ними была каменная стена. Мелкие трещинки были не в счет, их сплющило под
тяжестью так, что края плыли, как воск на солнце.
Факел догорал, Яра смотрела отчаянно. Копоть оседала на ее лице, она
казалась Томасу печальным чертенком.
-- Калика оставил тебе свой волшебный посох! -- напомнила она.
-- Если ты все же сумеешь прочесть те руны...
-- При этом свете? -- огрызнулась она.
Факел догорел, вспыхнул напоследок, и у Томаса заныло сердце. Женщина
смотрела на него беспомощно, но в ее глазах было нечто такое, что у него
вся кровь бросилась в конечности. Это последнее, что он видел, и она явно
хотела, чтобы это было последнее.
Яра в полной тьме слышала его яростное дыхание. На миг ей показалось,
что сейчас он возьмет ее в объятия, прижмет к сердцу, а его сердце
забьется в унисон с ее сердцем, их дыхания сольются, и она ощутит себя
надежнее в его могучих руках, а он почувствует себя нужным, утешая
испуганную женщину...
Рядом грохнуло с такой силой, что она подпрыгнула, ударилась головой
о низкий свод. "Убился, -- мелькнула паническая мысль. -- Боится умирать
медленно и страшно..."
-- Томас!
-- Замри и не двигайся! -- велел в темноте хриплый страшный голос.
Снова гремело и звякало, будто рыцарь со всей дури кидался на стены.
Наконец затрещало. В лицо пахнуло удушливой пылью, Яра закашлялась.
Внезапно она ощутила движение воздуха.
Блеснул слабый свет. Яра, согнувшись от кашля и протирая слезящиеся
глаза, увидела, как рыцарь, перекосившись от натуги, налегал на волшебный
посох. Другим концом всадил в щель, раздвигал ее, а навстречу пробивался
лучик света.
Вскрикнув, она бросилась ему на помощь. Когда глыба вывалилась, они
проползли в отверстие, где было сухо и был свежий воздух. Томас остался
заталкивать глыбу на место, пусть богатыри спят и дальше, а Яра сперва
ползком, потом на четвереньках выбралась на свободу.
Над головой было звездное небо, луна светила ярко, и их глазам,
отвыкшим от света, показалось, что светло, как днем. Томас выбрался
следом, упал на камни, тяжело дыша.
-- Ну, калика... Все предусмотрел!
-- Ты о посохе?
-- Ну да. Он сам разве пользовался иначе, чем боевой палицей?
Она лежали, переводя дыхание, прислушивались к ночным звукам. Похоже,
они находились в незаселенной местности, но чуткое ухо Томаса уловило
далекий лай.
-- Местные не отыщут ход? -- спросила она тихо.
-- Надеюсь, -- ответил он замученно. -- Но дети и пастухи лазают
везде. Что ты хочешь? Чтобы я, полуживой, приладил камень там, чтобы
муравей не пролез? Отыщут их, так отыщут.
Они спали, измученные, когда половина звездного неба озарилась
сверкающим сиянием. Яра вскрикнула, едва сквозь веки пробился трепещущий
свет. Ее руки ухватились за Томаса -- она спала, положив голову ему на
грудь, -- но тряхнуть не решилась. Он спал так крепко, его губы чуть
раздвинулись, напухли, он не выглядел могучим рыцарем, а был большим
ребенком, который нуждался в защите.
Свет поднялся над деревьями. Медленно в нем проступила блистающая
человеческая фигура. Над головой был нимб, лицо человека рассмотреть не
удавалось.
Яра дрожала. В этой фигуре было больше силы, чем во всех чудовищах и
богах, которые они встречали раньше. Нимб мерцал нежно, но по всему краю
вспыхивали крохотные дымки. Сгорали ночные жуки и бабочки, что стремились
на свет.
-- Дщерь моя... -- раздался тихий ласковый голос.
Яра судорожно кивнула, соглашаясь. Хотя эта исполинская светящаяся
фигура мало походила на ее погибшего отца. Да и голос был не тот. Отец
начал бы с брани, назвал бы коровой, у которой костер почти угас,
поинтересовался бы ядовито, что за волосатый мужик лежит под нею и что она
с ним сделала.
-- Я слышу, -- ответила она дрожащим голоском. -- Говори... глаголь.
Ты кто?
-- Я -- Вечный... Дщерь моя, вы несете чашу, в которой была кровь
моего сына...
Яра ахнула, торопливо потрясла Томаса. Рыцарь замычал, но не
проснулся.
-- И что ты желаешь? -- спросила Яра помертвевшими губами.
-- Чтобы чаша достигла Британии.
-- Но мы туда и несем.
-- Но не вам, увы, предначертано принести ее в те северные земли.
Яра помертвела.
-- Не... нам?
-- Да.
-- А кто?.. Кому?
-- Потомку славного Иосифа Аримафейского. Того самого, в чьем склепе
захоронили моего сына. Его семени было предназначено эту чашу принести в
Британию.
Яра яростно трясла и теребила Томаса. Тот всхрапывал, отбивался,
поворачивался на другой бок, натягивал на голову несуществующее одеяло.
Наконец он уловил нечто необычное, вскрикнул:
-- Пожар?.. Опять нас к языческим богам?..
Он раскрыл глаза, ахнул, отшатнулся так, что если бы не уперся
руками, упал бы на спину. Глаза были круглые, как у совы. Яра сказала
торопливо:
-- Он говорит, что чашу должен нести не ты!
Томас испуганно пощупал мешок, перевел дыхание. Голос его со сна был
хриплым, но страх уступил место подозрительности:
-- Почему?
-- Предначертание, -- сказал блистающий человек без лица. Голос был
грустным и ласковым. -- Так надо.
-- А почему надо так? -- ощетинился Томас.
Он чувствовал страх и благоговение, он был свидетелем чуда,
настоящего чуда, христианского, в этом не сомневался, только в
христианстве может быть такой чистый незалапанный свет, но все же отдавать
чашу просто так больно.
-- Все было определено, измерено и решено... за много лет... эонов...
до этого момента... Можно сказать, до создания самой земли, солнца и
звезд, зверей и людей... Ни волосок с головы ребенка, ни перо из крыла
птицы, ни блоха с хвоста пса -- ничто не падет без моего ведома.
У Томаса волосы встали дыбом.
-- Так ты... тот самый?.. Всевышний?
Голос был могучим, рокочущим, в котором чувствовалась неслыханная
мощь:
-- Я, сын мой.
Томас судорожно перевел дыхание. Локтем ощутил теплое тело Яры, она
крепко цеплялась за него, дрожала. Ее страх придал ему смелости:
-- Но почему я тебя вижу?
Блистающий человек произнес тихо:
-- Разве не видел меня Моисей в горящем кусте?.. Разве не видели
другие?
Томас упрямо тряхнул головой.
-- Не видели. Ты без образный бог, язычники тебя называют из-за этого
безобразным, тебя нельзя увидеть и нарисовать. Моисей только слышал голос
из горящего куста, а я вижу твой облик. Ты не Всевышний!
Голос был негромким, с ласковой насмешкой:
-- А кто же?
-- Ну, демон какой-нибудь. Может быть, даже сам сэр Сатана.
-- Почему? Я похож?
-- Не знаю. Но Сатану можно увидеть, он зрим, а наш Верховный
Сюзерен... он такой... такой...
Томас разводил руками, показывая, каким должен быть, по его мнению,
сам Господь Бог. Это было нечто необыкновенное, что невозможно ни увидать,
ни описать, не вообразить.
Блистающий человек слегка померк. Возможно, щадил глаза рыцаря: тот
щурился, закрывался ладонью. Лик незнакомца яснее не стал, он был весь из
блистающего света.
-- Ладно, -- сказал наконец голос, в нем была грусть и легкая
насмешка, -- все-таки чашу отнесет потомок Иосифа Аримафейского... Но ты
не будешь возражать... Не будешь...
Сияние начало меркнуть. Сперва исчез блеск вокруг еще больше
потускневшей огромной фигуры, затем и она быстро таяла, но, странное дело,
свет не становился темнее, его было только меньше. Наконец и он
растворился в ночи совсем.
В полной тьме, даже звезд не видно, послышался дрожащий голосок Яры:
-- Это был сам... Бог?
-- Вряд ли, -- огрызнулся Томас. Его била дрожь, он чувствовал себя
маленьким, потерянным, клял себя на все корки, что посмел так
разговаривать, возможно, в самом деле с самим Верховным Сюзереном. А ведь
он не только милосердный, но и карающий. Иначе вряд ли покорил бы полмира,
да и какой из рыцарей захочет подчиняться слюнтяю? Прибьет, как бог
черепаху, для такого здорового это раз плюнуть! Даже если он не сам
Господь, а кто-то из его близких вассалов. -- Ты бы спала лучше, а? От
тебя одни неприятности.
-- С вами заснешь, -- сказала она жалко. -- Один храпит и одеяло
стягивает, другой будит и в глаза светит...
Глава 9
Крестоносцы продвигались уже десятый день по землям славянского
народа пруссов. Дорога все еще шла среди вековых деревьев, но чаще стали
попадаться болота, лесные озера. Деревья стояли в желтых и красных листья,
ветер срывал и бросал в лицо, а когда пошли дожди, дорога стала совсем
непроходимой.
Дважды встретили покинутые селения, обнесенные частоколом. Жители
покинули загодя, даже скарб нехитрый унесли: явно приближение крестоносцев
было замечено задолго. Вымещая злобу, село сожгли, хотя намучились,
пытаясь в проливной дождь зажечь дома, разбили на мелкие камешки изваяние
языческого идола.
На тридцатый день, пройдя земли пруссов по краешку и не вступая с
ними в кровопролитные бои, вторглись в земли лютичей, самого опасного
врага.
Рыцари и латники крестоносцев в ожидании подхода подкреплений встали
лагерем на берегу Вислы. Собрались, кроме войска самого Ордена, еще и
рыцари германских княжеств, прибыли поляки, чехи, даже венгры и франки.
Зелень широчайших лугов скрылась под разноцветьем шатров, повозок, знамен
-- каждый род держался обособленно, ревниво.
Ядром войска была дружина Ордена, которую возглавлял Гваделуп, самый
могущественный из рыцарей, он же магистр Ордена. Отряд его был лучше всех
вооружен, кони были рослые, могучие, воины все как на подбор похожие на
столетние дубы -- крепкие, умелые, закаленные в боях, ни одного старого
или слишком молодого. Они держались обособленно, только из их лагеря не
слышно было песен и пьяных выкриков.
Другие с опаской посматривали на их серебряные шлемы, блестящие
доспехи, одинаковые мечи в кожаных ножнах, треугольные щиты, обтянутые
темно-красной кожей. Только они были одеты одинаково, словно оружие им
ковали у одного оружейника. Так оно и было: их оружие и доспехи изготовили
в далекой Римской империи, той половинке, что со столицей в
Константинополе, а там могли изготовить и десять тысяч таких доспехов в их
исполинских оружейнях.
Проводники, сами набившиеся в помощь из племенного союза бодричей,
умело вели огромное войско через дремучий лес, находили брод через болота,
тайные тропы вдоль завалов. Гваделуп с горечью, а потом с яростью видел,
как целые отряды отбиваются, уходят искать добычу сами, а то и остаются.
Ударом был уход хорошо вооруженной дружины франков. У них были лучшие
лучники, они на ходу без промаха били рябчиков, горлиц, а то и просто
белок.
Последним ушел граф Манфред, а ним и тяжелые конники. Как ни ярился
Гваделуп, но графа понять мог. Тяжелая рыцарская конница гибла в болотах,
ломала ноги в завалах, а чаще всего застревала среди нарочито устроенных
засек.
С его уходом осталось только пешее войско, немалый обоз да рыцари
охраны. Но этого было немало, одной рыцарской охраны набиралось около
тысячи человек, да еще около десяти тысяч тяжело вооруженных кнехтов. К
тому же в обозе около тысячи совсем не слабых воинов. Против сарацин не
всегда ходили такой силой, но сарацины далеко, туда еще добраться надо, а
эти земли под боком!
Лес становился все гуще, дремучее, непролазнее. Обитали в нем, как
казалось, одни медведи, волки, лоси и олени, да стада свирепых лесных
кабанов. Проводники-бодричи понукали идти дальше, они больше всех
старались, чтобы поход увенчался успехом, чтобы проклятые немцы нанесли
поражение еще более проклятым лютичам. Немцы, хоть и враги, но дальние
враги, а лютичи, хоть и соседи-славяне, но рядом, а все знают, что во всех
бедах всегда виноваты соседи, и если их перебить и взять их земли, то
сразу жить станет легче и веселей.
Наконец стена леса расступилась, дальше была ровная зеленая гладь,
березки торчали редко, да и то каргалистые, чахлые, а снова лес начинался
почти на горизонте. Передние рыцари, несмотря на предостережение
проводников, сдуру пустили коней вскачь. Зеленая гладь толстого мха
прорвалась без треска, всадники исчезли в глубине вместе с конями. Темная
вода сомкнулась, а разорванные края зеленого ковра медленно стягивались,
закрывая рану.
-- За этим болотом, -- поспешил сказать старший проводник, -- и есть
стольный град лютичей! Всего их союза!
Гваделуп схватился за меч, огромным усилием сумел обуздать гнев. Если
обезглавить проводников, предателей своего славянского народа, то все
войско останется в этих лесах, усеет костями и доспехами берег болота. Он
казнит их потом, когда возьмет и сожжет столицу лютичского союза, куда
входят сотни славянских племен!
Томас чувствовал, что эти деревья никогда не кончатся. Калика обещал,
что лес будет тянуться до самого Лондона и дальше, только придется
перебраться через полоску холодной воды морского пролива.
Лес не только не кончался, а становился все дремучее, угрюмее. Ветви
поднялись, можно идти, не пригибая головы, зато наверху ветви сомкнулись,
неба не видно, только желтеющая с красным багрянцем листва и шорох лесных
зверей, что живут на ветвях, следят за ними, спрятавшись за листвой.
Одно лишь было на пользу: они сумели оторваться от погони. Сколько бы
народу или чудовищ Тайные ни бросили на их поиски, они не могут
прочесывать всю Европу, заглядывать в каждое дупло и покинутые берлоги.
Если и сторожат, то главные дороги, а они пробираются такими тропками, что
не всякий медведь знает про них.
Переждав мелкий дождь под ветвями раскидистой сосны, Томас кивнул Яре
и выполз наружу. Воздух был сырой, под ногами чавкал толстый слой
промокшей хвои. На кустах матово поблескивали крупные капли воды.
Томас выломал длинный прут, пошел впереди, хлопая им по ветвям
кустарника. Вода стряхивалась наземь, все же лучше, чем через каждые сто
шагов ложиться на спину и трясти задранными к небу ногами, вытряхивая воду
из сапог.
Их схватили во сне. Набросили крепкую сеть, обрушили град тяжелых
ударов окованными дубинами. Томас взревел, пытался порвать сеть из прочных
веревок, но били так сильно, что вскоре упал на колени, в голове звенело.
Слышал отчаянный крик Яры, потом мир померк, и он погрузился во тьму.
Когда очнулся, лежал в углу бревенчатой избушки. На руках были
железные браслеты, из соединяла короткая цепь. Звенья были под стать
корабельным. Он был в своей вязаной рубашке, доспехи сняли и унесли, как и
мешок с чашей.
Яра сидела, скорчившись, напротив. Ее трясло. Томас рассмотрел белое
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг