военный с чемоданчиком на коленях. Ровный, строгий, с невозмутимым лицом.
Черный чемоданчик, понял я. Тот самый, который носят за президентом всюду,
чтобы успел нажать кнопку ядерной войны.
Мирошник кивнул женщине:
- Марина Павловна, я прибыл с товарищем... простите, Виктор
Александрович, вы, наверное, предпочитаете "господин"?
- Раньше предпочитал, - отмахнулся я. - Теперь нет.
Женщина улыбнулась одними глазами. Я не видел, когда она включила
переговорное устройство, но из приемника раздался рокочущий голос:
- Да-да, тащи его сюда.
Я изумился:
- И даже не подержать с часик в приемной? Это же несерьезно!
Мирошник хмыкнул, распахнул дверь.
Глава 3
Кабинет президента был классически огромен, стол - с футбольное поле,
со стен высокомерно глядят картины великих, все блещет золотом,
богатством. Любое кресло - произведение искусства, фаберже на фаберже
сидит и фабержой погоняет, ковры, люстра... Впрочем, он всего несколько
дней в роли президента, вряд ли что-то изменил. Это от предшественников. И
даже тех, которые назывались не президентами, а генсеками. А то и царями.
Все это не мне оценивать, я не отличу Веласкеса от Шилова, но в кабинете
светились экраны двух огромных телевизоров, правда, с приглушенным звуком,
на краю президентского стола монитор, настоящий, громадный, сама коробка
компьютера едва заметна среди бумаг, блокнотов, серой коробки факса,
неужели президент сам... как теперь говорят: тебя послать сейчас или по
факсу?
Кречет нетерпеливо покрикивал в трубку телефона. В жизни он выглядел
еще массивнее, чем на телеэкранах. Голова как пивной котел, лицо серое,
почти безобразное, а разговаривал с невидимым собеседником с таким
верблюжьим высокомерием, что мне тут же захотелось повернуться и уйти.
Он жестом пригласил сесть, злой гримасой добавил, что сейчас закончит
с этим придурком и займется мною.
Я сел, сердце стучит чересчур часто, я на него прикрикнул шепотом,
что великие дела творятся не здесь, а в тихих комнатках ученых, в
лабораториях, и хотя на экранах мелькают то порнозвезды, то президенты, но
в истории цивилизации остаются Архимед, Гомер, Сервантес, Достоевский,
Кулибин... и редкий прохожий сумет ответить, кто в их времена правил миром
и мелькал на телеэкранах.
И все же Кречет выглядел пугающе. Высокий, сложенный атлетически,
широколицый, лицо поковыряно оспой, нос расплющен, как у бывшего боксера,
массивный, как утес на Волге, а когда рыкал в трубку, у меня по коже
проносились стаи мурашек размером с откормленных мышей - голос был еще
неприятнее, чем с экрана телевизора - металлический, словно лязгал затвор,
и надменный, словно он уже призвал меня в армию.
В старых книгах о таких говорили: чувствуется врожденная привычка
повелевать, я таких заранее ненавидел, даже если те оказывались
благородными героями. Единственное достоинство, что монитор - двадцать
один дюйм, зерно - не больше ноль двадцати пяти, клавиатура под рукой,
мышка майкрософтовская. На другом конце стола навороченная аппаратура,
словно президент сам умеет попадать пальцем в клавиши, а не только в
кнопку пуска ракет.
Кречет рыкнул в трубку напоследок, мне почудился на том конце
жалобный писк, словно заяц попал под гусеницы танка, а Кречет поднялся,
рост намного выше среднего, как и вес - настоящий народный президент, ибо
для простого народа очень важно, чтобы их глава был выше и здоровее других
царей, королей и прочих президентов, здоровее в простом понимании: мощнее,
шире в плечах, чтобы чужой президент или король, которому наш будет жать
руку, смотрел на него снизу вверх, как пес на человека.
- Здравствуйте, Виктор Александрович, - сказал Кречет. Он вышел из-за
стола, пошел навстречу с протянутой рукой. - Честно говоря, всегда хотел с
вами повидаться!
Рукопожатие его было мягким, вежливым, только слабые и неуверенные
люди жмут руку сильно, а по-настоящему сильные в такой дешевой
демонстрации не нуждаются.
- Я вас, честно говоря, - сказал он неожиданно, - представлял другим.
Ученый с мировым именем - это седая борода, очки, впалая грудь и спина
колесом... И животик, естественно, свои туфли не разглядеть... А вы больше
смахиваете на тренера по боксу. В среднем или полутяжелом весе.
- Спасибо, - сказал я, этот черт чувствует, что тренеру по боксу было
бы приятно, если бы его приняли за ученого, а ученому всегда лестно, когда
замечают его рост, широкие плечи, квадратную челюсть. - Спасибо, это не
моя заслуга.
- А чья?
- Родителей, - ответил я, все не мог найти верный тон. - Я не из тех,
кто истязает себя бегом трусцой... А где же карта?
- Карта? - не понял Кречет.
- Ну да. Перед которой отец народов не спит, а думает о судьбах
народов.
Кречет расхохотался. Зубы у него были свои, пожелтевшие, как слоновая
кость, но ровные и крепкие с виду, как у волка.
- А это!.. Тогда где моя трубка и "Герцоговина-Флор"? У каждого
самодура-диктатора свои привычки. Не курю, а вместо старой карты
предпочитаю экран компьютера. Правда, теперь большая карта тоже
понадобится. Дабы охватывать все разом... Уже заказал, завтра повесят.
Может быть я несколько смягчу вас, если скажу, что читал все ваши работы
по футурологии. И не просто читал, а могу пересказать. Пару особо задевших
глав могу просто наизусть!
Секретарша внесла на подносе две чашки кофе. Еще когда она появилась
на пороге, я ощутил запах настоящего мокко, из которого арабы на экспорт
не продают ни единого зернышка, а потребляют сами.
- Спасибо, - поблагодарил я. С удовольствием сделал глоток,
прислушался. Кофе был просто сказочный. - За этими зернами диверсантов
наверняка посылаете?.. Как я знаю, в нашу страну, как и в Европу, под
маркой настоящего мокко завозят обыкновенный.
Кречет кивнул, глаза из благодушных без всякого перехода стали
острыми, как лезвия ножей:
- Вот об этом я и хотел с вами поговорить.
- О кофе?
- О настоящем.
- Настоящем мокко, - уточнил я. - Все остальное...
Кречет сдержанно усмехнулся, но глаза держали меня как на острие
прицела:
- Все остальное тоже допустимо... за неимением лучшего. Но если можем
получить настоящее?.. Ладно, я солдафон и держиморда, унтер Пришибеев...
Я протестующе выставил ладони:
- Простите, я вас так не называл. Вы все-таки человек грамотный, а
унтер и есть унтер. Вы тянете больше на Скалозуба, тот все-таки полковник.
- А я генерал, - подчеркнул Кречет. - А тупых генералов в нашей
литературе нет. Есть беспомощные, как у Салтыкова, но тупых нет. А я даже
читать умею, как вы заметили. Кроме устава читал еще и ваши работы. Знаю,
вам за них доставалось... да и сейчас достается. Что ж вы так резко
меняете курс? Во времена Брежнева дрались за восстановление Храма Христа
Спасителя, а теперь, когда вы и ваша партия победили, вдруг отошли в
сторону! Даже высказываетесь против засилья церкви?
Я ответил досадливо:
- Я дрался за восстановление храма в условиях диктатуры. А сейчас,
когда победа, когда в наши ряды хлынула мутная волна политиков, демагогов,
когда в церкви прут и ставят свечи главы правительства, депутаты и все те,
кто еще вчера уничтожал эти церкви... согласитесь, для порядочного
человека просто противно быть с ними рядом. А церковь, сохранив структуру
и кадры, сейчас заняла место коммунистической партии. Если раньше я не мог
включить телевизор, чтобы не наткнуться на пропаганду советского образа
жизни, то теперь обязательно увижу бородатого попа, что учит как жить,
кланяться, смиряться, покоряться власти, ибо власть президента от их бога.
Эти же попы освящают банки, плотины, заводы, одобряют или не одобряют
указы, бюджет, инспектируют армию...
Кречет усмехнулся краешком рта:
- Но сейчас самое время бы собирать плоды! Восстановление храма -
ваших рук дело. Ваших и той группки интеллигенции, что сейчас в стороне.
Вас оттерли?
- Я же сказал, сам отошел.
- Гм... Хотя некоторые все же что-то заполучили. Но в остальном
плодами воспользовались те, кто успел вовремя перестроиться. Какое
подлейшее слово "перестроился"!.. А у нас его употребляли как похвалу. Что
за подлейшее время, а?
Я сказал угрюмо:
- Я автоматически выступаю против любой чрезмерной власти. Это моя
натура. Так что не знаю, чем вызван ваш интерес...
Кречет развел руками:
- Да, пора к делу. А суть в том, что в каком состоянии наша страна,
знаете. Знаете и то, что всякий президент либо приводит свою команду, либо
составляет ее спешно уже на месте. У меня команды нет, я победил на
выборах, не смейтесь, в самом деле по воле народа. Но я один, почти один.
И вы здесь затем, чтобы согласиться войти в президентскую команду.
Я отшатнулся:
- Шутить изволите?
- С какой стати?
- Я разрушитель, а не созидатель. Я вам такое наработаю!
Кречет покачал головой:
- А мне кажется, что мы сработаемся. В конце-концов, вы мужик и я
мужик...
- Простите, - прервал я, сразу ощетинившись, - это вы мужик, если уж
так хотите.
Он вздернул брови:
- Да, я мужик... А вы... Ладно, глупости, не спрашиваю, хотя...
Опустим это, хотя, честно говоря, любопытно, что вас так задело.
- Да так, - ответил я уклончиво.
Он развел руками:
- Если не трудно, просветите. На будущее. Вдруг еще кто-то обидится.
На днях у меня намечается встреча с послом из Испании...
В грубом голосе звучала ирония. Я вспыхнул, но заставил голос звучать
так же ровно:
- Вы мужик, как вы сказали. Пусть так и будет. Но в тех краях, откуда
я родом, мужиками называло тупое покорное быдло, грубое и ленивое.
Он широко улыбнулся:
- Да, но в революцию этих аристократов перевешали, перевешали... Было
время. Я думал, их уже не осталось. Вы не из дворян, случаем? Сейчас всяк
норовит назваться то дворянином, то графом, а кто понаглей - вовсе князем.
- Казацкому роду, - сказал я, - в отличие от дворянского, нет
переводу. Много вы нас в самом деле вешали... и расстреливали, и
распинали, и топили с приходом своей Советской власти, но казаки все равно
будут. Гордые, не гнущие спины, настоящие... Так что уж простите, но я не
мужик. И никогда им не стану.
Он слушал внимательно, лицо было недвижимое, затем примирительно
улыбнулся:
- Эк вас задело... Это так говорится. Вы просто чувствительны к
словам. Даже не как политик, те тоже чувствительны, но только к их
нынешнему пониманию, а вы вовсе в корень... Кто ж теперь так смотрит?
Тогда скажем проще: вы - мужчина, и я - мужчина. В том понимании, какое
вкладывалось раньше, а не сейчас. Согласны?
Я уклонился от ответа:
- Почему так уверены, что я смогу работать в вашем совете?
- Вы созидатель. Но, когда появляются первые ростки, вы, вместо того,
чтобы дожидаться плодов, оставляете это другим, а сами ломитесь дальше.
Потому до сих пор концы с концами сводите едва-едва... Но никому не
завидуете, потому ни язвы, ни нервных припадков. Я вам не предлагаю
должность министра! Всего лишь советника. Члена команды, который будет
высказывать свое мнение, критиковать, предлагать какие-то варианты. Одна
ваша извилина стоит иного научно-исследовательского института, а у вас
этих извилин наберется, наберется. Глупо с моей стороны упускать такого
человека!
Я упрямо покачал головой:
- Я же сказал, я наработаю. Любую команду развалю. Да и не люблю
военных, признаюсь откровенно... даже с удовольствием.
- А кто их любит, - фыркнул Кречет. - Только подростки да перезрелые
дуры из дальних деревень. Но военных в команде не будет. Даже я без погон,
как видите. А что о прошлом... кто из нас не бывал в армии?
- Я не бывал, - ответил я с удовольствием.
Цепкий взгляд Кречета пробежал по мне, даже вроде бы попытался
застегнуть слишком вольно расстегнутую пуговицу:
- Мне показывали досье. И там была строчка, что вы пытались попасть в
ряды, но медкомиссия забраковала.
- Было другое время, - отмахнулся я. - Все же, почему я?.. Есть
громкие фамилии из творческой интеллигенции, ну, такие как Цукоров или
Козельмович...
Кречет поморщился:
- Это нормальные люди средней порядочности. Для нормальной страны,
где хотят жить тихо и мирно, хорошо кушать и беречь здоровье. А у нас
страна такая, что... нет, нужны чуточку сумасшедшие.
Мне показалось, что ослышался:
- Простите... средней порядочности? Я думал, что порядочность либо
есть, либо ее нет...
Кречет отмахнулся:
- Это у вас от революционного мышления. Либо свет, либо тьма, либо
ночь, либо яркий день, кто не с нами, тот против нас... А между днем и
ночью бывают сумерки, а люди не праведники или злодеи. Есть и
полупорядочные, и слабопорядочные, и недопорядочные. Ваш Цукоров был хорош
уже тем, что все же сказал правду. Но героя из него делать - идиотизм. Как
будто до преклонного возраста так и не видел, что творится! Мы все видели,
все понимали, любой слесарь или министр одинаковыми словами крыли
Советскую власть на кухне, а он, овечка, не знал о расстрелах, тюрьмах,
лагерях, несвободе?.. А узнал только тогда, когда обеспечил себе такую
славу отца водородной бомбы... кстати, теперь-то все знают, что шпионы все
атомные секреты перетаскали из Америки... когда на грудь не помещались
медали лауреатов всех Ленинских, Сталинских, Государственных премий, когда
на счету были такие астрономические суммы, что можно было не страшиться
потерять работу!
Я сказал, морщась:
- Но все-таки сказал. А другие так и молотили языками на кухне.
- Я и говорю, порядочный, - согласился Кречет. - Но не герой. Мог же
сказать и раньше? Когда еще страшно было потерять работу?.. Как теряли
другие, оставшиеся неизвестными?.. Э-э-э, он был политик, еще какой
политик! Знал, в какой момент можно встать и сказать гордо: "Протестую!"
Так и эти среднепорядочные, которым уже достаточно тех жалких реформ. Ну,
свободного выезда за рубеж, который простому народу все равно не по
карману, еще - получать валюту за выступления только в свой карман, не
допуская государство...
- Что вполне справедливо, - ощетинился я.
- Кто спорит? Я говорю, что эти люди уже получили свои реформы.
Других им не надо. Они ходят в церковь и ставят свечи, крестятся и бьют
поклоны. А в мою команду нужны люди, которые хотят вырвать страну из этой
грязи как можно быстрее!
Я сказал настороженно:
- Я страшусь таких людей. Они необходимы, но только не во главе целой
страны. Когда эти честные и горячие люди брали власть, одержимые идеей
облагодетельствовать всех разом и сразу, то получалась либо кровавая
Французская революция, либо Советская, либо движение Савонароллы,
луддистов, тайпинов...
Кречет сказал успокаивающе:
- Погодите, погодите. Разве я сказал, что будем страну трясти? Вот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг