попробовать, что ли...
Начало первого боя она проморгала. На зелени пентаграммы сами
собой возникли люди, один в полосатом костюме-тройке, двое других -
голые по пояс. Невнятно рокотнуло из динамиков, остальные слова
утонули в реве возбужденных трибун; и полуголые сошлись вприпрыжку.
Видно было хорошо, но на этом достижения Ивановой закончились: она так
и не поняла, что произошло. В памятном боевике все было гораздо
отчетливей, а здесь... Один боец почти сразу упал, второй упал на него
сверху и принялся азартно шевелиться, пока не вмешалась полосатая
"тройка". И так, словно в глупом анекдоте, "восэмь раз". Наконец
первый ушел на негнущихся ногах, а второго проводили воплями и
свистом.
В самый последний момент победитель обернулся, и Зульфия Разимовна
отчетливо увидела его лицо. Совсем молодое, с жиденькими усиками на
верхней губе. Лицо противоречило мощному, давно мужскому телу,
противоречило всем: удивлением, намертво застывшим на нем,
пронзительной голубизной взгляда, кровоподтеком на скуле...
"Хороший мальчик, - подумалось невпопад. - Жаль."
А потом ей стало тоскливо.
Пентаграмму топтали все новые и новые претенденты, они падали,
вставали, шевелились, снова падали; в паузах выбегали то девицы, то
белые снеговики-забияки, то маленький, похожий на краба, человечек с
огромным мечом - и снова: полуголые люди падают, встают, шевелятся,
выкрикивают сорванными голосами. Вокруг нарастал девятый вал
зрительских пристрастий, и Зульфия Разимовна поймала себя на
удивительном желании: ей захотелось крикнуть. Как можно громче.
Неважно, что, - лишь бы громче. А еще ей захотелось встать... нет,
вскочить и вскинуть руки к потолку.
Глупо.
Стыдно.
Но - хочется.
Она осталась сидеть на месте и даже не крикнула. Потому что буря
сменилась громоподобным хохотом. Смеялись все: зрители, строгие судьи
за столиками, даже старенькая уборщица в служебном проходе смеялась,
опираясь на видавшую виды швабру. Старый знакомый Зульфии Разимовны
стоял в ближнем углу пентаграммы и, забывшись от волнения, почесывал
отвислый животик. Лысина вовсю отражала свет прожекторов, и голова
"кандидата" походила на лик Николы Угодника, намалеванный пьяненьким
богомазом. Напротив же вяло приплясывал огромный бородач, все тело
которого покрывали устрашающие татуировки. Кажется, бородач был
единственным, кто не смеялся (если не считать Ивановой). "Я пришел
сюда работать, - невидимым лозунгом висело над бородачом, - работать
честно и за деньги, а все остальное меня не интересует."
Полосатая "тройка" сбегала к угловым столикам, заглянула в
какие-то бумажки и вернулась обратно.
Отмашка, команда тонет в хохоте - и бойцы сошлись.
Зульфия Разимовна не понимала ничего раньше; не поняла и теперь.
Ей показалось, что бородач еще на подходе сунул перед собой кулаком,
но рука гиганта вдруг повисла мокрой тряпкой, а лысенький "кандидат"
не успел остановиться и с разбегу ткнулся в татуированную грудь.
Подбежала "тройка", но было поздно: бородач навзничь лежал на полу, а
"кандидат" бессмысленно топтался над противником, даже не пытаясь
ничего делать.
Врач встала и начала пробираться к выходу, слыша, как затихает
хохот за ее спиной.
У самых дверей ее толкнули.
- Извините, - со странной озлобленностью буркнул дядька в белом
халате, один из двоих, что тащили носилки; и процессия свернула в
служебный проход, едва не сбив с ног причитавшую шепотом уборщицу.
Прежде чем они скрылись в темноте, Зульфия Разимовна успела
увидеть: у человека на носилках нет лица. Гладкий, лиловый пузырь,
больше всего похожий на волдырь после ожога, обрамленный нелепой
бородой. Нет, померещилось: конечно, у бородача было лицо, обычное
человеческое лицо - просто цветная метель прожекторов и дежурная
лампочка над боковой дверью, мимолетно скрестив лучи на пострадавшем
бойце, зло подшутили над доктором Ивановой.
Очень зло.
Назавтра, в утренней газете, она прочитала заявление своего
приятеля, заведующего нейрохирургическим отделением.
"Его убили прямо на татами, а в больницу привезли уже умирать. У
пострадавшего наступила кома 3-й степени. Компьютерная томография
показала, что произошло кровоизлияние в ствол головного мозга,
массивное кровоизлияние в субарахноидальное пространство и отек белого
вещества. Еще там, в зале, оперативное вмешательство было бесполезным.
Он был обречен."
И тогда Зульфия Разимовна позвонила Лене.
ДМИТРИЙ
- Понимаете, все-таки в этом есть и моя вина, - госпожа Иванова
нервно комкает в пальцах белоснежный платок с вышивкой по краю. - Я
должна была настоять, чтобы его не допустили к турниру! Но... я ведь
опасалась за него самого - а не за того, с кем ему придется драться! И
теперь, если начнется разбирательство... меня могут обвинить в
недобросовестности, что я пропустила... Вот я и позвонила Лене. Он
говорил, что раньше и сам был судьей, а ваш соавтор...
- Зульфия Разимовна, успокойтесь, - Ленчик осторожно трогает
хозяйку за локоть, и та послушно умолкает. - Вашей вины в гибели
американца нет. Мы, конечно, проконсультируемся с Олегом Семеновичем
(при посторонних Ленчик всегда называет Олега на "вы" и по
имени-отчеству), но любой специалист подтвердит вам...
- Совершенно верно, Зульфия Разимовна, - спешу я прийти на помощь
Ленчику. - Давайте рассуждать спокойно. Подписку этот лысый давал?
Давал. И американец наверняка давал. Так?
- Так, - кивает Иванова.
- Значит, претензий к вам со стороны его клуба или родственников
быть не может. Так?
- Так... - менее уверенный кивок.
- Дальше: американец проходил медкомиссию?
- Конечно! У них с этим еще строже, чем у нас. Но и здесь его тоже
осматривали. Я, кстати, и осматривала... - глухо добавляет она.
- И что? Он был здоров?
- Абсолютно!
- Очень хорошо. Значит, любая экспертиза подтвердит вашу
компетентность. Таким образом, и с этой стороны к вам претензий быть
не может. А если возьмутся за лысого, который американца убил - в
карточке есть ваше заключение и диагноз. Плюс запись представителя
клуба насчет личной ответственности. Вы ни в чем не виноваты!
- Да я понимаю, понимаю, - Зульфия Разимовна сунула платок в чашку
с чаем, спохватилась и принялась выкручивать тонкий батист. - Только
все равно сердце болит. Человек погиб... По-дурацки погиб. И я к этому
причастна! Если бы я настояла на своем...
- Ну, а если бы американца убил здоровый костолом без тахикардии -
была бы какая-то разница? Для убитого - вряд ли. Да и для остальных
тоже.
- Наверное, вы правы, Дмитрий. Я зря переживаю - но я ничего не
могу с собой поделать! У меня такое в первый раз, за двадцать четыре
года медпрактики...
- Зульфия Разимовна, скорее всего, никто вообще не будет
интересоваться здоровьем победителя. А если заинтересуются и увидят
ваш диагноз - только плечами пожмут. В итоге спишут на несчастный
случай, и забудут. Собственно, это и мог быть только несчастный
случай! Никто не в силах такое предвидеть - хоть вы, хоть сам
Гиппократ! - вновь вступает в разговор Ленчик.
Кажется, вдвоем мы ее все-таки немного успокоили.
- Действительно, история странная и неприятная, я вас понимаю - но
мало ли что случается на подобных турнирах? Ну, упал человек неудачно,
затылком ударился, или еще чем... Разве что этот мой
коллега-остеохондротик - тайный мастер какого-нибудь "Белого Журавля"!
- пытаюсь я пошутить, но, похоже, невовремя. - Впору садиться роман
писать: тайное общество, прадедушка из провинции Хэбей, искусство
"отсроченной смерти"...
- Роман не надо, - Ленчик оборачивается ко мне и слишком
пристально на меня смотрит. - В другой раз. Зульфия Разимовна, мы с
Димой еще обсудим ваш рассказ с Олегом Семеновичем и перезвоним вам.
Не волнуйтесь. А этот... журавль белый... Никакой он не мастер.
Зульфия Разимовна, покажите ваш список.
Госпожа Иванова извлекает из кармана сложенный вчетверо листок и
протягивает его мне. Разворачиваю. Ксерокопия. С очень даже приличной
лазерной распечатки, на фирменном бланке клуба "Тайра", с непременным
значком "инь-ян" в правом верхнем углу. Последняя фамилия
действительно вписана от руки. Монахов Владимир Павлович. Сорок два
года. Совпадение, наверное...
И тут до меня доходит.
Сорок два года, лысина, сутулые плечи, отвисающий живот...
Я медленно поднимаю взгляд на Зульфию Разимовну.
- У этого... Монахова - у него родинка есть? На лице, справа от
носа?
- Есть, - уныло подтверждает Иванова.
Я оборачиваюсь к Ленчику и обнаруживаю, что он с интересом
наблюдает за моей реакцией.
- Теперь понимаешь? - вкрадчиво интересуется Ленчик.
- Понимаю.
Вру я. Теперь-то я уж точно ни черта не понимаю!
Кроме одного: Харьков - большая деревня...
Закрывая за собой калитку, я глянул через плечо. Зульфия
Разимовна, пригорюнясь, стояла на веранде, а у ног ее лежал матерущий
доберманище. Кобель. Тоже, небось, прямо из воздуха объявился.
Уши собаки торчали двумя копейными остриями.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг