- Да, конечно, - согласился я. - Но я пока что не пользуюсь ни
тем, ни другим. Хотя это и модно, признаю.
Мы медленно догоняли большую приземистую машину-платформу,
выкрашенную в ядовито желтый цвет, эвакуатор. На спине эвакуатора
сидел, растопыря колеса, мерс. Казалось, маленький блестящий самец
копулирует непомерно большую самку, а та, тупая, как корова, ползет,
спокойная и равнодушная, в поисках еды, как обычно видим весной у
всяких божьих коровок.
Я поспешно газанул, панически страшась, что это гадкое зрелище
оскорбит ее целомудренную душу
На окружной меня обгоняли справа и слева, я невольно добавлял
газу, хотя хотелось остановить мгновение, но страх
закомплексованного человечка, что как бы ни подумали, что трушу, что
боюсь быстрой езды, что не умею!
Ветер свистел в чуть приоткрытый люк. Оконное стекло я опускать
не решался, еще простудится чудо, что рядом на сидении, а ветерок из
люка всего лишь красиво шевелит ее волосы под короной. Я придерживал
поводья одной рукой, справа и слева иногда обгоняют вассалы на
добротных конях, сказочный мир несется навстречу, распахивается,
сердце трепещет в радостном предчувствии...
Еще издали увидел далеко впереди на выезде с окружной скопление
машин, бегающего гаишника, жезл вертится, как будто гаишник носится
с игрушечным пропеллером...
Я сбавил скорость, нажал кнопку на сотовом и, пока там
попискивало, набирая номер, развернулся и ушел по краю тротуара за
сообразительным черным фордом. Вероника смотрела с интересом.
- Алло? - донеслось из коробочки.
- Пробка на Ярославском шоссе, - сообщил я. - Там КАМАЗ не
может развернуться, стрела уперлась в будку. Это минут на
пятнадцать, не меньше. Передал Баймер на серебристом оппеле.
- Спасибо, Баймер, - послышался торопливый щебечущий голосок. -
Сейчас же в эфир...
Музыка оборвалась, Вероника с любопытством слушала, как ди-джей
озабоченно-веселым голосом предупредила о начинающейся пробке и даже
повторила прогноз, что это продлится пятнадцать-двадцать минут, и
что если кто летит издалека, может надеяться проскочить без помех,
там шоссе бархатное, асфальт клало или наклало дорожное СМУ-17 под
началом Петра Хрющенко...
- Здорово, - сказала Вероника с насмешливым одобрением. -
Вносишь лепту в оздоровление города?
- Это мой город, - ответил я так же весело, - моя страна,
земля, вселенная...
Я видел, как она посматривает искоса, не понимая еще, где
кончается шутка, а где начинается серьеза. Я молчал, что это в самом
деле моя планета, а я - высший примат, который за все в ответе.
Вслух этого говорить нельзя, засмеют даже одногодки, поймут только
баймеры, да и то не все, а только н а с т о я щ и е, а не
переходники.
Я страшился спрашивать, куда ей дальше, но Вероника сказала
спокойно:
- Если тебе по дороге, то высади меня возле ВДНХ. Но только,
если по дороге!
- По дороге, - заверил я. - Еще как по дороге!.. Я всегда там
езжу. А где этот ВДНХ?
Легкая улыбка тронула ее красивые губы.
- Теперь это ВВЦ, - объяснила она. - Но мне нравятся старинные
названия. Как и все старинное, добротное, таинственное, романтичное.
Я издали уловил зеленый сигнал, рассчитал так, что когда
подъехали, зажегся красный, и я на несколько секунд могу быть с нею
дольше.
- Я могу довезти прямо к подъезду, - предложил я.
Она покачала головой.
- Не нужно. Я пойду через ВДНХ... а машинам туда въезд по
пропускам. Или за большую плату.
- Ну и что? - воскликнул я. - Заплачу!
Она снова качнула головой.
- О, какой купеческий жест... Даже не спросил, сколько это
стоит. Но дело не в этом. Просто я люблю возвращаться через
выставку. Она сейчас переживает тяжелые времена... и чем-то мне
напоминает руины не то Колизея, не то римского форума... Такое же
запустение.
Я сказал робко:
- А можно мне... проводить тебя через выставку?
Ее брови приподнялись, она посмотрела на меня искоса, надменно
и холодновато.
- Это лишнее. Там безопасно.
- Да-да, - пробормотал я жалко, - но... я так давно не был на
ВВЦ... ВДНХ, то есть... И вообще, у меня только компьютеры,
программы... и никакого тебе стародавнего искусства...
Она наморщила лобик, я трясся, словно решалась моя судьба. За
розовыми стеклами блеснула искорка, Вероника сказала уже мягче:
- Ну, если тебе так уж хочется восполнить пробел в своем
эстетическом образовании...
- Хочу! - воскликнул я. - Просто жаждаю!
Она засмеялась.
- Ладно. Но только по ВДНХ.
За ворота меня пропустили, но следили, как коршуны. Я уплатил,
мне даже дали "квитанцию", Вероника вышла и огляделась, как в своей
гостиной, я следил за ее просветленным лицом, у меня самого все
светлело, словно на лугу, куда падает солнечный свет.
Народу маловато на этом ВДНХ, кучки бездельников, да и то
странные, какие-то половинные. Может, и не половинные, но я не мог
подобрать другое слово, но при взгляде на этих людей оставалось
ощущение какой-то незавершенности.
Ларьки, газетные киоски, порнуха, презервативы и мороженое, под
уздцы провели облезлое животное. На спине гордо восседал надутый
ребенок, животное смотрело печальными глазами и монотонно
обмахивалось хвостом от мух.
По главной аллее выросли и придвигались к нам огромные фонтаны.
Легкий ветерок донес облачко тончайшей водяной пыльцы. Я
остановился, ощущение в эту жару просто сказочное, справа блещет
золотом огромный Каменный Цветок... Нет, это вроде бы урожай, в
середине исполинский золотой сноп, а вокруг, спинами к нему,
красивые молодые женщины, тоже золотые, то есть, из меди, в руках
виноградные гроздья, яблоки, персики, кувшины с вином, дальше я не
рассмотрел, памятник огромен, пока обойдешь весь этот бассейн -
заморишься, да еще дивные рыбы пущают изо рта фонтаны...
- Красиво, - сказал я.
Вероника заколебалась, похвалить или нет, все-таки это не
природное явление, а сделано руками человека, что ж тут хорошего, из
рук человека разве выйдет что-то приличное, с другой стороны - уже
старина, а в старину, как известно, "все было лучше".
- Да, - согласилась она, наконец, - неплохо. Хоть и грубовато,
конечно.
Мощные струи поднимаются на высоту трехэтажного дома, там
рассеиваются, воздух здесь чистый, свежий, без намека на пыль, а
другие струи наполняют бассейн, дети и взрослые садятся на широкий
бордюр, достают пригоршнями чистую холодную воду, брызгаются.
Кто-то разулся и вообще полез в воду. Вероника фыркнула и
потащила меня прочь.
Я отчаянно трусил, что это ВДНХ вот-вот кончится, но мы шли по
прямой, а оно не кончалось, и тогда я пошел на отчаянный трюк:
изобразил жгучий интерес к какому-то бизону на постаменте, развел
руками:
- Какая красотища!.. Только не пойму, а где же всадник?
Вероника удивилась:
- Какой всадник?
- А это разве не родео? - спросил я. - Как-то странно ставить
памятник быку, а не всаднику... Конечно, политкорректность - это
немало, но...
Она расхохоталась:
- Это же павильон животноводства! Здесь собраны все
достижения... А быки наши в те годы были в самом деле лучшие в мире.
Не веришь? Зайдем, я тебе все покажу.
Павильон животноводства оказался сам по себе огромным, как
стадион, а вокруг него, как поросята вокруг свиноматки, еще и куча
небольших павильонов для овец, свиней и прочих пернатых.
Я ходил за Вероникой, как щенок, смотрел на нее влюбленными
глазами, но когда она поворачивалась ко мне, я изображал бурный
интерес к животным, хотя, естественно, я интересуюсь ими только в
хорошо прожаренном виде.
Потом я воспылал интересом к пчеловодству, к рыбоводству. Видел
и громадный павильон "Электроника", но наступил на горло своей
песне, ощутил, что такому светлому ангелу моя техника ни к чему, ни
к чему...
Когда вышли из павильона "Лесоводство", был вечер, небо
медленно темнело. Разом вспыхнули фонари, а редкие звезды сразу
потускнели.
Вероника шла тихая, торжественная. Оранжевый свет фонарей
окутывал ее фигуру как прозрачным одеялом. Я вздохнул, она быстро
взглянула в мою сторону.
- Что-то случилось?
- Красиво, - выдавил я. - Как красиво...
Он повернула голову, словно хотела проследить за направлением
моего взгляда. Останкинская башня выглядела как странная марсианская
мечеть, слева от нее повис диск луны, странно пепельно-серый пополам
с охрой, а внизу блистал неземной город, яркий и загадочный.
Я ощутил, что поздним вечером, когда во всех окнах свет, когда
еще никто не спит, город действительно сказочно красив, прекрасен,
блистающ, как новогодняя игрушка.
- Да, - сказала она, - это небо... Эти звезды!.. И чистый
воздух...
- Да-да, - торопливо подхватил я. - Это небо... И мы, значит,
под этим небом.
Мы вышли из ворот, дальше жилые дома. Освещение вроде бы везде
одинаковое, электрическое, однако все темные дома даже темны
по-разному: есть с коричневым оттенком, есть с зеленоватым, есть
синие или лиловые. На первый взгляд они все темные, даже черные, а в
темноте, как известно, все кошки серы, а в глазу недостает не то
палочек, не то колбочек, и глаз в сумерках перестает различать
цвета, однако ночью различает да еще как различает!
А сама Останкинская подсвечена снизу, вообще, странный эффект
дает подсветка снизу, смотришь на привычные вещи, как будто впервые
увидел, они становятся и новее, и загадочнее, и чудеснее, и чем-то
маняще недостижимыми, как проехавшая на большой скорости красивая
женщина в мерсе.
Город еще не спит, рано, но сейчас то ли чемпионат мира по
футболу, то ли "Рабыня Изаура снова плачет", улицы пустые, две трети
окон темные.
По проезжей части проползла поливалка, мокрый асфальт чернее
самой ночи, это море разлитой адской смолы, но я с трепетом смотрел
вперед на сверкающий факел подсвеченного снизу мощными прожекторами
здания. Это горящий кристалл, огромный меч бога, только что вынутый
из небесного горна. Если в жилых домах горят оранжевым окна, то
здесь все окна черны как грех, зато ярко освещены боковые панели,
все вертикальные и горизонтальные промежутки, уступы. Все окна
ровными черными квадратами смотрят темно и загадочно, уснувшие до
восхода солнца, а сейчас царство совсем других сил...
Дальше дом попроще, не то казино, не то какой-то дворец
культуры или спорта. Половина окон освещена, здание как будто
заполнено медом, свет мягкий, сладкий, оранжево-желтый, окна горят в
беспорядке, этот дом типично московский с его неприятием порядка,
организованности, симметрии...
Вероника все чаще поглядывала на меня искоса. Я шел как по
звездам, душа истончилась, мне хотелось петь и плакать одновременно.
- Что с тобой? - спросила она тихо. - Тебя всего трясет.
- Ты права, - выдавил я. - Ну, когда говорила насчет кофе...
Перепил.
- Кофе - яд, - проговорила она негромко.
- Да, - согласился я. - Хоть и очень медленный.
Я чувствовал, как между нами проскакивают искры. Мой жар по
инфракрасному EEE-1394 переливался в ее тело, я видел румянец на ее
щеках, а взгляд, который она бросала на меня, становился все
испуганнее и несчастнее.
- Вот мой подъезд, - произнесла она.
- Да...
- Тебе пора.
- Да... Нет, я посмотрю, нет ли там всяких разных... что
почтовые ящики жгут. Напугают тебя, гады... Всех бы разорвал на
части, чтоб не смели, даже не думали...
Она сунула в щелочку домофона магнитный стержень, пискнуло,
дверь дрогнула. Вероника вошла первой, я следом. Вероника
направилась почему не к лифту, в той стороне лестница, я увидел в
слабом свете засиженной мухами лампочки ее бледное лицо.
- Иди, - сказала они совсем тихо. - Моя квартира на третьем
этаже. А лифта ждать долго...
- Да-да, - согласился я, - иду...
- Иди, - повторила она настойчиво. - У меня родители не спят. Я
не хочу, чтобы они увидели тебя...
- Да, - сказал я хрипло, - да, ты права.
Она все замедляла шаг. Я догнал, площадка между первым и вторым
этажом, окно, широкий подоконник, за окном чернота, пара звезд,
вместо блеклой луны яркий, но далекий фонарь.
Ее лицо казалось сильно похудевшим. Глаза исчезли в темных
провалах, губы выглядели совсем черными. За спиной окно, чернота
ночи, я сделал шаг, она отступила и уперлась спиной в подоконник.
Я осторожно взял ее за плечи. Она пыталась отстраниться, но жар
уже охватил тела, и, отстранившись головой, она невольно прижалась
нижней частью живота. Дрожь пронзила мое тело, и тут же от кончиков
ушей до пят меня заполнило ровным сильным жаром.
Она пыталась отстранить лицо. Мои губы жадно искали ее губы, я
горел в пламени, как самый гадкий грешник, кровь кипит, в черепе
грохот, шум прибоя, в кости залит расплавленный свинец.
Я не помню, что делали мои руки, в памяти только обрывки, я
расстегивал "молнию", приподнимал платье, пальцы вздрагивали,
обожженные прикосновением к ее чистому девственному телу. Волна
неистового жара все нарастала, сладкая и мучительная боль, меня
пронзило всего острой и сладостной мукой, я застонал, захрипел,
вспыхнул огонь, Вселенная взорвалась, брызнули во все стороны
галактики, а невыразимо прекрасное ощущение первовзрыва длилось и
длилось, я уже думал, что не вынесу этой сладкой пытки, очень
нескоро начала ослабевать, тускнеть, я обнаружил, что стою на
подгибающихся от изнеможения ногах на лестничной площадке, в моих
руках самая прекрасная и чистая девушка всей вселенной, я ее безумно
люблю и безумно страшусь потерять.
Ее хрупкое тело вздрагивало в моих руках. Лица я не видел,
подбородок упирается в мое плечо, но я слышал, как такая же дрожь
пробегает и по ее телу, постепенно затихая, затушевываясь,
ослабевая.
- Что мы наделали... - услышал я быстрый шепот. - Что мы
натворили...
- Вероника, - выдохнул я жарко. - Вероника...
- Уходи, - сказала она мне прямо в ухо. - Сейчас же уходи.
Я пытался удержать, но она выскользнула как серебристая рыбка,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг