Подобрала монету, закуталась в шаль и, подпрыгивая, направилась к
автобусу - собирать улетевших птенцов.
Книга первая
НА ДРУГОМ КОНЦЕ СТВОЛА
Нас больше нет. Остался только холод.
Земля кусается. И камень жжет.
И. Эренбург
1. ХАБИБ*
Тень от ствола клеймит висок,
как вечности печать.
Я слышу голос - это Бог
идет меня встречать**.
...Контуры хмурого скуластого лица на фотографии поплыли, смазались,
как бывало всегда при установлении контакта; пьяный ретушер бросил поверх
изображения сеть паутины, лицо надвинулось, мелькнула совсем рядом ломкая
ниточка шрама под левым глазом, кокетливо оттененная глянцем снимка - и в
следующее мгновение Кадаль был уже ВНУТРИ. На доктора мгновенно обрушилась
паническая волна страха, той самой разъедавшей внутренности кислоты,
которую человек с фотографии тщательно прятал под маской показного
благополучия, заставляя себя вести деловые переговоры, неискренне
смеяться, давать интервью, флиртовать с женщинами, время от времени
затаскивая то одну, то другую к себе в постель (впрочем, женщины его круга
обычно не имели ничего против, до ломаного дирхема зная цену каждому
оргазму).
__________________________________________________________________________
* Хабиб - лекарь.
** Все эпиграфы (кроме эпиграфов к книгам, где указаны фамилии
авторов) принадлежат Ниру Бобовай, двенадцатилетней девочке по прозвищу
Сколопендра.
__________________________________________________________________________
Но за внешней мишурой надменно стоял Их Превосходительство Страх,
стоял и ухмылялся, скрестив на груди когтистые лапы. Животный, дикий
страх, леденящий душу ужас, щемящая тоска предчувствия - и по ночам
человек вскакивал весь в поту, чувствуя виском беспощадный холод ствола,
вжимающегося все сильней в податливую кожу; щелчок взводимого курка
погребальным колоколом отдавался в пылающем мозгу, и на какое-то мгновение
возникало чувство странного облегчения - а потом ужас овладевает тобой с
новой силой, но поздно: боек ударяет по латунному капсюлю, бесшумно - пока
еще бесшумно - вспыхивает, дождавшись звездного часа, порох внутри
аккуратного цилиндрика гильзы, и неумолимая свинцовая оса в оболочке из
нержавеющей стали начинает короткое плавное скольжение по нарезам ствола.
Ничего нельзя изменить, неизбежность финала извивается между долями
секунд, но последние крохи последнего времени имеют привычку тянуться
безумно долго, превращаясь в недели, месяцы, годы, и твоя восковая рука
коченеет в отчаянной и безнадежной попытке совершить невозможное: успеть
отвести от виска смертоносный ствол, пока пуля еще скользит по нарезам,
пока...
Поздно!
Височная впадина лопается под напором - и содержимое твоего черепа,
венец сотен веков эволюции, склизкими ошметками выплескивается на свободу.
Что означает: на стену, на колени, на полированную поверхность
письменного стола...
Потом - темнота.
Этот навязчивый, повторяющийся кошмар превратил его ежедневное
существование в постоянную пытку, каждая ночь грозила стать шагом в
пропасть, когда, не в силах больше сопротивляться, он наконец приставит к
голове равнодушную сталь и взведет курок.
Равнодушную?
Ждущую?
Или долгожданную?
Человек со снимка вздрогнул, словно звериным нюхом учуяв присутствие
чужака в своем мозгу, присутствие мыслящей пули в оболочке из нержавеющей
воли, но тревога исчезла, забилась в щель, а вместе с ней начал тускнеть,
уходя в небытие, и проклятый кошмар. Человек задышал ровнее, искаженные
страданием черты постепенно разгладились, и когда милосердный сон принял
мученика в свои объятия, на скуластом лице застыло облегченное
умиротворение.
Страх отступил.
Доктор Кадаль искренне надеялся, что на этот раз - навсегда.
* * *
Кадаль в изнеможении откинулся на спинку глубокого мягкого кресла и
позволил векам сомкнуться. Некоторое время он лежал совершенно неподвижно,
расслабившись и мало-помалу приходя в себя. Потом медленно поднял руки к
вискам и начал массировать привычные точки, переливая в пальцы адскую
боль, взламывающую череп изнутри.
Так бывало всегда после контакта, но сегодня боль казалась особенно
сильной. Доктор знал, на что идет, знал всякий раз, беря в руки очередную
фотографию, и все его существо противилось предстоящей пытке с первобытной
силой, но Кадаль неизменно спрашивал себя: "Если не я - то кто?" В конце
концов, ему за это платили, и платили, будем честными, немало. Только
из-за денег доктор, пожалуй, не стал бы терпеть жуткие остаточные боли,
наверняка забравшие не один месяц ЕГО СОБСТВЕННОЙ жизни... хотя - кто
знает? Сейчас он рассуждает, как хорошо обеспеченный человек, каковым и
является, а случись ему вдруг потерять все?..
Увы, господа мои, это прискорбно и немножко стыдно, но к комфорту
привыкаешь гораздо быстрее, чем к нищете!
Голова уже не раскалывалась, но до сих пор гудела, будто после
изрядной попойки, и Кадаль ласкал виски умелыми пальцами, вяло ловя за
скользкий хвост змейки возникавших в оттаивавшем мозгу мыслей.
Наверное, это напоминало вид ночного города с высоты птичьего полета:
обилие огней, раздражающе-ярких, болезненных, но вот они постепенно
начинают гаснуть один за другим, и мягкое облако тьмы окутывает
город-сознание до следующего вечера.
Точки на висках... мягкие впадинки, трепетно-чуткие ямочки. Они
находятся как раз на траектории пули, которую с облегчением пускаешь себе
в голову!.. Нет, это не его мысль! Это отголоски мании человека,
излеченного полчаса назад. Излеченного - и только?! Не скромничай, дружище
Кадаль - ты спас баловня судьбы, чью жизнь отягощал разве что некрасивый
шрам под глазом, от смерти! Спас ничуть не менее верно, как если бы
вытащил скуластого из огня или из клыков разъяренного чауша! Еще день-два,
от силы неделя - и чьи-то замечательные мозги замечательно расплескались
бы по стене чьей-то замечательной спальни...
Хватит! Кончено! Я сделал свою работу, человек будет жить, достоин он
этого или нет, и хватит рефлексировать! Это был не мой кошмар, не мой!!!
Да, конечно...
Доктор понемногу успокаивался - нехарактерная вспышка гнева удивила
его самого - головная боль послушно засыпала до нового срока, и к Кадалю
постепенно возвращалась способность к аналитическому мышлению.
Конечно, ужасный демон суицида покинет скуластого, как не раз бежал с
поля боя чешуекрылый легион фобий и маний, необузданных страстей,
физиологической потребности в опиуме, героине или банальном алкоголе. От
племени вечно голодных мучителей Кадаль вот уже несколько лет успешно
избавлял своих пациентов, в большинстве случаев даже без их ведома. Но...
глубинная язва беспокойства точила ледяной яд, каплю за каплей, напоминая
с усмешкой Их Превосходительства Страха: пропасть самоубийства,
вдавливающийся в висок ствол, жало металлической осы, с раздраженным
гудением покидающей гнездо-ствол...
Все совпадало в точности, вплоть до деталей!
Он уже видел подобный кошмар. Причем не единожды. Сегодняшний пациент
был, кажется, четвертым за последний год.
Или пятым?
Этого доктор вспомнить так и не смог.
Он взглянул на старинные настенные часы - антиквариат, подарок
щедрого ар-Рави, с массивными бронзовыми стрелками, в строгом футляре
черного дерева.
Половина первого ночи.
Добрый доктор, пора спать.
А как же?.. Нет, завтра, завтра. Все завтра.
Впрочем, уже сегодня.
Тем более - спать.
* * *
Солнечный луч осторожно тронул спящего за плечо, скользнул выше, с
трудом продрался сквозь жесткую поросль сизой щеки и попытался заглянуть
под неплотно прикрытое веко. Человек заворочался, отмахнулся от луча, как
от надоедливой мухи, но луч все не отставал, все копошился, согревая щеку
ненадежным теплом и заставляя плясать попавшие в него пылинки. В конце
концов человек приоткрыл левый глаз, тут же зажмурился и отодвинулся в
тень тяжелого шелкового полога. После чего, к вящему сожалению, проснулся
окончательно.
"Без четверти одиннадцать, - пробормотал вслух доктор Кадаль,
чувствуя в глотке ласку ржавого рашпиля. - Самое время начать новую
жизнь... или покончить со старой."
Пышущий зноем день, один из многих дней Западной Хины, уверенно
вступал в свои права, и доктор, с трудом поднявшись, проковылял к окну и
включил негромко зажужжавший кондиционер. После чего, дойдя до ванной,
тщательно умывшись и накинув поверх влажного тела тонкий, серебристый с
чернью халат кабирской работы, проследовал в столовую.
Завтрак уже ждал его - бдительная прислуга, нутром учуяв пробуждение
господина, времени даром не теряла. Прополаскивая горло ароматным кофе и
поглощая одну за другой любимые сырные трубочки по-лоулезски, доктор
Кадаль просматривал утреннюю газету - как обычно, "Вы должны узнать это
сейчас!". Несмотря на претенциозное и малость длинноватое название, газета
исправно сообщала хинцам свежайшие новости, и верить ей можно было
процентов на семьдесят - согласитесь, для газеты это немало!
"Ну вот, очередное самоубийство! - горестно вздохнул Кадаль, по
привычке начавший с колонки происшествий. - Всего тридцать два года... мой
ровесник. И не нашел ничего лучшего, чем разнести себе череп выстрелом из
револьвера "Масуд" сорок пятого калибра, предварительно забив ствол
песком! Голова вдребезги, револьвер, естественно, тоже... Интересно, а ЕГО
преследовал такой же кошмар?"
Доктор сам изумился подобной мысли - и следом мгновенно нахлынули
переживания прошедшей ночи. Вкус кофе и трубочек с сыром был напрочь
испорчен, день, похоже, тоже - однако на этот раз Кадаль не дал эмоциям
захлестнуть себя. С некоторым усилием ему удалось абстрагироваться от
раздражающих видений и принудить сознание расставить домыслы с догадками
строго по ранжиру.
Совершенно разных людей преследуют совпадающие вплоть до мелочей
кошмары, толкающие несчастных к самоубийству. Причем одним и тем же
способом: приставить ствол к виску и спустить курок.
Эпидемия идентичных маний?
Социо-шизофрения?
Это было невероятно, но факт - доктор сам неоднократно присутствовал
в кошмарах несчастных; только он не встречал там ничего, говорившего о
желании предварительно забить ствол пригоршней песка. До последнего дня он
подсознательно запрещал себе думать об этом, сопоставлять, сравнивать; он
возвел стену между собой и не-собой, став пленником собственной
отстраненности.
"...из револьвера "Масуд" сорок пятого калибра, предварительно забив
ствол песком..."
Вирус-мутант суицидальных наклонностей? Любой ученый-психолог или
врач-психиатр поднял бы его на смех за подобное предположение, но с
некоторого времени доктору Кадалю очень редкие вещи могли бы показаться
невероятными.
С того самого времени, как маленький Кадаль, тогда еще никакой не
доктор, а обычный ученик пятого класса одной из средних (и весьма
средних!) хинских школ, обнаружил, что он - иной, чем все.
Кадаль сидел дома и переживал. Сегодня они с его лучшим другом
Рашидиком разгрохали булыжниками два окна в кабинете физики. Вредный физик
позавчера влепил двойки по контрольной почти всему их классу - и компания
вихрастых героев поклялась в страшной мести подлому уроду. Но когда дошло
до дела, штатные хулиганы технично испарились, и под окнами кабинета
остались только Кадаль с Рашидиком (не попавшие, кстати, в число
двоечников; зато, увы, попавшие в шайку мстителей!). Бить окна было
боязно, но Кадаль решительно заявил, что нельзя упускать такой прекрасный
шанс утереть нос записным храбрецам - и вот уже два увесистых камня
взмывают вверх, с оглушительным звоном сыплются на асфальт сверкающие
острые осколки, а друзья улепетывают со всех ног, и сердце суматошно
прыгает в груди; кажется, все обошлось, никто их не видел...
И тут, прежде чем свернуть за спасительный угол и перейти на
безмятежно-неторопливый шаг, Кадаль в последний раз оборачивается и
успевает заметить в окне дома напротив конопатую физиономию известного
стукача Салмана ан-Машури.
Теперь Кадаль сидел дома, а невыученные математика и чеканные бейты*
аль-Мутанабби ни под каким углом не лезли в голову. Тупо глядя на
прошлогоднюю фотографию их класса, которая висела на стене в рамочке, он
мог думать лишь о подкрадывающемся завтра, о неминуемом разоблачении и
столь же неминуемом наказании. Мама, небось, опять плакать будет, а папаша
хлебнет пивка и расстегнет армейский ремень... Творец, клянусь, я буду
самым хорошим мальчиком в Хине, только сотвори чудо: пусть Салман-ябеда
обо всем забудет или хотя бы побоится рассказывать... нет, лучше пусть
забудет! - Кадаль нашел на фотографии ненавистную конопатую рожу и, сам не
сознавая этого, твердил, как заклинание, как молитву, как единственные в
мире слова: "Забудь! Забудь! Забудь!.."
__________________________________________________________________________
* Бейты - двустишия.
__________________________________________________________________________
А потом случилось непонятное. Кадаль оказался как бы по-прежнему в
своей комнате, но одновременно где-то еще, и тот, кто был "где-то", был
уже не совсем Кадаль, вернее, даже совсем не Кадаль, а испуганный
мальчишка находился внутри того, другого, как дитя ворочается в глубине
материнского чрева, будучи чужим и своим сразу - и тот, другой, вдруг
забыл что-то очень важное; он изо всех сил пытался вспомнить - но не мог,
и расплакался от обиды и бессилия, размазывая слезы по веснущатым щекам...
впрочем, трясущийся, как в припадке, Кадаль уже снова сидел за своим
столом, дома и только дома - и у него очень сильно болела голова.
Салман-ябеда ничего не сказал учителю.
И Кадаль, морщась от затаившейся в норах мозга головной боли,
понимал: свершилось! Чудо, о котором он молил Творца, действительно
произошло вчера, когда мальчишка, глядя на фотографию Салмана ан-Машури,
твердил свое "Забудь!"
Салман забыл!
Более того: никто и никогда не выслушивал с тех пор доносов от
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг