- Ей-то что. Он все равно для мебели.
- Думаешь, для мебели? Я так полагал, что они людей собирались
приглашать правильных на тусовки, музыкантов всяких. А тут - леворукий
рояль. И приглашать им придется только левшей. И то только самых упертых -
тех, которые на таких роялях учились. Зазеркалье. И леворукость. Все, что
нас окружает там, внизу, на родине, - это такая неправильная проекция того,
что здесь. Как леворукий рояль. Простой пример?
- Простой. Это из твоей книжки?
- Это из нашей жизни. Я его использовал, чтобы опустить тебя на землю.
А в книжке он теперь тоже есть, потому что по теме. Я как раз не знал, куда
вставить. А тут ты, со своими грибами.
- Так ты сейчас про это пишешь?
- Нет, сейчас я собираюсь процитировать одну цитату. Перевод с
английского Сергея Кладо, который цитирует Пола Остера, который цитирует
Чарлза Доджсона. Это разговор главного действующего лица с главным героем.
Послушай:
'Humpty Dumpty: the purest embodiment of the human condition. Listen
carefully, sir. What is an egg? It is that which has not yet been bom. A
paradox, is it not? For how can Humpty Dumpty be alive if he has not been
bom? And yet, he is alive - make no mistake. We know that because he can
speak. More than that, he is a philosopher of language.
"When /use a word, Humpty Dumpty said, in rather a scornful tone, it
means just what I choose it to mean - neither more or less.
The question is, said Alice, whether you can make words mean so many
different things.
The question is, said Humpty Dumpty, which is to be master - that's
all'".
'Lewis Carrol!'.
' Through the Looking Glass, chapter six'.
'Interesting'.
'It's more than interesting, sir. It's crucial. Listen carefully, and
perhaps you will leam something. In his little speech to Alice, Humpty
Dumpty sketches the future of human hopes and gives the clue to our
salvation: to become masters of the words we speak, to make language answer
our needs, Humpty Dumpty was a prophet, a man who spoke truths the word was
not ready for'.
'A man?'
'Excuse me. A slip of a tongue. I mean the egg. But the slip is
instructive and helps to prove my point. For all men are eggs, in a manner
of speaking. We exist, but we have not yet achieved the form that is our
destiny. We are pure potential, an example of the not-yet-arrived. For man
is fallen creature - we know that from Genesis. Humpty Dumpty is also
fallen creature. He falls from his wall, and no one can put him back again
- neither the king, nor his horses, nor his men. But that is what we must
all strive to do. It is our duty as human beings: to put the egg back
together again. For each of us, sir, is Humpty Dumpty. And to help him is to
help ourselves'.
'A convicting argument'.
'It's impossible to find a flaw in it'.
'No cracks in the egg'.
'Exactly'.
- Шалтай-Болтай - это чистейшее воплощение человеческого состояния.
Слушайте внимательно, сэр. Что есть яйцо? Это есть что-то, что еще не
родилось. Парадокс, разве нет? Ибо как Шалтай-Болтай может быть жив, если он
еще не родился ? Л в том, что он живой, не может быть и тени сомнений. Мы
это знаем потому, что он говорит. И даже более того - он философ языка.
"Когда я употребляю слово, - сказал Шалтай-Болтай довольно
презрительно,
- оно означает только то, что мне от него требуется, - не больше и не
меньше".
"Вопрос в том, - сказала Алиса, - возможно ли заставить слово
обозначать столько разных вещей".
"Вопрос в том, - сказал Шалтай-Болтай, - кто хозяин, вот и все".
- Льюис Кэрролл.
- "Алиса в Зазеркалье", глава шестая.
- Интересно.
- Более чем интересно, сэр. Это существенно. Слушайте внимательно,
возможно, вы кое-что узнаете. В своей небольшой речи к Алисе Шалтай-Болтай
делает набросок будущих человеческих надежд и дает ключи к нашему спасению:
стать хозяином слов, чтобы язык отвечал нашим чаяньям. Шалтай-Болтай был
пророком, то есть человеком, изрекавшим истину, которую человечество было не
готово принять.
- Человеком?
- Простите. Случайно с языка сорвалось. Я имел в виду - яйцом.
Впрочем, это значимая оговорка, она помогает доказать мою точку зрения. Ибо
все люди есть в определенном смысле яйца - в том, как они используют речь.
Мы существуем, но мы еще не достигли предназначенной нам формы. Мы - чистые
зародыши самих себя, пример не-прибытия. Ибо человек есть падшее существо по
Книге Бытия. Шалтай-Болтай - такое же падшее существо. Он пал со стены, и
никто не в силах помочь ему собраться - ни король, ни вся его конница, ни
вся его рать. Но это именно то, что нам всем предстоит сделать. Наш долг,
как человеков, - собрать яйцо воедино. Ибо каждый из нас, сэр, -
Шалтай-Болтай. И помочь ему - значит помочь себе.
- Убедительный довод.
- Никакого подвоха.
- Простой, как скорлупа.
- Вот именно.
И писатель замолчал.
Гена даже не пытался понять, к чему это все. Глюк есть глюк, чего его
анализировать. Он подумал только, что все, что говорил писатель, даже наяву,
было похоже на глюк, как и сам писатель; припоминая его тексты, в которых
идеи сумбурно накладывались на события, а события - на эмоциональные оценки
и нереальные образы, существуя отдельно и параллельно и при этом
пересекаясь, чего нельзя параллельным в пространстве трех измерений, Гена
сложил эту мысль (о глючности писателя) в некую формулу,, которая вполне
могла составить в будущем основу убеждения, но решил пока с убеждениями не
торопиться.
"Может, это просто я его придумал?" - подумал он.
Он посмотрел на писателя повнимательнее и спросил:
- А что ты сейчас пишешь?
- Знаешь, - сказал писатель, также пристально вглядываясь в Гену, -
мне наш разговор напоминает диалог Белого Рыцаря со стариком, сидящим на
стене. Хотя в оригинале - на воротах стены. Только мы ролями поменялись.
Это значит, что тебе до королевы остался последний ручеек. Отвечаю. Я пишу
Декрет о Земле.
- Чего?!
- Декрет о Земле. И, сидя на хлебе, воде и во зле, он пишет на небе
Декрет о Земле. Потом будет еще Декрет о Небе. Это две составные части
Декрета о Мире, точнее, Декрета о Мире между небом и землей. Где мы,
собственно говоря, и находимся. Мы - в смысле империя. Поднебесная, но не
приземленная. Этакое срединное государство, как и другое Чжуинь Го. В свое
время Декрет о Земле был написан неправильно, хоть и через ять, а Декрет о
Небе был написан кровью и публиковался не словами, а жертвоприношениями.
Декрет о Мире существует всегда, только до сих пор он нам не указ. Пленка
зеркала разделила бытие на два пути, из которых один происходит по ту
сторону зеркала, а второй проходит по ту сторону Зазеркалья, сквозь тусклое
стекло, как бы гадательно. Ясно?
- Нет. - Гена покачал головой. - Темно. Извини, я немного не в
себе...
- Мы все не в себе, - сказал писатель. - Непонятно только за что.
Почему при рождении мы выбрали участь участия в этих мучительных процессах
общемирового значения? Почему мне, например, не досталась в родины страна,
где даже революции - бархатные? Люди выходят на площадь под искренним
лозунгом: "Любовь и правда победят ложь и ненависть" - и все! И никаких
тебе "Власть Советам!", никаких тебе танков и матросов-железняков! И
президентом становится писатель! Я хочу, чтобы моим президентом был
писатель! Я хочу, чтобы государство было ради общества, а не наоборот! За
что мне великий и могучий русский язык, застрявший похмельным комом в горле
голодных ртов? Вали отсюда. Гена!
- Куда? - Гена огляделся по сторонам и понял, что от длительного
глючного пребывания в облаках у него начинает кружиться голова. - Я чего-то
плохо соображаю. Дай сигарету, - попросил он писателя.
- У меня последняя.
- Оставишь?
- Оставлю, если успеешь.
И писатель защелкал по ноутбуку.
Гена молчал, не зная, что ему делать дальше.
- Чего дальше-то делать? - спросил наконец он писателя.
- Ничего делать не надо. Оно - ничего - уже сделано до нас. Осталось
только сделать что-то. Бери шинель, иди домой.
- Как?
- Пешком над облаками. Шутка. Ты в курсе последних известий?
- Нет, а что такое?
- Война в Югославии закончилась.
- Когда?!
- Сегодня. А ты не знал?
- Да нет, я вообще как-то оторвался от земли. Как закончилась?
- Вничью - один-ноль.
От слов "один-ноль" Гена вздрогнул и потому не обратил никакого
внимания на "ничью".
- Я не в этом смысле, - пояснил он, - я имел ввиду - каким образом?
- Образом врага...
- Хорош уже, - устало сказал Гена, - я тебя серьезно спрашиваю.
- А я серьезно отвечаю. Тебя интересует механизм прекращения войны?
- Ну.
- НАТО истратило все свои просроченные бомбы, а сербы ...
................................................................................................................................................
Цензурное вмешательство издателя (имеющее ярко выраженный политический
характер) не дает автору возможности достойно завершить эту главу цитатами
из телевизионной программы "Вести" от 4 июля 1999 года и из произведения В.
Пелевина "Чапаев и Пустота", а также краткой эмоциональной характеристикой
окончания Балканской войны 1999 года. При этом потеряно 14 (четырнадцать)
специально примененных художественных приемов, 3 (три) из которых были
впервые применены в этой книге, 2 (две) глубокие философские мысли и
несколько неглубоких.
................................................................................................................................................
... Ну и вот, - сказал писатель. - Срубился. А как же сигарета?
И он докурил ее сам.
Краткое содержание шестнадцатой главы
От коктейля живой и мертвой воды, принятого из рук Хоттабыча, Джинн
оказывается в состоянии пробуждения, где быстренько пребывает тысячу и один
час. С формальной точки зрения он создает программное тело для Хоттабыча,
однако процесс этот столь труднообъясним, что автору пришлось излагать его
так, как он его видел. Джинн снова становится Геной, находя себя в процессе
любви с возлюбленной, имя которой - Дайва - ему теперь известно, и
расширяет границы пустыни, возвращаясь в свою историю через обрывки сознания
писателя Сережи, перечитывающего Льюиса Кэрролла и Пола Остера за вечерними
новостями под "The End" и "The Soft Parade" Джима Моррисона.
Очевидно, что здесь должны сходиться воедино все начатые сюжетные линии
и, образно выражаясь, стрелять все повешенные ранее ружья, но ничего такого
не происходит, окончательно утверждая читателя в мысли, что книга,
начинающаяся из ничего, закончится ничем, облом в ней является
основополагающим принципом, а главная задача автора - выжать из головы
читателя мыслительный сок, чтобы пить его по утрам, поправляя свое
разноумие. Впрочем, все последующие события описаны с нескрываемым
реализмом, и ничего такого больше не повторится: чудеса закончились, и автор
далее чудить не намерен.
Глава семнадцатая,
в которой герой снова оказывается по ту сторону, на этот раз - реально
Зуммер дверного звонка возник где-то далеко-далеко, в каком-то
затаенном уголке уставшего сознания. В голове по-прежнему было темно,
хотелось покоя, но звонок настойчиво разгонял тишину, становясь все громче и
громче.
"Если я не открываю, значит, меня нет дома, - подумал Гена. Значит, и
никого нет".
Звонок, однако, все не унимался, и Гена понял, что, пока он не встанет,
его не оставят в покое. Он поднял голову и открыл глаза - было светло, в
углу комнаты на столе мерцал экран монитора с изображением кувшина и серым
прямоугольничком поверх картинки:
Соединение с Интернет было прервано. Восстановить?
Он спал не раздевшись и, видимо, забыл выключить компьютер. Звонок
вибрировал у него в голове вместе с доносившимися из-за стены сигналами
точного времени - у соседей работала советская радиоточка. "Как это время
может быть точным, если оно... все время меняется", - шевельнулась в
полусонном мозгу вялая мысль. Пульсирующее чередование тусклых радиописков с
требовательным и наглым звуком звонка звонко гудело где-то между ушами и
давило изнутри на перепонки - и когда он с трудом вставал, и пока он долго
шел, держась рукой за стену, и все то время, которое он истратил на возню с
замком. И только когда он наконец открыл дверь, гудки смолкли и звонок
прекратился.
За дверью никого не было.
"Московское время - пяшадцать часов", - бодро сказала радиоточка.
Гена даже сплюнул от досады, выглянул на лестничную клетку, убедился,
что и там тоже никого нет, потоптался на пороге и захлопнул дверь.
- Простите за вторжение, я сейчас вам все объясню. - Голос шел из
комнаты. Гена, чертыхаясь, что чудес с него уже достаточно, пошел на голос и
увидел, что принадлежит он средних лет элегантному господину, похожему на
Ястржембского. Господин был в откровенно дорогом сером костюме и в руках
имел кожаный атташе-кейс.
- Меня зовут Костя. - Господин протянул Гене руку. - Я заместитель
главы представительства компании "Майкрософт" в России. Я к вам по делу.
Гена протянутую руку пожал с опаской. С "Майкрософтом" у Гены никаких
дел быть не могло, если, конечно, не считать возможной связи с этой дурацкой
историей с джинном. Дурацкая же эта история должна была бы уже вроде как
закончиться, если вообще ему не приснилась. Однако наличие в его квартире
элегантного господина говорило о том, что история эта либо продолжается,
либо Гена все еще спит.
- Насчет джинна? - хрипло спросил Гена.
- Какого джина? - удивился господин Костя. - Знаете, давайте сначала
обсудим дела, а выпить сможем потом, в самолете, у нас очень мало времени.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг