Евгений Носов.
И видит сны машина
М. Пухов. Корабль Роботов. А. Дмитрук. Ветви Большого Дома. Е. Носов.
Солнечный Ветер/Сборник фантастических произведений. Составитель Н. Полунин.
- М.: Молодая гвардия, 1989. - 228 с. (ISBN 5-235-00860-X) стр. 202-227.
OCR: Сергей Кузнецов
1
Я не раз убеждался, что нет занятия более скучного и малополезного, чем
дежурство, сколько бы мне ни пытались доказать противное. Сидеть ли, стоять,
ходить взад-вперед в ограниченном стенами пространстве; читать ли, играть в
азартные игры с машиной или чаевничать всю ночь напролет - все это и есть
суть дежурства. Короче, занимайся чем угодно, потому как любое занятие здесь
является работой. Даже сон. И остается только чисто процедурное - чтобы
зарплату было не в тягость получать,- взглянуть мимоходом на какую-нибудь
шкалу, кнопку какую нажать. А можно и не нажимать...
Мой бессменный напарник Андрей Лесик только и работает - что спит.
Сколько раз он и меня подстрекал согрешить. И ведь всегда бьет логикой. Мол,
если и случится сбой в машине во время дежурства, автоматика так взвоет, что
поднимет всех солистов лунных серенад в окрестностях института. А выгорит
что в машине, так она сама же устранит неисправность, защитит себя и все
одно просигнализирует, как намочивший под себя младенец.
Все это я и сам знаю, потому что лично монтировал и испытывал
автоматику, настраивал сигнализацию на истошный вой. Вот только... спать я
люблю в тишине и интиме, с комфортом и с полнометражными снами. И меня
совсем не устраивают, как Лесика, импровизированное лежбище из пары листов
поролона, иллюминация да постоянное присутствие над ухом комара размером с
трактор.
Для меня работа - это основное занятие и хобби. Сейчас же, когда
машина построена, надежно спрятана под обшивку, опломбирована и с ней
работают заказчики ее, меня убрали с глаз подальше. Чтобы я не совался к
заказчикам с реформизмом и рацпредложениями. Так мотивировалась моя ссылка в
ночные дежурства. И вот скоро уже два месяца я хожу около машины и только
облизываюсь, как кот, путешествующий вокруг закрытой кастрюли с куриными
потрохами. Всего и оставили мне, чтобы я подыскал себе занятие, более
достойное, чем пустая трата времени. Какое еще может быть занятие, если я
безо всяких рентгеновских лучей уже вижу рудиментарные органы, угрожающе
разрастающиеся каверны и раковые метастазы во внутренностях нашей машины!
А Лесик для того и согласился на эти дежурства, чтобы день иметь
свободным и целиком заниматься своим любимым делом - обменом, переобменом,
куплей-продажей и еще всяческими манипуляциями с душами в твердых оболочках.
Он библиоман. Жаль, что такой профессии нет ни в каком перечне, иначе Лесик,
с его термоядерной энергией, давно бы уже занимал пост какого-нибудь доктора
библиофильских наук. А я человек инертный; увлечения, требующие колоссальной
траты калорий, мне противопоказаны. Может, имей я килограммы Лесика, тоже бы
забесился с жиру?..
Но вот события вчерашней ночи, я думаю, должны положить конец моему
схимничеству, и мне наконец-то разрешат еще поработать с машиной. Правда,
сейчас я уже не уверен, что в ней надо что-то исправлять. Боюсь удалить
рудимент, который может оказаться младенцем.
Вчера мы с Андреем до полуночи гоняли "теннисный мяч" по экрану дисплея
- программисты из сострадания ссудили нам несколько ленточек и магнитных
дисков с видеоиграми. Я приноровился принимать "мяч" на самый край "ракетки"
и делал крученые пасы. Лесик же страстно боролся со сном, утомленный бурно
проведенным днем, и проиграл мне подряд пять сетов. И только азарт держал
его еще в вертикальном положении. Потом он все же сломался - обозвал меня,
программистов и машину жуликами, прощелыгами, железными дубами и отправился
на свое стеллажное лежбище. И сразу уснул, а его сиплый храп пытался
соперничать с натужным гудением машины.
А я еще "подбродил" по пещере, полной всяких "ужасных троллей,
размахивающих сверкающими мечами", и прочей нечисти, заблудился напрочь в ее
лабиринтах, потерял "фонарь" и, в конце концов, был съеден кем-то. Потом я
немного повоевал с марсианами в режиме не для особо сильных и, когда на
экране остался всего один человечек, одержавший победу над инопланетными
вандалами, переключился на книгу, которую Лесик добыл днем.
"Супербоевик! - рекламировал мне Андрей.- А какое
исполнение!-восторгался он.- За тридцатку идет... Извилины свернешь - так
закручено!" Я это понял уже с первых страниц и сделал попытку вычислить -
кто кого и на какой странице припрет к стенке. Моя версия полностью
провалилась, потому что я не учитывал наклонности автора к описанию натуры.
Видно, во время работы над сыщиками-разбойниками кто-то или что-то
разбередило детективную душу автора экологическими интригами. Может,
хитроумные рецидивисты в помочах прореживали строчки грядок, когда он
выдалбливал на пишмашинке очередную строку круто заваренного и успешно
только им расхлебанного дела?..
Отложив книгу, я взглянул на экран: там все еще ликовал победу одинокий
победитель, оставленный на месте побоища "не особо сильным полководцем". Он
схемно подпрыгивал, поджимая коленки и вскидывая кверху ручки-палочки, а
невдалеке стоял частокол могильных крестиков над холмиками с его
соплеменниками. Бедняга, он и не подозревал, что и его вот-вот уничтожат
нажатием кнопки. И мне вдруг стало жаль его, маленького победителя, такого
ничтожного перед чужой волей и желаниями. Его заставили воевать, и он
воевал. А сейчас машина принуждает его ликовать, хотя я бы на его месте выл
от одиночества. Но человек, составивший программу, даже и в мыслях не
держал, что схемному человечку может быть и грустно и плохо. А машине и
вовсе безразлично, кто побеждает в этих нарисованных ею войнах: на этот раз
победили земляне, ну и пусть человечек довольствуется тем, что сегодня он
выжил.
Интересно, подумал я, а чем сейчас может быть занята машина? Программу
межпланетной войны она исчерпала, работает она всего на один терминал, и все
ее информативные каналы отключены. Сейчас она ничего не видит, не слышит,
никто ее ни о чем не спрашивает, ей не с кем поговорить. Но ведь она ревет,
как под полной загрузкой, даже подключила себе для охлаждения два
дополнительных кондиционера. Неужели она всю себя отдает на то, чтобы
формировать на экране схемного человечка, ликующего на кладбище?
Я не поленился, сходил в зал, соседний с машинным, к пульту
энергораспределителя. Как я и полагал, человечку уделялось меньше, чем
требуется для работы наручных электронных часов. Конечно, какое может быть
дело до человечка машине, пожирающей энергию при полной загрузке, словно
небольшой заводик. И у меня вдруг возникло сравнение: машина уделяет столько
же внимания человечку на дисплее, сколько все человечество - мне.
Сейчас я уже не могу вспомнить, что побудило меня взглянуть на табло
обобщенного сигнала потребления энергии, но я остолбенел, увидев, что
заводик работает! Это быть не могло, ведь все отключено! Почти все...
Животные от рождения имеют в мозге огромную массу информации о своих
возможностях и потом, опираясь на них и кое-чему подучившись, строят свое
поведение. Даже ежу понятно, что раз есть у него колючки, то нечего ему
попусту ноги мозолить, убегать от кого-то: свернулся калачиком - и
прикидывайся несъедобным, как мухомор. В машину же человек вкладывает
сначала поступки, правила поведения и уже после создает причины, И машина ни
за что не "полетит" к другой куче навоза, если не получит от нее
исчерпывающую информацию о ее вкусовых и питательных достоинствах, об ее
объеме, массе и расстоянии до нее. Мухе же бывает достаточно просто слетать
к другой куче, потому что она самостоятельнее машины и не спрашивает у
человека его согласия... Захочет - полетит, не захочет - не полетит. Муха
- она птица гордая и своенравная.
Человек сам для себя вывел, что интеллект есть разум, способность к
мышлению, но сделает ли когда такой вывод для себя машина?
Жесткая программная память обычных ЭВМ не устраивала нас. Как говорят,
сколько людей, столько и мнений; а мнения, вдобавок, еще и меняются, и
пересматриваются, и уточняются; так сколько же потребуется перфоленты,
магнитной ленты и дисков, чтобы уследить за всеми? Горы! Казбеки,
Килиманджаро, Джомолунгмы! Испугавшись этих высот, мы вдруг обнаружили
интересный кружной путь. Мы построили память машины из нескольких миллионов
электронных ячеек и записывали в нее информацию в пространстве и во времени.
Это чем-то сродни фотографии. Там изображение проецируется на замкнутую
растром плоскость и фиксируется на ней раз и навсегда. В нашей машине такой
кадр запечатляется на матрице, заполненной ячейками с памятью. На матрицу
сканируется изображение наблюдаемого объекта, а машина делает метку времени
и присваивает кадру его код. И когда ей нужно "вспомнить" тот кадр, она
просто со скоростью света возвращается в прошлое по оси времени, находит
метку и вновь проецирует записанное ею когда-то изображение. Такой поиск
машина проводит сама, ей достаточно только дать задание.
Такая память является практически безразмерной: тут уж на все мнения
хватит. Кто знает, может, именно таким образом устроен живой мозг? Ведь и он
- большой матричный экран с ячейками-нейронами, только как бы скомканный в
шар, а содержит в себе всю информацию, которую получает извне. Человеку
давно хотелось заиметь себе памятного помощника, столь же надежного и
верного, как носители генной информации - спирали ДНК.
Машину мы строили всем институтом долгих семь лет.
Чтобы мозг мог жить и, в некоторых случаях, думать к нему добавлена
огромнейшая пристройка в виде туловища. Так вышло и у нас: на шкаф с блоками
памяти пришлось полсотни с блоками управления, контроля, кодирования,
дошифровки, питания... Да еще сверху - точнейший атомный хронометр. А еще и
"глаза", и "уши", и- всякие рецепторы. И все это в тройном экземпляре: чтобы
по выходу из строя одного "органа" незамедлительно подключался резервный.
Лесик завидует черной завистью машине - у него слабое зрение и песок в
печени,- и шутит тоже по-черному. "Выкатить бы близорукие глазки, да
поставить свежие,- говорил он, страдальчески подперев рукой голову и глядя
христовыми глазами на машину.- И печенку не мешало бы пропылесосить". Я
тогда здорово перепугался... Представьте: ночь, нормальные люди и нормальные
машины спят, кто-то смотрит полнометражный сон, где-то интим, а здесь - я,
не зная, чем заняться, ищу себе занятие, от гудения машины уже гудит в
голове, и вдруг Лесик выдает что-то из области психопатологии.
Мы с Лесиком -"скорая помощь". Нас потому и выгоняют в ночные
дежурства, чтобы машина не оставалась без пригляду и чтобы при малейшей
поломке мы сделали все возможное для ее устранения. Время в пашей машине не
должно останавливаться никогда. А чтобы мы сами не стали причиной
неисправности машины, пусть даже из чисто профессионального побуждения, все,
что можно было открутить, опутали проволокой и опломбировали. Лично я не
против этих мер, хотя у меня руки чешутся покопаться еще в машине, зная, чем
чревата для нее остановка даже на секунду.
2
Я ничего не предпринял сверх запрета: не вскрыл ни одной пломбы, не
включал вводных устройств. Я только нажал кнопку ВЫВОД ИНФОРМАЦИИ. Мне нужно
было знать, с какой это стати практически бездействующая машина пожирает
столько энергии...
Признаться, я думал, что это шутка программистов, введших в машину
столь нелепую программу поведения. Но очень скоро мне уже было не до
шутников, не до Лесика, храп которого уже не раздражал меня.
Едва я нажал кнопку, как экран дисплея, на котором я еще недавно вел
боевые действия, словно взорвался множеством картинок. Впрочем, это были не
совсем картинки, скорее поспешно набросанные эскизы - стилизованные контуры
предметов со слабой, едва намекающей на тени, штриховкой внутри. Картинки
накладывались одна на другую, как схемы выкроек в журналах мод. Поначалу я
так и принял их за выкройки. Если бы не их движения...
Я попробовал проследить взглядом за движением одной из картинок -
какой-то жуткой помеси слона и таракана. Сосредоточив все внимание только на
этом существе, я заметил, что оно передвигается к левому краю экрана. Шесть
слоновьих ног несли на себе плоское обтекаемое тело, к которому были
подвешены рачьи клешни, длинные усы в такт движениям прогибались на концах,
между усами извивался, что-то выискивая впереди, хобот. Существо время от
времени взбрыкивало задними ногами, словно отбиваясь от кого-то наседающего
сзади. Подойдя к краю экрана, оно величественно скрылась за ним.
Потом мой взгляд выхватил из мешанины уже знакомые мне изображения
человечков и марсиан, барражирующих над ними. И только тогда я заметил, что
на экране разыгрывается целая баталия. Война миров шла с переменным успехом,
но к концу остался только один человечек среди крестов. Бой начался заново.
Я просмотрел несколько вариантов сражения - они заметно отличались по
ходу один от другого,- но почему-то всегда, с непонятной неизбежностью, мой
маленький солдат оставался в одиночестве. Но теперь я знал, что машина
занята не только ликующим человечком, что она тратит огромную энергию на
свои непонятные картинки. Что же она моделировала? И что вообще с ней
происходило? Я откровенно не понимал, да, мне кажется, и не пытался что-то
понимать, а просто смотрел на экран, обо всем забыв, не в силах оторваться
от картинок.
Изредка экран вспыхивал на мгновения четкими, но непонятными образами.
Мне показалось, что я видел в этих вспышках изменяющуюся с каждым новым
кадром мимику нечеловеческого лица. Почему показалось? Не знаю, наверное,
это срабатывало седьмое чувство. Почему седьмое? Да потому, что шестому
обычно приписывается ощущение опасности. У меня же было другое ощущение.
Словно сопереживания.
Я чувствовал, что мышцы на моем лице непроизвольно напрягались,
расслаблялись, вытягивались, двигая за собою кожу. И вместе с этим во мне
вдруг лавинно ожили самые разные чувства. Я и улыбался, и хмурился, и злился
непонятно на кого. И все это во мне рождалось беспричинно, и с такой
поразительно быстрой сменой оттенков, что я не успевал сообразить, чего это
ради мне вдруг становилось весело, как тут же чувство меняло свою
полярность, и снова я пытался сообразить - отчего мне страшно...
Но потом я все же ухитрился выхватить взглядом одну из картинок, и мозг
мой успел ее зафиксировать. Это была улыбка. Просто нарисованная на экране
улыбка. Отдельно. Не было лица, нарисованы были только чуть приоткрытый рот,
с поднятыми кверху уголками, череда морщинок-штришков по бокам его,
прищуренные глаза без зрачков, веселые дужки над ними. Я моргнул, и увидел
перед собой уже другое выражение. Сейчас улыбалась только одна сторона рта,
а штришки морщинок стали резче, жестче и выразительнее. На этом рисунке не
было глаз. И я понял, что это изображена усмешка. Или равнодушная, дежурная
улыбка. И еще я понял, что тоже усмехаюсь. А внутри у меня было что-то такое
барственное, холодноватое и надменное. Я вспомнил, что подобное выражение
строило мое лицо, когда в сугубо мужской компании затевался разговор о
женщинах. Мне захотелось улыбнуться своей догадке, но рисунок, сменивший
усмешку, передал мне такую порцию злости, что у меня в груди будто еж
завозился, словно кто битого стекла натолкал в легкие... Но уже следующий
кадр навеял что-то добродушное и простое, легкое и умиротворенное.
Такое ощущение у меня было, что я перед зеркалом и - кривляюсь. И не
театрально, упражняясь и пробуясь в мимике, а с самыми глубокими чувствами.
Ведь жжение в груди у меня появляется только тогда, когда я злюсь
по-настоящему. И у меня же есть только одно средство сбить с себя эту
злость, задавить ее в себе - двинуть по чему-нибудь крепенько кулаком, да
так, чтобы кожа на костяшках лопнула. Объектом для принятия моей злости
обычно оказывались стены. И друзья, зная такую мою прихоть расправы над
озлоблением, завидев бинты на моей руке, начинали подсмеиваться и
подтрунивать надо мной. Мол, как стенка, не лопнула? Здорово ты ее
измордовал? Знают же, черти, что в это время я уже, как обычно, дружелюбен и
спокоен. Но чтобы простой рисунок смог с меня снять озлобление, такого у
меня еще не было никогда.
А может, и не лицо вовсе я видел в тех рисунках, вернее, не выражения
нарисованных чувств, а какой-то придуманный машиной особый способ передачи
чувств? И ото уже я олицетворил придуманное, сделал его таким, каким оно
удобнее мне, как человеку, становилось?
А передо мной мелькали все новые и новые картинки. И я будто перешел,
вжился в них...
Меня столкнули в пропасть, и я ощущал долгий полет в нее. И никак не
мог долететь до дна. Мне уже опротивел этот полет, я уже желал скорейшего
конца, торопил его. И, наконец, упал. На острые камни. Они проходили сквозь
меня, рвали меня на части, и я становился множеством. Будто сотни меня были
разбросаны по камням, но каждая частичка оставалась мною. И одна мысль
билась во всех: "Когда это кончится? Когда... кончится?"
Потом я снова стал единым. Был шестеренкой в каком-то механизме, бешено
вращался, передавая свое вращение другим шестерням. И я знал: остановись
хоть на мгновение движение - и замрет сама жизнь. Везде. Всюду. Только
движение - есть жизнь... И я не мог остановиться, когда, обратившись
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг