жадно ухватили утопленника за плечо. Он перевернулся на спину.
На нее смотрело мертвое лицо Вениамина. Глаза были раскрыты, по
щеке ползла многоножка. Губы распухли, разбитые то ли корягой,
то ли конскими копытами.
Она бережно смахнула насекомое, тихо легла рядом, обняла.
Все чувства ушли, остались только тихая печаль и грусть. Больше
не нужно никуда спешить, торопиться, что-то делать.
- Любимый мой, - прошептала она нежно. - Мы не успели
стать мужем и женой. Позволь же лежать рядом с тобой хотя бы
как сестре...
Она прижалась к нему, уже не чувствуя леденящего холода.
На сердце становилось все спокойнее, а тихая печаль медленно
растворялась, растворялась, как сырой туман в лучах восходящего
солнца, потом солнце внезапно вспыхнуло ярко-ярко, выжгло все
тени, и мир заблистал грозным огнем.
Рус в сопровождении Совы и Буськи ехал к граду, когда
заметил на берегу столпившихся воинов. Буська без наказа
сорвался туда вихрем, а когда вернулся, глаза были красные как
у карасика, а напухшие губы дрожали.
Рус и Сова переглянулись, кони послушно перешли на рысь.
Воины расступились. У самой воды лежали двое. Молодой парень и
девушка, но лиц не видать - длинные золотые волосы девушки
закрывали как покрывалом из солнечных лучей. Обнаженные руки
девушки обхватили парня, она прижалась к нему всем телом,
молодым и гибким, замерла. В их объятии было отчаяние, но так
же и странный покой.
Рус вскрикнул как раненый зверь:
- Алый Цвет?.. Не может быть!
Он прямо с коня прыгнул на их тела. Его горячее тело
обожгло холодом мертвых. Дрожащими от ужаса пальцами ухватил ее
за плечи. Тяжелые намокшие волосы соскользнули с
мертвенно-бледного лица. Их объятие было крепким, он невольно
приподнял их обоих. Сова взял князя за руки, и Рус,
опомнившись, отпустил холодные плечи двоюродной сестры.
- Почему? - спросил он в яростном непонимании.
Все молчали, отводили взгляды. Сова сопел сочувствующе.
Кто-то за их спинами горько и витиевато ругался, клял богов,
разлившуюся реку, злых людей, проклятую жизнь.
- Почему? - спросил Рус снова. В голосе были ярость и
недоумение. - Это же всего лишь трусливый иудей!
С берега к воде спустился Корнило. Поглядел, покачал седой
головой:
- Они счастливы, князь. Они не были счастливы здесь... и
не могли быть счастливы, проклятая жизнь, но там каждому
воздается. А они... чистые души.
Голос его дрогнул. Буська хлюпнул носом, всплакнул,
устыдился немужского проявления чувств, вскочил на коня и
погнал вдоль берега, подставляя заплаканное лицо встречному
ветру.
Рус в ярости сжимал кулаки, но вдруг пришла страшная
мысль, от которой похолодел весь, будто очутился в глыбе льда.
А он бы разве смог жить, если бы что случилось с Ис?.. О боги,
только уберегите ее! Сам отдаюсь в ваши холодные руки, только
оградите ее от любых бед. Что хотите со мной, но только ее, для
которой живу, не троньте...
Старый Иосиф чувствовал, что на этот раз умирает, но за
делами и суетой сует так и не составил завещания. А потом
пришли страшные народы севера, предсказанные Гог и Магог, стало
вовсе не до завещания. А сейчас... Семья большая, сейчас даже
дальняя родня прибежала сюда под защиту стен Нового Иерусалима,
так что распределить надо мудро. Последняя воля умирающего
священна: как завещает, так тому и быть, потому, чтобы в самом
деле распределить все мудро и окончательно, он слабым голосом
позвал жену.
Явилась заплаканная Сара, сразу с громким плачем бросилась
к его ложу:
- Иосиф! Неужто ты уже не чувствуешь в себе сил?
- Откуда они возьмутся? - ответил он. - Разве не я их
тратил?.. Сара, я хочу составить предсмертное завещание
- Все, что скажешь! - сказала она со слезами. - Как
скажешь, так и будет!
Он перевел дыхание, сказал размеренно:
- Во-первых, все стадо оставляю Абраму...
Глаза Сары округлились:
- Абраму? Да он их променяет на гульки с дочерями Цили.
Ни в коем случае! Оставь их Мойше. Тот настоящий скотовод... в
душе. Он сумеет из одного стада сделать два.
- Хорошо, - сказал он слабо, - Мойше так Мойше. А лавку
с товаром оставляю Давиду...
- Что? - ахнула она. - Давид меньше всех людей на свете
годится для торговли. Он сам там все выпьет и съест, а что не
сможет - пригласит приятелей. Оставь это молодому Соломону,
твоему племяннику. Он готов торчать за прилавком дни и ночи!
- Соломону, - согласился он покорно. Вздохнул. - А сад
по реке завещаю Исаву...
- Дорогой, - воскликнула она, - только не Исаву! У него
уже есть сад. Да и тот запущен. Оставь Аарону.
- Хорошо, - вздохнул он. - А склад с мотыгами и прочим
- Исхаку...
- Нет, - возразила она. - Ты забыл, что у тебя есть еще
и сын Перец. Ему и оставь!
- Хорошо, хорошо, - вздохнул он. - Перецу так Перецу.
Она заботливо потрогала ему лоб:
- У тебя жар...
- Да, - согласился он. - Наверное, потому, что я
перестал понимать, кто из нас умирает?
Рус со злостью проследил взглядом за старым согнутым
иудеем. Тот шмыгнул между кострами стражей, кланялся часто и
много, ему что-то кричали, он отпрыгивал, угодливо улыбался.
Через плечо нес полупустой мешок, а когда заметил возле костра
Сову, поспешил, на ходу вытащил сапоги, протянул обеими руками:
- Вот, великий и славный воевода! Как и заказывали...
Рус слышал, как Сова прорычал зло:
- Вы ж говорите, что твой бог сделал мир за семь дней! А
ты шил простые сапоги восемь?
Иудей всплеснул руками:
- А ты посмотри на этот мир! И посмотри, какие сапоги.
Сова вертел, щупал, дергал, выворачивал голенища
наизнанку. Подошли еще двое, щупали, он отпихивал их локтями.
Наконец Сова кивнул удовлетворенно, сел, прямо у костра заменил
свои вконец стоптанные, прошелся, прислушиваясь, не жмут ли, не
давят. Это юнцам важна красота, а зрелому мужу куда нужнее
добротность.
Иудей следил настороженно, но страха в лице не было. Сова
наконец кивнул милостиво, бросил ему пару золотых монет. Иудей
часто кланялся, что-то говорил, Рус не слышал, руки иудея
суетливо рассовывали по карманам монеты, захваченные скифами в
одном из горящих домов, а Твердая Рука взял его за локоть,
указывал то на свои разбитые в дороге сапоги, то на щегольские
сапоги Совы.
Слишком часто, подумал Рус в который раз, иудеи посещают
стан скифов. Боятся до свинячьего визга, видно по рылам, но все
же лезут, общаются, навещают тех, кто не сумел сразу убежать за
высокие стены града. Убеждают, что тем надо потерпеть, в Новом
Иерусалиме и так задыхаются от тесноты...
Ишь, сапоги воеводе! Понятно, лазутчики врага. Стараются
выведать, как скифы будут сражаться в поединке. Как будто здесь
что-то тайное. Не может быть, чтобы из-за золота рисковали
шкурами. Хотя по их виду не заподозришь... Не может же быть на
свете народа, который бы так ценил золото?
Был соблазн распять их всех на виду у стен града, узрят,
что их хитрости разгаданы, устрашатся, но, к удивлению Руса,
горячо запротестовали воины: чего, мол, страшиться, пусть
ходят, забавный народ... Еще больше удивился, когда и Бугай
пробасил укоризненно:
- Это что ж, мне свою рабыню держать где-то за станом?..
Ты чересчур стал страхополохом, Рус.
И совсем уж пошатнулся как от удара, когда Моряна сказала
с некоторым смущением:
- У меня тоже бывает гость. Он приносит мне ихние
притирания.
- Что? - не понял Рус.
- Притирания, - повторила она с неудовольствием. - Я
сама заказала! От них кожа становится белее и чище.
Он вытаращил глаза. С Моряной что-то происходило. Нет,
лицо не стало белее, все та же гигантская земляника, но как-то
держится иначе, плечи выпрямляет по-другому, и что-то в ней
появляется... от женщины.
- Боги, - прошептал он. - Мне уже страшновато...
Сколько дней до поединка?
- Два, - ответил Буська с готовностью.
- Скорее бы, - прошептал Рус. - Ох, скорее бы!
Ерш ухмыльнулся, слушая, опустился у ближайшего костра на
корточки. Ему сунули кость с ломтем мяса, он быстро сожрал,
хлопнул себя по лбу ладонью:
- Князь дело молвит! Вы зря противитесь. Надо от них
держаться подальше. А то знаете, что натворил Бугай?
Дружинники уже начали ржать заранее, Ерш чересчур
серьезен, даже побледнел, это он умеет, глаза выпучил в страхе,
а рассказывает так, что сам трясется:
- Прибежал наш Бугай к Корниле, кричит с порога: эй,
волхв! Побыстрее сделай мне отрезание! Ну, наш Корнило
удивился, даже забеспокоился: мол, а может, не надо? Бугай
настаивает, торопит: побыстрее делай! Волхв опять тянет как у
клопа из задницы клей: а как же, мол, ты будешь... А тот
слушать не хочет, перебивает, швырнул ему черно-бурую лису,
обещает кабана принести, только что убитого, кричит:
поторопись, старый хрыч! Ну, нашему Корниле, заботливый или не
заботливый, а деваться некуда. Взял острый нож, дал хлебнуть
Бугаю дурман-травы, чтоб не так больно было, и все сделал, как
тот и требовал. А потом и спрашивает из любопытства: а зачем,
мол, это тебе? А тот и говорит гордо: я, мол, беру в жену
иудейку, а у них обычай такой! Тут Корнило и спрашивает так это
задумчиво: а может быть, ему нужно было сделать обрезание?..
Тут Бугай ахнул: а я как сказал?
Мужики от хохота ползали, двое держали Бугая за руки и
плечи, не давали кинуться на Ерша с кулаками. Еще двое отбежали
и громко жалели Бугая, сочувствовали, едва не лопаясь от
хохота.
- Вот до чего доводит шибко большая дружба, - закончил
Ерш очень серьезно.
Бугай рычал, глаза налились кровью. Лещ, посмеиваясь, с
разбегу вскочил на коня и ускакал. Слышно было, как заорал
удалую песню, но Бугай даже в ней отыскал гнусный намек.
Оглядывался, сжимал кулаки, с кем бы подраться, выместить
злость, но его знали, посмеивались, но держались в сторонке.
Бугай увидел, как в этот момент из шатра Моряны вышел
сгорбленный иудей, которого соплей перешибить просто, еще и
подслеповатый, что ли, все морщится, втягивает голову в плечи.
Заорал, как огромный медведь, вдруг научившийся говорить
человечьим языком:
- Еще один!.. Эй, ты!.. Она ж на голову выше тебя!
Ламех пугливо оглянулся по сторонам, побелел, видя
страшные лица. Перед ним стоял, уперев бревна рук в бока,
настоящий великан, Голиаф. Голова его была как котел, глаза как
у разъяренного быка. У Ламеха от ужаса отнялся язык. Он услышал
смешки, хохот, со страхом и недоумением понял, что смеются и
над ним, и в то же время над этим великаном. Собрав все
мужество, проговорил осевшим, как весенний снег, голосом:
- Мало ли что кому кажется.
Бугай вытаращил глаза:
- Мне кажется?
- Ну да, - сказал Ламех. Он готовился к лютой смерти и
страстно жалел, что Моряны сейчас нет близко. Увидела бы, как
он стоит отважно, и... спасла бы, успела. - Она так не
считает.
- Чего? - гаркнул Бугай. Не понял, почему ехидные
насмешки стали громче. Возвысил голос. - Да ты стань с нею
рядом!
- Мы всегда рядом, - сказал Ламех осторожно, стараясь не
сердить гиганта.
Неожиданно один скиф, тоже огромный как все скифы, лицо в
шрамах, вмешался:
- Да что вы, ребята... Сами знаете, что мелкий дуб растет
в корень. Верно, иудей?
Ламех скромно улыбнулся, но смолчал, чтобы не раздражать
скифов, только потупил глазки. Судя по его довольному виду, с
корнем у него было в порядке. А скиф заорал уже совсем весело:
- А Бугаю вовсе не нужен корень, и без того вон какой
вымахал!.. Верно, Бугай? Корень нужен мелкоте, у кого ни роста,
ни силы, ни таких рамен, как у тебя! Верно?
Бугай побагровел от такого утешения. Похоже, всю свою
могучую стать не считал достаточной платой за слабый или мелкий
корень. Удалился под смешки, злой и красный от унижающего
мужчин смеха, а страшный скиф похлопал книгочея по сгорбленной
спине:
- А ты просто лев, братец!
- Я Ламех, - ответил тот смиренно, - а Лев у нас вон
там...
- Да нет, чтобы справляться с нашей львицей, самому надо
быть каким зверем? Прикидываешься овечкой!
Глава 41
Рус издали следил одним глазом, как Ламех цел и невредим
выбрался из окружения дружинников. Когда уже выскальзывал за
кольцо костров, свистнул как псу. Ламех вздрогнул, сгорбился
еще больше. Рус поманил пальцем. Он чувствовал злость и
раздражение, что трусливые иудеи буквально наводнили стан, но
против воли спросил совсем иное:
- Иудей, как ты сумел?.. Это же зверь! Она ж любого на
части... К ней мужчины боялись подойти близко. Ежели какой
наступит на ее тень, тому хоть беги из племени.
Ламех чуть разогнул спину, глаза были пугливые, будто два
черных таракана не знали, куда бежать.
- Магия.
- Магия? Ты маг?
- Все мы маги, - ответил Ламех торопливо. - Только не
хотим или не умеем пользоваться.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг