне вершин
приключение с красавицей горянкой - одним словом, в память о снегах и
минеральных водах Осетии он и назвал младенца Кармадоном.
Откупоривая "Северное сияние", Данилов взглянул на столик и
улыбнулся:
- Может, и теперь ты боишься меня разорить?
- Нет, - сказал Кармадон, - у меня ни аппетита, ни жажды с дороги. Я
и плохо запомнил ваши деликатесы. В последние годы я ел и пил все
молибденовое. А ты что хочешь, то и бери. Меня не стесняйся...
Данилов ощутил в руке бокал коньяка, и рядом обозначился цыпленок
табака из "Арагви".
- Не желаешь для начала? - спросил Данилов.
Кармадон даже поморщился, взглянув на приобретения.
- Нет, я серьезно... Ты меня извини, я устал. Меня и на разговор с
тобой теперь не хватит. Сидел в канцеляриях, писал отчеты о трудах, потом
ждал каникулярных бумаг, зубами скрипел - ты знаешь наших крючкотворов.
- Ты ванну с дороги прими, - сказал Данилов.
- Пожалуй, и приму, - кивнул Кармадон, выглотал "Северное сияние" из
горлышка и шпроту, рыбку дохлую, давно уж бестелесную, приложил к губам.
Вода шумела в ванной, а Данилов на кухне, разделавшись с цыпленком
табака, покусился на седло барашка, вызванное его волей из Софии. Из самой
Софии, а не с площади Маяковского, где даже и воля Данилова не могла бы
помешать седлу барашка возникнуть из вареной говядины, а то и из
пришкольного кролика. Всю неделю Данилов держался на пирожках и
бутербродах, теперь в охотку тратил представительские средства.
В ванной все стихло. Данилов забеспокоился, как бы Кармадон, грешным
делом, не затопил нижние квартиры. Он ведь мог углубить ванну километра на
два, а то и на сколько захотел бы, и резвиться в ее подводных просторах, а
жильцы бегали бы теперь с тряпками и ведрами.
- Кармадон! - крикнул Данилов.
Кармадон не отозвался.
"Уж не утоп ли он?" - испугался Данилов.
- Кармадон!
- Что... - услышал Данилов. - А-а-а... Прости... Я задремал... Ты
что?
- Да я... - смутился Данилов. - Спину тебе потереть?
- Ну потри... - вяло ответил Кармадон.
"Странный он какой-то, - подумал Данилов, - вечно был живой,
беспечный, просто попрыгун, а тут... Стало быть, и на бессмертных
действуют годы!"
Из воды виднелась лишь голова Кармадона, и Данилов, намылив жесткую
мочалку, попросил Кармадона подняться. Кармадон с трудом встал, тело его
Данилова озадачило. Кармадон, как и любой иной демон, был, по школьным
понятиям Данилова, лишь определенным духовным выражением материи и мог
принять любую форму, какая бы соответствовала его желаниям и
обстоятельствам. То есть выглядеть хотя бы и птичьим пометом, и пуговицей
от штанов, и бурундуком, или даже точкой, или траекторией, или никак не
выглядеть. По давней моде или в результате поисков оптимального варианта,
а может, и по договоренности, чтобы легче было общаться, демоны в своем
кругу предпочитали заключать себя в человечьи тела. А на Земле-то уж
Кармадон и подавно должен был бы смотреться человеком. Он и имел теперь в
основном человеческое тело, на правом плече даже с татуировкой-девизом:
"Ничто не слишком", но сквозь тело это там и тут, в самых неожиданных
местах, проступало нечто металлическое, а может, и не металлическое. На
теле Кармадона Данилов видел предметы или органы, некоторые из них были
неподвижны и как бы с наростом мха, другие же, с щупальцами и присосками,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг