узнавали, где что деется?
В затерянной среди дремучего леса избушке трое мужчин сидели у очага.
Смотрели не в пляшущие языки пламени, как часто сидят подле огня мужчины,
а в огромное блюдо, что лежало на полу. Расписные цветы по ободу,
диковинные птицы -- рисунок прост, трое собравшихся лишь одаривали
пренебрежительным взглядом, видали работы мастеров, не простого люда, -- а
вот странная матовая поверхность заставляла морщины на лбу взбираться одна
на другую.
Простой мужик сделал! И в то же время уже не простой.
Как же просыпается в человеке эта искра, о которой упорно говорил
Великий Изгой, эта капля огненной крови их древнего бога Рода? Творитель
один, а тот, кто в состоянии придумать что-то еще, по словам Изгоя,
становится вровень с самим Родом, богом богов, творцом всего сущего, и его
по-праву называют со-творителем. Самая опасная ересь, ибо человек -- всего
лишь раб, это надо вдалбливать в мозги и души.
-- Ладно, -- сказал наконец Старший, -- мы сами творцы целого мира.
Цивилизацию творим, целые народы из грязи да дикости тащим! А что где-то в
глуши придумало нечто новое по мелочи...
-- Да, но как придумано, -- вздохнул другой. -- Просто. Наши умельцы,
если бы такое и удалось им, то это была бы целая гора из дорогих зеркал,
старой бронзы, золота и редких камней.
Третий покачал головой.
-- А как отдал? За ковш хмельного вина. Упьется и сгинет, как пес
подзаборный. Что за народ, что за народ... Русичи, говоришь?
Старший потемнел. Он был молодым послушником, когда на Совете
решалось: быть или не быть новому народу. Тогда они проиграли, из Тайной
Семерки кто-то вовсе погиб, такие ходили слухи. Новый народ теперь топчет
землю, строит города, но еще больше пьет, дерется, спит да чешется, а
ежели и сотворит что невиданное, то тут же и загубит так гадко, что и
придумать трудно.
-- Показывай, -- сказал он резко. -- Как работает?
Второй достал из сумки крупное красное яблоко, поднес ко рту, затем,
словно опомнившись, с озорной усмешкой положил на блюдо. Яблоко
покатилось, стукнулось, должно бы замереть, но покатилось по кругу, за ним
оставался бледный размытый след. Мелькнуло красные искры, вроде бы что-то
пробежало...
Двое всматривались пристально, сдвинули головы, пытаясь рассмотреть в
дымной быстро исчезающей дорожке изображение, третий наблюдал с озорной
усмешкой. Когда двое старших уже утомились, легонько толкнул яблоко. Оно
пошло поперек, оставляя все ту же дорожку. Несколько раз пробежало по
блюду, заполнило серебристым туманом. В глубине начало проступать четкое
изображение.
Старший метнул на младшего огненный взгляд.
-- Все забавы тебе! А управлять им как-то можно?
-- Нет ничего проще.
Он наклонился, всматриваясь в блюдо. Пробежали синие полосы, медленно
проступило зеленое. Вырисовался лес. На поляне сидели у костра трое:
крепкий молодой мужчина с красивым мужественным лицом, сгорбленный, словно
в печали, мужик средних лет, а по ту сторону костра штопала платье молодая
женщина. За их спинами блестели разобранные доспехи, меч, небольшой щит,
вспучивались два мешка.
На огне жарился на вертеле заяц. Молодой мужчина время от времени
переворачивал добычу, можно было рассмотреть могучие мускулы. Двигался он
с ленивой грацией, синие глаза смотрели остро. Старший ощутил холодок: он
не любил таких людей. Говорят мало, поступают быстро и круто, нетерпимы к
себе и к другим. С ними не договоришься, нельзя пойти на компромисс,
сделку.
-- Они?
-- Да. Этот, что истекает слюной, и есть тот рыцарь, которого велено
остановить.
-- А простолюдин и женщина?
Младший отмахнулся.
-- Калика пристал по дороге. Знает местные дороги, потому его терпят.
Женщину спасли от половцев... Постараются избавиться побыстрее, понятно.
Калика отстанет, когда доберутся до его мест... Да разве он или женщина
помеха?
-- Я просто все хочу знать, -- оборвал Старший раздраженно. -- Почему
не могли их просто устранить?
-- Пробовали.
-- И что же?
-- От наших отрядов, посланных наперехват, остались только пятна.
-- Мокрые?
-- Наоборот, сухие и горячие. Кто-то или что-то уничтожало их раньше,
чем эти трое замечали засады. Они и сейчас, похоже, не ведают, что за ними
охотятся.
Второй нахмурился, сказал предостерегающе:
-- У них пытались отнять то, что они несут, еще в Константинополе, а
они все еще не ведают?
-- Они полагают, что уже расправились со всеми.
-- Тогда они должны знать, что поразили самих Тайных. А могут ли они
знать такое?
Младший развел руками.
-- Слишком многое мы не знаем. Похоже, им просто повезло.
-- Я бы на это не ставил. Я бы вел себя так, будто передо мною самые
серьезные противники.
Полянка приблизилась. Рыцарь снял зайца, разломил. Облачко душистого
пара на миг затуманило изображение, трое словно ощутили аромат душистого
мяса. А у костра уже ели быстро и весело, как едят здоровые люди после
целого дня трудной работы. Донесся удивленный голос рыцаря:
-- Вроде у нас соли не было... Как ты сделал, сэр калика?
-- Золой посыпал.
-- Гм... запомню.
-- В следующем походе против сарацин применишь.
Было видно, как на чистое лицо рыцаря набежала тень. Он задумался, в
зубах застыл крупный кусок мяса. Проглотил, наконец сказал:
-- Я бы пошел... Святое дело! Но и брак освящается церковью. А меня
он как раз и ждет.
-- Чистая дева на балконе?
-- Сэр калика, если я донесу чашу, а я ее все-таки донесу, то я могу
сказать с чистой совестью: Господи, я сделал все, что в моих силах! Кто
может, пусть сделает больше, а мне предстоит трудный путь в семью.
Старший сказал вполголоса, глаза не отрывались от чистого лица
рыцаря:
-- О какой чаше он говорит?.. Почему так важно ее донести?
-- Мастер, он несет эту чашу из Иерусалима.
-- Тихо!
На поляне у костра видно было, как женщина метнула острый, как нож,
взгляд в спину рыцаря. Калика снял языком капли жира с ладони.
-- Ладно, утро вечера мудренее. Завтра выйдем к реке, а как на ту
сторону, еще не знаю. Переправа далеко справа, а слева -- вовсе за сотню
верст...
Свет постепенно темнел, видно было только яркое пятно костра. Старший
кивнул с мрачным удовлетворением.
-- Переправа? Хорошо, поможем.
Младший снял яблоко, сунул блюдо в мешок. Они сели за стол, когда
второй сказал задумчиво:
-- Что-то странное с этим каликой... Я наблюдаю за этими местами
давно. Переправа была уничтожена лет сто тому. Еще печенегами... С тех пор
никто о ней не слыхивал.
-- Давно он в этих краях не бывал... -- сказал младший безучастно.
Затем умолк на полуслове. Глаза его полезли на лоб.
В полночь калика толкнул рыцаря, тот вскочил -- настороженный, ладонь
на рукояти меча, сразу вперил взгляд во тьму, будто и не спал.
-- Все тихо, -- успокоил Олег. -- Не забывай подбрасывать хворост.
Мелкий, прогорает быстро.
Он улегся, накрыл голову волчьей шкурой. Женщина мирно спала по ту
сторону костра. Ее пухлые губы чуть приоткрылись, на лице было
удивленно-обиженное выражение. Томас отвернулся поспешно, показалось, что
подглядывает, а это недостойно добродетельным воинам Христовым.
Томас сел спиной к огню -- только безумец садится на страже к огню
лицом, -- всматривался и вслушивался. Ночь на редкость тихая, звезды
по-северному мелкие, но острые, как осколки стекла, а на востоке уже
светлеет полоска. Нелегкий крест возложила на него судьба.
Волосы на затылке шевельнулись. В теплой и тихой ночи словно
невидимое крыло холода коснулось его с головы до ног. Коснулось и пропало,
но ощущение тревоги осталось. А он привык доверять своим ощущениям. Кто не
доверял, уже не вернутся из великого похода за освобождение Гроба
Господня...
В небе пронеслась хвостатая искорка. Томас перекрестился, проводил
настороженным взглядом. Когда звездочка падает, кто-то умер, как говорят,
но сейчас отдал богу душу не меньше чем король. А то даже император.
Хвостатая звезда пронеслась через полнеба, разрослась, за ней
потянулся сноп искр. Томас углядел даже черное тело с растопыренными
крыльями.
Земля дрогнула от тяжкого удара. В сотне шагов взметнулся сноп
пламени, прогремел натужный рев. Ревел могучий зверь, немолодой,
раздраженный. В реве слышалась угрюмая мощь и беспощадность.
Томас положил обнаженный меч на колени. Калика перевернулся на спину,
сказал сонно:
-- Не спишь?
-- Заснешь тут...
-- Добро...
Он засопел, повернулся на бок и попытался натянуть несуществующее
одеяло. Женщина спала беспробудно, лицо выглядело очень юным и
беззащитным. За лесом снова полыхнуло огнем, багровые отблески упали на ее
лицо. Томас осторожно накрыл ее своим плащом.
Дракон взлетел, видно было, как распростер крылья над лесом. Сноп
огня вырвался из пасти. Томас наконец рассмотрел, что навстречу дракону
стремительно двигается розовое пятно. Дракон был на половине пути к нему,
когда оно превратилось в блистающее облако.
-- Пресвятая Дева! -- взмолился Томас. -- Кто с кем дерется?
Облако приняло форму гигантского раскаленного копья. Дракон в
последний миг метнулся в сторону, но дохнул жаром, вывернув шею. Хвост
копья заискрился и рассыпался. Тут же копье обратилось в огромного зверя
из огня и молний, метнулись один к другому навстречу, сшиблись в треске
молний и грохоте, от которого задрожала земля.
-- Сэр калика, сэр калика!
Волхв с неудовольствием приоткрыл один глаз:
-- Опять не спится?
-- Сэр калика, посмотри, как дерутся!
-- Эка невидаль... Все время кто-то с кем-то бьется. Радуйся, что
бьют не тебя.
-- То-то и странно. Мы рядом, а кидаются друг на друга.
-- Вот и смотри, зато не заснешь.
Дракон ревел и рвал когтями волшебного зверя, тот неустанно менял
форму, однако дракон как-то удерживал, хватал пастью. Молнии полыхали так
часто, что видно было только непрерывный трепещущий, как крылья бабочки,
свет.
Женщина наконец проснулась, глаза были как два блюдца.
-- Что это?
-- Морды друг другу бьют.
-- За что?
-- Сэр калика считает, наши мешки делят.
Она смотрела непонимающе. Одна огненная стрела вонзилась в землю уже
в десятке шагов. Противники взмыли выше, на миг исчезли за невидимыми в
ночи тучами. Грохот стал глуше, молнии блистали темно-багровые, раскаляя и
поджигая облака. Сверху накатила теплая волна, их обдало запахом паленой
шерсти.
Томас с завистью покосился на калику.
-- Никогда не понять мне отшельников... Страшатся нарушить какой-либо
ритуал, а на такую драку даже не повел глазом!
-- Может быть, ему грешно?
-- Смотреть?
-- Смотреть и не вмешаться -- это нехорошо. Так нас учили в детстве.
Томас с удивлением покосился на девушку.
-- Вас что, тоже в пещерах учили? У нас в просвещенной Европе даже
короли не умеют читать и писать.
-- Просвещенной?
-- Ну, верой просвещенной. Это важнее, чем уметь складывать закорючки
в слова. А сэр калика... Я думаю, не просыпается нарочно. По твоим словам,
ему надо быть на чьей-то стороне... А он, судя по всему, и сам не знает,
кто и за что дерется.
Лунный свет падал на ее лицо. Глаза казались темными впадинами, кожа
неестественно бледной. Вся она показалась рыцарю непривычно тонкой, совсем
не той сильной и уверенной поляницей, какой видел ее всегда.
-- Я вообще боюсь темноты, -- призналась она вздрогнув.
-- Такой, -- ответил он искренно, -- я тоже.
Из туч падали с ревом, скрежетом и в сполохах молний дракон и его
противник, что начал расплываться туманом, исчезать... Уже едва заметной
светящейся дымкой опустился за лесом, и вдруг там возникла темная мрачная
гора, а на горе вырисовывался на все более светлеющем небе замок -- с
зубчатыми башнями, перекидными мостами, окруженный высокой стеной.
Дракон поднялся в воздух выше, кинулся на замок, как падающая лавина.
Томас зажмурился и сжался в комок, когда дракон ударился грудью о замок.
Земля затряслась, позже донесся густой гул, будто ударили в гигантский
колокол. Томас видел, как дракон, будучи почти вровень с замком,
перегнулся через стену, хватал страшной пастью башню.
Вдруг замок озарился светом, будто там лишь сейчас проснулись. Дракон
яростно взревел, сшиб вторую башню, но свет слепил и жег, дракон ревел от
боли и ярости.
Земля тряслась, воздух стал сухим и горячим. Томас смотрел на битву
исполинов остановившимися глазами. Костер угасал, женщина бросила на
багровые угли ветку. Томас опомнился, калика велел огонь поддерживать,
швырнул остаток хвороста. Не занялось, женщина поспешно встала на
четвереньки, дула на угли, смешно раздувая щеки. Багровый свет освещал ее
лицо снизу, оно показалось Томасу чужим и страшноватым.
Костер наконец разгорелся, но рассвет явственно теснил тьму. Томас
начал поглядывать на калику: будить, не будить? Заодно можно расспросить о
странных противниках. Томас начал догадываться, почему калика спит. Дракон
и волшебство могут драться всю ночь и весь день. Не лишать же себя сна или
обеда.
Женщина решила за него: калика открыл от толчка один глаз, другой,
сел, сладко потягиваясь.
-- Черт-те что снится ночью.
-- Да уж, -- сказал рыцарь ядовито. Тяжелый удар потряс землю,
подернутые серым пеплом угли подпрыгнули, запылали коротким ярким огнем.
-- Взгляни-ка туда.
Волхв почесался, зевнул, глаза были еще сонными.
-- А, вот почему мерещилось всякое... Ты бы испек зайчика или хотя бы
пару рябчиков. Дорога длинная!
Томас сказал обидчиво:
-- Испечешь! Все зверье от страха попряталось под листья, дрожмя
дрожит.
-- Вот и бери голыми руками. А-а, ты ж умеешь только по-рыцарски,
когда сотня загонщиков прямо на тебя выгонят оленя. Да еще и привяжут!
-- Сэр калика, -- сказал Томас дрожащим от негодования голосом, -- я
понимаю, что ты спал плохо, снилось что-то гадкое, но нехорошо все
вымещать на мне!
-- Нехорошо, -- признал Олег сокрушенно. -- Винюсь, сэр Томас. Как ты
думаешь, если снится коза на веревке -- к добру ли?
Томас указал пальцем через плечо, где противники метали друг в друга
целые реки молний.
-- Если такая коза, то явно к добру. К добру и радости. Подойди
поближе, от радости запоешь и даже затанцуешь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг