Николай Огнев.
ЕВРАЗИЯ.
Повесть.
Александр Македонянин устроил в Вавилоне символический брак Европы и
Азии, но из этого ничего не вышло...
(Из растрепанного учебника географии).
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Фронт поручика Раздеришина.
1.
Встал передо мной Раздеришин, как всегда в своем синем казакине; зо-
лотые наплечники светятся-светятся; ты, - говорит, - ты-ты-ты,
не-го-дяй; и, развернувшись костлявой ручищей, бац мне по морде; красные
пятна пошли у меня по щеке, как тогда, за железкой у шулера Кротова.
Сердце мое загорелось и прыг!.. Нет, железные обручи, - шалишь, не поп-
рыгаешь. Тут офицерское слово мое рассердилось, вскочило и хвать за по-
гон Раздеришина: - сам - негодяй, хулиган и мерзавец, и это известно
бригадному-гадному! Так. Но позвольте, позвольте... Ехал-поехал бригад-
ный мундир...
- Ваш-сок-родь! Бригадный командир, генерал Оптик, изволили приехать.
Ваш-сок-родь?
Копоть по комнате ползает змеями; лампа темней фонаря; и во рту все-
возможная дрянь; и все же - прощать Раздеришину.
- Прямо на фронт проехать изволили. А, ваш-сок-родь?! Дежурный писарь
три раза прибегал...
Прапорщик Арбатов пружиной прыгнул с койки прямо на Федора, денщика;
спросонья пхнул кулаком в живот - и Федор принял, как надо:
- Хы, ваш-сок-родь! Где, грит, дежурный офицер? Там, на фронте, тре-
вога, что ль, какая...
- Воды!
- Пожалте, ваш-сок-родь!
- Давно бригадный приехал? Ф-фу, и холодна же, бестия!..
- Минут с пять, должно, сок-родь.
- Выдумает тоже, по ночам ездить...
- Та-ак точно, сок-родь. Люди спят...
- Ну, рассуждать еще! Шашку, револьвер.
- Пжалте, ваш-сок-родь.
Темное в карманном зеркальце прыгнуло лицо - чорт, побриться бы -
глаза, наверно, мутноваты после вчерашнего - офицер, офице-ер,
про-из-ве-ден в офицеры, да-с, в офице-еры, и морду бить тому шпаку, ко-
торый скажет: офицера.
- Позвольте доложить, ваше высокоблагородье. Четвертый раз телефон
звонит. Бригадный командир изволил распорядиться всем дежурным офицерам
прибыть на зеленую горку...
У писаря рожа в очках: шшшляпа фетровая, ин-тел-ли-гент: из студен-
тов, наверно: нарочно без шапки пришел, чтобы честь не отдавать, сволочь
какая...
- Командир полка приказал.
- Изволил приказать, а не приказал. Тты!
- Изволил приказать играть по всем ротам тревогу к атаке.
- Кого атакуем? - точно так и надо, точно каждый день ночная атака.
- Обозначенного под литерой эн противника, ваше высокоблагородие.
- Стпай! Титуловать тебя не научили. Скажешь там вестовым, чтоб бежа-
ли по ротам насчет тревоги.
- Слушш-с, ваше высоко-бла-городие.
Нарочно растянул, мерзавец. Знает, что полагается титуловать по чину,
а не по должности. Сволочь.
И зевая до боли, на ходу вдевая ремень под погон - никак не вдевает-
ся, окаянный. - Арбатов мимо бараков по мерзлой земле в сладкий холодный
воздух, - а рожки уже пели, должно быть, писарь по первому разу послал
вестовых - в серую муть, - кой-где бегом, точно стегали по икрам.
- А Раздеришин? Сонная горечь во рту - ну, при чем офицерское слово?
Странный сон; правда, Раздеришин - выскочка и подлиза; но никогда себе
не позволит ни с того, ни с сего - по морде - тьфу, копоть во рту! - с
детства знаю Раздеришина - рожки-то, рожки заливаются, прелесть какая,
ночная атака, - а в полку про него говорят: пьет, как мортира, в железку
играет, как бог; ну, а все же, а все же - подлиза. Вот, про меня никто
не может сказать, что подлиза. Сегодня в запасном, а завтра на фронте, и
не на игрушечном фронте, а на самом, что ни на есть настоящем - со
смертью, со смертью, да-с, чорт подери, в атаку, на пули, на пули, а не
на облезлые манекены...
- Гоп, Арбатов!
- Тьфу, даже вздрогнул - вы тоже сегодня по полку, Махалин?
- Ну да. Выспаться, черти, не дают. Оптик, говорят, приехал?
- Да, наш полк идет в атаку -
- А все Раздеришин. Придумал, чорт его дери, эту комедию с фронтом,
Оптик и не дает покоя. Ведь, вы, Арбатов, кажется с детства Раздеришина
знаете? Ну, как он?
- Выскочка.
- По-моему, демона из себя строит. От окопов отбояривается. А мы
из-за него и бегай по ночам. Опять он вчера выиграл?
- Ну да, сорок пять рублей. Я не играл.
- Смотрите, смотрите, - ракета.
- Подумаешь, и вправду на фронте!
Голубая звезда торжественной маркизой в менуэте спускалась к глухой
сырой земле. Бараки кончились, прапорщики Арбатов и Махалин вступили в
полосу фронта поручика Раздеришина, за две тысячи верст от русско-гер-
манского фронта.
Должно быть, березовой почкой, должно быть, ландышем, должно быть,
весной имеет свойство пахнуть восемнадцатилетняя девушка, только Ва-
люська, садясь в поезд, заметила, что добро взял ее билет очкастый кон-
дуктор, добро улыбнулся носильщик, валивший на полку страшно тяжелый че-
модан лакированного господина, зато уж сам лакированный глянул совсем не
добро, а сладко и масляно и полузакрыл, желая приласкаться, черные, сма-
занные жиром, глаза.
- Нет уж, не приласкаешься, нет, - строго решила Валюська, - слова не
выжмешь, хоть изойди жиром.
И сказала ему глазами: прощай, до свидания, одним словом: я с вами
незнакома, между нами все кончено, адью.
Потом поезд тронулся, Валюська прилипла к окну и с упоением принялась
считать буквы и номера паровозов - так полагалось еще с третьего класса:
кто больше запомнит паровозов (можно и трамвая, только паровозы реже
встречаются, поэтому интересней), - тот паровозный царь. Да-да-да, паро-
возный царь.
И вот, не успела Валюська запомнить как следует новые, невиданные
(обыкновенно бывает по две, а тут четыре) литеры БПВГ 45, на внуши-
тельном (они назывались американские) паровозе, как почуяла чью-то щупа-
ющую руку на своем колене. Валюська турникетом перевернулась кругом, и
лак не успел даже отдернуть руку.
- Я вас не трогаю прошу меня не трогать, - быстро сказала Валюська
без точек и запятых, хотя очень хорошо знала знаки препинания и счита-
лась первой препинальницей еще с пятого класса.
- Дурак, на Евгения ни капельки не похож, - это Валюська договорила
уже про себя, рывком вылезая по пояс в окно. - И из-за него все паровозы
кончились. Лак проклятый...
Паровозы кончились, зато начались деревья, деревенские домики и сто-
рожихи с зелеными флагами, которые постоянно опаздывают к поездам и на
бегу, утираясь, доедают творожники. Валюське вспомнилась дача, дорожки,
музыка, как по вечерам становилось кого-то жалко, и как она познакоми-
лась с Евгением.
- А теперь Евгений - мой жених, - с гордостью сказала она ветру,
подставив левую щеку и ловя искры с паровоза. - Мой жених-них-них. И я
еду к жениху, к жениху-ниху-ниху.
Поезд сейчас же подладился и с готовностью стал отбарабанивать такт.
Деревья насмешливо качались, потому что Валюська такая молодая и уже не-
веста. Это от ветра. - Вели им, чтобы перестали, - приказала Валюська
ветру. Ветер послушался, и деревья перестали качаться и кончились сов-
сем. Пошли разноцветные шоколадные обертки полей, - это все мои владе-
ния, - рассказывал ветер, и когда тебе надоест музыканить с поездом, то
летим со мной, - со мной, со мной!
Валюське еще не надоело, а поезду надоело отбивать две четверти, и он
забарабанил триолями.
- Тараты-караты-куплю аппараты, и траты, и браты, и грома раскаты, -
слова подобрала Валюська, поезд согласился на тараты-караты, и в знак
согласия дал длинный свисток.
- Тюрюпю, два-два-два, - стремительно загромыхал в ответ мост, -
три-три-три, дры-дры-дры, дру-дру-дру, - и косой решеткой зазеленил в
глазах, подсверкивая рекой и узкими кусками тусклого песка. Мосту хоте-
лось - хотелось подольше, но поезду нельзя было задерживаться, поезд вез
Валюську к жениху, к жениху, тараты-караты, и баты, и маты...
- Ну, надоели караты, - сказала Валюська, и паровоз, быстро сверкнув
искрами из трубы:
- А так - хорошо? А так - хорошо? А так - хорошо? - заспрашивал все
быстрей-быстрей, почти невозможно стало выдерживать ветер, ну поезд, ну
миленький, еще скорей, ну пожалуйста, куски пара рвутся на части, лес
летит, кружится листьями в глазах, в голове, во всем теле, - ух, какая
пропасть, на дне - овечки-овечки-овечки.
- Перепрыгни, перепрыгни, перепрыгни, перепрыгни, - запредлагал по-
езд, улетая вдаль и на крыльях унося Валюську к небу, в небесную голубую
мазурку, завертел в бешеной пляске, а внизу пропасть без дна и конца,
долететь нельзя, а упасть - разорвется сердце.
И вдруг - холодные лягушки выше колена, по телу.
- Опять вы? Сколько вам говорить?! Не сметь меня трогать! Да еще под
юбку лезет! Хулиган.
- Но ведь вы же упадете, милая барышня. Или в милые глазки голубые
огонь попадет.
- Попадет не ваше дело отстаньте.
- Как так не мое дело? Я ваши милые ножки целовал.
- Ах, вы так?! - Валюськины глаза яро ходят кругом - чем бы в него
запустить? Лачище негодный... Ага! Медная дощечка на чемодане.
- Иосиф Вацлавович Подгурский корнет-а-пистон. Это вы и есть - кор-
нет-а-пистон? Хорошо же. К вам придет мой жених и... накладет вам по ро-
же. Он вам покажет а-пистон.
- Кто же такой ваш коханый и з чего он будет мене бить? И почему вы
зердитесь, милая барызня?
- Мой жених поручик Евгений Раздеришин. А ваш адрес: ага! Большая
Дворянская, номер...
И не успела договорить Валюська, как лакированный, толкаясь чемодана-
ми о сиденья, куда-то быстро-быстро из вагона.
Тогда в сердце загорячилась гордость и, расправив крылья, - ага, ис-
пугался, испугался, как только назвала Евгения! ага! - заняла всю грудь,
нет, шире, шире груди, туда, к ветру, к торжественному маршу поезда, -
ну ветер, ну миленький, пожалуйста, сделай, чтобы деревья - и деревья
стройно и послушно явились, быстро улыбаясь и стремительно выстраиваясь
устремленными ввысь рядами - честь, честь невесте поручика Евгения Раз-
деришина.
3.
Из темно-бурой массы, погромыхивая отдаленной телегой - другой -
третьей, испарялись в огрублое надбарачное небо запахи пота, серничков,
портянок, отхаркивания, матерщина, понукания и -
- Смирррна - вняйсь! снова: - смирррна - вняйсь! -
но изумительные красные, рубиновые, багровые покурочки так бы и прели
до утра, так бы и наядривали тьму, так бы и попыхивали приветами друг
другу:
- Ты здесь, Ваня?
- Я здесь, Ваня.
- Не бойся, я человек.
- И ты не бойся, чудашка, я тоже.
- Это ничего, что матерщина?
- Ничего, ничего.
- Будь покоен, Ваня.
- И ты, Ваня, милый,
- если бы не харрркнуло хррриплым аррршином, перекрыв матеррррщину:
- Спрррава по отделениям -
- арррш!
И куда-то в провал беззвездный, нерадостный, отбивая положенный топот
- закачалась нелепой машиной безмолвная бурая масса через три с полови-
ной минуты после рожка и команды:
- ввай на тревогу.
А там, впереди, задиньдонкали пушки, и за первой ракетой позыкнулись
в небо вторая и третья, четвертая, пятая, и все голубые, и снова диньдо-
ном в нагрублое надбарачное небо, - зачем напружилось хмурью и смутью,
зачем оно небо, а не крышка гигантского гроба, зачем оно может простором
дышать, а не дышит.
- Донн! - Донн! - Не засти, отойди-отойди, донн!
- Три-чтэри. - Донн, донн! - Три-чтэри.
- Перррьвая рота - а-ррруку - повзводнэээ - б-гом -
И темно-бурыми потоками, не дослушав законного ааарш! - машина неза-
конно, по-своему, не по-машинному, не по-командному, вперед, туда, где
ракеты, звякая звуками звонких котелков, ручейками, штыками, упруго
подпрыгивая пружинистыми прыжками -
загромыхала, вдруг обнаружив людей, и много-много людей, как же:
- Эй, наяривай, ребята, веселей!
- Пушки-то... работают, словно по делу...
- В игрушки играют.
- И зачем это по ночам будить, зачем по ночам будить?!.
- Ты... гляди за делом-то...
- Знай, под ноги подвертывается... по но-чам!
- Мужики, подтянись, мужики!
- Тамбовский, котелок не потеряй!
- За своим мотри. - - -
А там, впереди, словно поняли: под законом командным, под законом ма-
шинным - у тамбовского и у курского - свой закон, может, веселый, может,
печальный, а может и не веселый, и не печальный, а строгий, словом, за-
кон, а не мертвое дерево и - стаями забезмолвились в небо голубые раке-
ты, как бы приветствуя, обеспокоились пушки, перестали диньдонкать, зау-
хали:
- стойте, ух! куда вы, ух! смертью пахнет, ух! - - -
но темные, бурые клочья, не слушая, разрываясь все мельче и мельче,
не по-машинному, не по-командному, - вперед, навстречу, вот и проволока
- режь ее, рви ее, руби ее - и бесперечь зачирикали, чиркая, острые чор-
тики черной проволоки, и снова бурые клочья - вперед, навстречу - - -
зигзагному беззвучному зову взвившейся новой - зеленой - ракеты. - -
- -
И вдруг, прямо в мутные волны набухшей, прорвавшей плотину реки -
затакали, квакая, стойкими стайками, толчки пулемета, -
и, пронзительным свистом взвиваясь, как вилкой скрести не по тарелке,
нет, а по барабанной перепонке вашего, вашего уха, подчинясь зигзагному
зову зеленой ракеты - жемчужно зенькнули и зазенькали дождиком пули -
пули, пууули.
Сзади еще напирали, не по-командному, не по-машинному, развеселелые
темно-бурые клочья нелепой машины, а впереди:
- Что ж такое, братцы, брааатцы!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг