- Все! Пришел хозяин. Если на то пошло, я вообще не имею права тебя
кормить. Но и ты, если говорить уж правду, не должна брать у чужого
человека.
Хрюка виляла хвостиком, уверяя, что она в самом деле друг человека,
особенно, если у того в руках коробка с фроликами. Я прошел на кухню,
налил себе воды из кувшина с очистителем, с наслаждением выпил, только
тогда повернулся к незнакомцам:
- Полагаю, мне бесполезно спрашивать у вас удостоверения?
Мужчина, который кормил Хрюку фроликами, засмеялся, показав в улыбке
крупные редкие зубы:
- Вы правы!.. Говорят, вы всегда правы, хотя сперва никто не верит.
Ну, я, как видите, верю. Меня зовут Василием Васильевичем Васильевым...
сейчас, по крайней мере. А это мой большой друг и коллега, Павел
Викторович. Фамилия, как догадываетесь, тоже Иванов. С ударением на втором
слоге.
- Что угодно? - спросил я сухо.
Сел у окна, потому что этот мерзавец сидел на моем любимом стуле.
Тот, который назвался Ивановым, да еще с ударением на втором слоге, сел в
проходе, руки были по-прежнему в карманах. Я насмешливо улыбался. Оба
профессионалы, из бывших борцов или боксеров, каждый совладает с десятком
таких, как я, да еще и запугает!
Васильев сказал проникновенно:
- Как вы догадываетесь, здоровые силы страны не оставляют вас своим
вниманием.
У него в самом деле был здоровый вид, только здоровье мы понимали
по-разному. На широком, как сковорода, лице не видно не было ни одной
мысли, ведь в здоровом теле - здоровый дух, но все знают, что на самом
деле - одно из двух. Даже лоб закроешь одним мизинцем младенца, а близко
посаженные глаза выбьешь одним пальцем. Как такой стреляет, надо же
бинокулярное зрение?
- Я слушаю, слушаю, - сказал я. - Вы вломились, чтобы что-то
потребовать. Или напугать. Так говорите, пугайте. Или мне можно позвонить?
- Куда? - поинтересовался Васильев.
- В милицию, конечно.
Васильев улыбнулся такой наивности. Мол, что такая мелочь, как
милиция, когда мы из таких сфер, откуда даже на ФСБ плюем с высокого
дерева, гадим с заоблачного насеста.
- Рановато, - сказал он мягко.
- А что, потом можно?
- Когда уйдем, - ответил он и по моим глазам понял, что допустил
промашку. Теперь знаю, что намеревались оставить меня в живых. Это не
значит, что оставят в самом деле, но такое намерение было. - Если,
конечно, придем к соглашению...
- Сомневаюсь, - ответил я холодно.
- Почему?
- Я не буду иметь дело с людьми, которые вот так заходят в мою
квартиру.
Он развел руками:
- Уж простите великодушно, мы в самом деле поступили не совсем
вежливо.
- Не совсем!
- Но, согласитесь, у нас выбора не было. Поговорить с вами
необходимо, а иначе к вам ни на какой козе не подъедешь.
Я бросил с той же холодностью, сам удивляясь внезапному спокойствию:
- На этой - тоже.
- Как знать. Вы, такой противник тоталитарного режима, как решились
сотрудничать с таким человеком?
Я усмехнулся:
- Можно подумать, что вы - демократы.
- Демократы, - подтвердил он. - Куда большие, чем Кречет. Но и у
демократов должны быть силовые службы, секретные службы, и так далее.
Иначе, сомневаюсь, чтобы демократические системы Запада продержались хотя
бы сутки! И как демократы, мы хотим больше знать о тайном кабинете
Кречета. Вы сами, Виктор Александрович, отказались от более легкой
возможности сотрудничать с нами...
Краем глаза я уловил усмешку на квадратном лице второго. Правда,
кисловатую. Возможно, он лично долго и старательно ставил видеокамеры,
предвкушая километры жуткой порнухи.
- Вы ошиблись, ребята, - сказал я сдержанно. - Я из старого
вымирающего мира. Меня не купить, не запугать. Не потому, что я такой уж
герой, а так воспитан...
- Комсомолом? - переспросил иронически.
- Временем, - ответил я холодно. - Вам не понять, сосунки. Это ваше
"Не будь героем!", не для меня. Я могу подойти и дать любому из вас по
роже. И плевать, что застрелите или покалечите. Останавливает меня лишь
то, что я... просто не могу подойти и ударить просто так. Сдачу - другое
дело. Не могу ударить даже мерзавцев, которые вторглись в мою квартиру и
начинают издеваться. Но это будет скоро...
Улыбка исчезла с лица Васильева. Я видел, как посерьезнел и Иванов.
Васильев примиряюще вскинул руки:
- В наши намерения не входит ссориться с вами, Виктор Александрович.
Мы не гангстеры, не рэкетиры. Все, что мы хотим, сотрудничества...
- Вы два мерзавца, - сказал я. - После того, как я понял, что вы
такое и откуда, я просто сейчас вызову милицию.
Я сделал движение к телефону. Иванов тут же опустил руку на трубку, а
в руке Васильева неуловимо быстро возник пистолет. Большой, явно тяжелый,
с удлиненным рылом. Черное дуло смотрело мне в лицо.
- Я этого делать не советую, - сказал он. Лицо его искривилось, я с
холодком понял, что все же выстрелит. Им нужно было мое сотрудничество, но
если ни шантаж, ни прямая угроза не помогают, то, чтобы скрыть свой
приход, им придется меня убить.
- Стреляйте, - сказал я. - Вы - двое мерзавцев.
Васильев пристально смотрел мне в лицо.
- Я вижу, - заметил он, - вы не пугливы.
- А чего пугаться? - ответил я мирно. - Я большую часть жизни прожил.
Годом раньше, годом позже... Все мы умрем. И вы умрете, несмотря на
молодость. И дети ваши умрут. Как и внуки. И нефть истощится, и Солнце
погаснет, и Вселенная свернется так же просто, как и взорвалась. Так что,
зная это, какая разница, что у вас в руках: пистолет или конфетка!
Он смотрел пытливо, старался прочувствовать то, что сказал я, чтобы
понять и настроиться на ту же волну разговора, и тут лицо начало бледнеть.
Напарник смотрел на него с удивлением. А этот мотнул головой, сказал
внезапно охрипшим голосом:
- Да, если с позиций вечности...
- С этих, - согласился я.
- Тогда ваше бесстрашие понятно. Оно есть равнодушие. Но при таком
равнодушии... не все ли равно вам, кто победит в нашей мелкой микробной
борьбе на крохотном глиняном шарике, что несется через бездны космоса?
Пистолет чуть опустился, но все равно следил за каждым моим
движением. Глупо, они и без пистолетов могли справиться со мной, не
отрывая глаз от телевизора.
- Почти, - ответил я брезгливо. - Но вы меня задели, а это мне
неприятно. Потому и ваши доводы я отвергаю заранее. Если пришли стрелять,
стреляйте. Я вас запомнил, ребята. А у Кречета руки длинные.
Оба чувствовали себя неуютно. Даже если я упаду с простреленной
головой, то дело на этом не кончится. У Кречета в самом деле руки длинные.
Он расценит как оскорбление, что убили его советника. И в любом случае
воспримет как вызов. Всю страну, если надо, и Австралию перевернет, но их
отыщет. Но самое главное, они должны были добиться моего согласия
сотрудничать...
- Виктор Александрович, - сказал Васильев почти умоляюще. - Да, я
выстрелю, вы это знаете. И я это знаю. Но, как патриоты, мы не хотели бы
терять такого выдающегося ученого, как вы!
Я внимательно всмотрелся в его лицо:
- Вы, случаем, не сын Веры Павловны?
- Нет, - ответил он с недоумением и вместе с тем настороженно.
- Гм, - протянул я разочарованно, - теперь я вижу, что вы в самом
деле не ее сын...
Он смутно ощутил что я его только что обозвал очень культурно и
замысловато, не то сукиным сыном, не то похуже, но для меня важнее было
определить его ай-кью.
Васильев сказал мягко:
- Виктор Александрович, вы уж простите, что пришлось вот так...
Поверьте, мы компенсируем эти маленькие неудобства и волнения самым...
скажем так, надлежащим образом. Просто вы не откликнулись на попытки
завязать с нами контакты, нам пришлось действовать более настойчиво.
Я с трудом наклонился, чтобы поправить шнурки, тяжело дышал. Когда я
разогнулся, лицо мое устрашающе побагровело, а если учесть, что я к тому
же изо всех сил задерживал дыхание и напрягал мышцы, вид у меня был таков,
словно вот-вот хватит удар, и я скончаюсь прямо на месте.
Он посмотрел на меня с беспокойством:
- Вам ничего не нужно? Я принимаю валокордин, но на всякий случай
ношу и чуть покрепче... Нет? Но только кивните, если понадобится. Так вот,
Виктор Александрович, я представляю группу демократов, очень обеспокоенных
за судьбу страны.
Он выждал, ожидая реакции. Я пожал плечами:
- Я должен ахнуть? Но сейчас любой грузчик или проститутка обсуждают
как остановить НАТО, выплатить валютный долг, вернуть сверхдержаву.
Нередко лучше депутатов.
Он слегка улыбнулся:
- Верно, верно. Но я должен был представиться? Как вы догадываетесь,
мы ищем подходы не только к вам. Кречет уже закольцован нашими людьми.
Глава государства - особый случай. Кречет к вам прислушивается особенно...
Наши эксперты спешно прочли ваши труды, у них волосы встали дыбом. Вы в
своих футурологических изысканиях зашли так далеко...
- Правда?
- Виктор Александрович, ваши работы опасны. Опасны тем что выглядят
убедительно. Как выглядело убедительным сотни лет построение коммунизма...
до тех пор, пока наконец не попытались его построить. К несчастью, это
случилось в России. Я патриот, Виктор Александрович, и тоже предпочел бы,
чтобы его попытались построить в США! Тогда бы это они сейчас лизали нам
ноги, а в своих валютных киосках меняли деревянные доллары на рубль десять
тысяч к одному. Ваши книги не переведены на английский?
- На англицский нет, - ответил я.
- Жаль... Иван Иванович, - обратился он ко второму, - может отстегем
пару миллионов долларов на перевод и издание трудов господина Никольского
в США. Массовым тиражом. Авось, клюнут, начнут экспериментировать с
экономикой, моралью, политикой...
Он улыбался, но в голосе звучала надежда. Я с некоторым сочувствием
подумал, что он в самом деле патриот и дерется не ради денег. Денег уже
нахапал, а то и просто приватизировал при перестройке пару-другую алмазных
или золотых приисков.
Иванов без улыбки покачал головой:
- Не пройдет.
- Деньги же есть!
- Деньги что, но как будто вы не знаете Америку.
Васильев вздохнул, плечи опустились:
- Увы, знаю... Практичный народ. На небо и не смотрят, раз из звезд
нельзя делать доллары. А под ноги - да, цент можно найти. А если русский
прошел, то и сотенную... Да, ваши работы опасны только для нашего
сумасшедшего народа. Пытались построить коммунизм, могут и еще что-то
учудить... А нам, Виктор Александрович, хочется спасти страну!
Я не стал напоминать, что страну спасают все. Еще никто не признался,
что хочет ее погубить. Но страна почему-то тонет все быстрее.
Он понял, развел в стороны широкие белые ладони:
- Понимаю, это неубедительно. Давайте зайдем с другого конца. Для
постепенных реформ без потрясений нужна спокойная страна. Я сам прочел
ваши труды, где вы убедительно доказывали, что такие вроде бы устаревшие
понятия, как честь и достоинство необходимы для выживания рода
человеческого. Но с другой стороны, возрастает и опасность со стороны
гордых людей! В то время как приземленными народами, которые уже забыли
такие понятия, управлять гораздо легче. Они понятнее, предсказуемее. В то
же время они так же изобретают, совершают научные открытия, строят самые
лучшие в мире компьютеры... которые жадно покупают гордые народы, они
запускают ракеты к Марсу, они живут счастливо и, повторяю, предсказуемо.
Это жизненно важно как для полиции, так и для правительства. Такой народ
проще вести по пути прогресса, ибо его не заботит ничего, кроме желудка и
тех органов, что ниже.
Я заметил:
- Вы же сами презираете такие народы.
- Я русский, - печально улыбнулся он. - Конечно же, в какой-то мере
презираю... Но я политик, я хочу, я просто жажду, чтобы мой народ догнал
западные, встал с ними в ряд... Что делать, в нашем мире побеждают
прагматики, а не романтики. Презираемые прагматики... нет, уже не
презираемые. Прагматик с толстым бумажником выглядит убедительнее в глазах
любой женщины. Романтики хороши на час, но жить предпочитают с
прагматиками.
Я слушал невнимательно, доводы давно известны, только облекает в
разные формы, а повторяет все то же:
- Если я откажусь, - спросил я прямо, - меня убьют?
Он словно бы даже смутился от такого прямого вопроса:
- Вы же умный человек, Виктор Александрович... Да что там умный, вы
мудрый, все понимающий раньше других. Вас просто необходимо будет
устранить... чтобы об этом разговоре никто не узнал, да и разговаривал с
вами без маски, а меня знают многие. Но самое главное, что Кречет потеряет
такого неоценимого помощника, а также тот шанс, что на ваше место сумеем
продвинуть нашего человека. Президентов не обязательно убивать, Виктор
Александрович! Достаточно надежно закольцевать.
- Спасибо за прямоту, - сказал я. Сердце мое всколыхнулось только в
первые минуты, теперь стучало ровно, даже вяло. Ни страха, ни возбуждения
я не испытывал. Возможно потому, что инстинкт сохранения жизни сказал
сонно: а чего рыпаться? Ты уже продлил свой род. Двое детей, трое
внуков... Можно и обрубить старую ветвь, чтоб не тянула зазря сок из
земли, не застила солнце, не занимала место в квартире. - Спасибо... Я
думаю, вы догадываетесь о моем ответе.
Он смотрел внимательно, в глазах была настоящая печаль:
- Гордость... Мальчишечья гордость! В таком возрасте... Странно, ведь
жертвенность больше присуща молодежи, хотя только бы жить да жить, а
старики, что уже одной ногой в могилке, больше цепляются за жизнь. Честно
говоря, я ждал решения мудрее.
- Каждый считает себя мудрее других, - ответил я холодно.
Глава 34
Разговаривая с ними, я тяжело пыхтел, изображая отдышку и нездоровье.
Когда мне было пятнадцать лет, я двадцатилетних считал стариками, а когда
мне стукнуло двадцать, как вот этому крепышу, я был уверен, что сорок лет
- это конец, дряхлость. Сейчас мне за пятьдесят, уже не скачу козликом,
но, честно говоря, и раньше не скакал, а дочку поднимаю на плечи и ношу по
комнате так же, как носил ее тридцать лет тому, когда у нее было не
нынешние восемьдесят...
Хрюка внезапно соскочила с дивана, понеслась к двери. Боксеры из-за
своего купированного хвоста восторг выражают вилянием всем задом. Сейчас я
видел только зад, что энергично заходил из стороны в сторону. Следом
раздался звонок в дверь.
Васильев и Иванов переглянулись. Васильев велел шепотом:
- Ни звука!
Хрюка бросилась на дверь, тупые когти со скрипом проехали по обивке.
В дверь позвонили снова, Хрюка нетерпеливо взвизгнула. Доносились голоса,
звонивший был не один. Хрюка верещала все громче, метнулась ко мне,
сообщая, что в дверь звонят, там люди, кто-то принес косточку, ее будут
чесать и гладить...
- Тихо, - повторил Васильев, - сейчас уйдут.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг