слабых уступал другим.
-- Откуда они? -- спросил Громодар.
-- Это неважно, -- отмахнулся Олег. -- Главное -- вера. Киммеры
явились -- наших богов не тронули. Скифы -- дань взяли, но богов не
задели. Гунны -- не трогали. Не трогали савиры, сарматы, аланы, роксы,
агафирсы, гелоны... Всем нужна была добыча, а не наши святыни. А что
сотворили обры?
Вождь тяжело поднялся, в задумчивости почесал волосатую грудь
крепкими ногтями. Странный пещерник-воин спас ему жизнь -- двумя ударами
сразил двух озверелых обров. Сражался, как сам Перун, но Перун в бою
неистов, а этот обликом печален. Чудно.
-- Нам надо подумать, -- заявил он угрюмо.
Олег выдернул из земли свой меч, пошел через площадку, на ходу
устраивая меч за спиной в ножнах. Вождь уже орал на работников и даже на
старейшин, указывая на заостренные колья. Старики, между тем, вяло
препирались, не желая, чтобы племя шло на каких-то чужаков. Мало ли их
было. Уйдут, как и пришли. А что храм сожгли, так всех за это положили, ни
один не утек.
Олег вышел на утоптанное поле, где на самом краю стояли в ряд широкие
щиты из мягкой липы. На щитах были намалеваны страшные оскаленные рожи, а
на серединном -- кривоногий человек. В щитах торчали оперенные стрелы.
Глотая горькие слезы, перед щитами в сотне шагов стояли смирным
рядочком белоголовые подростки. В руках дрожали луки, у одного парнишки
из-под разбитой рукавички на левой руке текла тонкая струйка крови.
Мальчишка с усилием натягивал тугую жильную тетиву, в чистых невинных
глазах блестели озера слез.
Земля вокруг щитов твердая, как камень. Траву вытаптывают еще в
первое лето, когда ищут стрелы, потом и булыжники вбивают в землю, какие
не успели выкатить за поле. А само поле чистое, как ток, где молотят
зерно.
На другом конце поля белел одинокий щит с намалеванным человеком в
шеломе и доспехах. Там упражнялись подростки постарше, били стрелами с
трехсот шагов. Здесь их обучал настоящий русин -- русич, рус, росс, руг,
как называют в разных племенах этих наиболее закаленных и умелых воинов,
что везде составляют старшую отборную дружину, отборную среди отборных.
Здешний русин был стар, с белыми, как снег, волосами, с негнущейся ногой.
Он был широк в плечах, лицо сильное, злое, в глубоких шрамах. Подростки,
как испуганные птахи, разлетались от его крика: гонял искать стрелы, если
ушли мимо. С трехсот шагов надо было поразить рисованного ворога, чтобы
пять стрел еще шли в воздухе, а шестая била точно в голову.
Олег с сочувствием отвел глаза. Много будет взлохмачено кожаных
рукавиц на левой руке -- тетива бьет больно, рассекает кожу, -- много
прольется соленых слез, пока научатся бить птаху на лету, бегущего зайца с
полусотни шагов, козу -- с сотни, а в могучего тура надо успеть всадить
пять-шесть стрел, пока кидается на тебя с опущенными рогами.
Пройдя дальше, Олег услышал из леса топот, выкрики. На широкой поляне
между двумя стенами темного бора упражнялся молодняк: молодые можи,
завтрашние воины. С ног до головы увешанные оружием: в панцире из толстой
турьей шкуры, бородавчатом от нашитых конских копыт, с боевыми топорами
или палицами на перевязи, с круглым щитом на локте левой руки, с острым
копьем в правой, а также -- луком и колчанами за спиной, швыряльными
ножами в чехле на поясе, еще одним -- за голенищем, они грузно бежали к
стене деревьев, тяжело бухая подкованными сапогами.
Здесь тоже руководил русич -- немолодой, грузный, похожий на
вставшего на дыбы медведя, но быстрый, резкий в движениях. Он гаркнул
что-то лютое -- передний ряд парней разом метнул копья, присел, закрывшись
щитами, второй ряд бросил копья через их головы. Русич закричал снова -- и
парни, обнажив мечи, бросились вперед, старательно держа щиты так, чтобы
смыкались краями, а на деревья надвигалась единая стена щитов.
Снова рявкнул старый русин -- парни остановились, побежали в обратную
сторону, изо всех сил держа ряд. На Олега пахнуло крепким потом, хотя он
стоял в полусотне шагов, мелькнули залитые потом багровые лица с
вытаращенными глазами. Рубахи потемнели, по спинам тяжело бухали мешки --
пудика по три в каждом, а потом русин, Олег помнил по себе, доведет этот
груз до пяти пудов! И еще заставит держать коленями -- зажимая крепко --
камень в четыре-пять пудов весом. Так укрепляют мышцы, чтобы конем
управлять не только уздой, но и одними ногами, освободив руки для
смертельного боя.
Уже обученные пойдут в бой, лучшие станут гриднями, лучших из гридней
возьмут в княжескую дружину, нарекут дружинниками. Это младшая дружина,
потому что есть еще и старшая, называемая русинами -- отборными воинами,
присягнувшими положить животы в защиту отечества. В каждом племени есть
русины -- иногда много, иногда мало, в какое-то время совсем исчезают,
если жизнь идет мирно, но едва налетает беда, тут же из разных племен в
княжеский град стягиваются русины, образуется русское войско, или просто
-- русичи.
Олег не стал смотреть на муки молодых парней -- бедолаги еще не
понимают, зачем бегать строем, -- повернул к хозяйским сараям. Там вкусно
пахло, топтался народ. Там же, на грудах свежесрубленных веток, покрытых
шкурами, расположили раненых. Помимо журавлевцев Олег обнаружил возле
дальнего сарая троих обров. Двое были связаны по рукам и ногам -- их
захватили, оглушив, третий лежал лицом к небу, из груди торчало древко
короткого копья. Рядом сидела девушка, тонкие пальцы беспокойно щупали лоб
раненого.
Заслышав шаги, оглянулась, губы ее задрожали:
-- Это мой брат!.. Он уже умирает, не добивайте его!
У раненого не было мощных скул и узких глаз, привычных для обрина, а
нос вовсе загибался, как у хищной птицы. Грудь его была широка, в
пластинках твердых мускулов, но копье, пробив насквозь кожаный панцирь,
как лист лопуха, с той же легкостью пробило и грудь. Олег не видел острия,
чувствовал -- вышло под лопаткой. Изо рта текла кровь, раненый даже не
шевелил губами, смотрел на сестру неотрывно.
Олег ощупал грудь раненого, нашел нужные жилки, одновременно сдавил.
Розовая струйка разом истощилась. Олег вытер пучком травы кровь, посмотрел
на цвет. Темная, много сгустков. Если не умер до сих пор, выживет. Хотя
удивительно, даже чудно, что все еще жив...
-- Что говорит твой бог? -- спросил он.
Губы раненого чуть дрогнули:
-- Зовет...
-- А мой велит остаться, -- ответил Олег. -- Посмотрим, который
сильнее?
Он рывком выдернул копье. Раненый охнул, глаза закрылись. Девушка
зарыдала, кинулась брату на грудь. Олег поднял ее за волосы, отшвырнул.
Трава чуть пожелтела в его сумке, целебную силу еще не растеряла, и Олег
приложил к открытой ране, ножом разжал зубы раненому, влил из баклажки
темный отвар. Раненый закашлялся, изо рта снова потекла кровь. Олег прижал
траву полосками полотна, отступил, полюбовался. Сердце стучало радостно --
любил лечить.
Девушка смотрела на него почти с ужасом, по грязным щекам бежали
частые слезы.
Морш очнулся к вечеру. Непонимающе смотрел на бледное заплаканное
лицо сестры, шепнул:
-- Разве рана... не смертельная?
-- Нет-нет, -- сказала она торопливо, -- ты выздоровеешь!
-- Гульча, я знаю раны... Я был лекарем...
-- Это тоже лекарь, -- сказала она быстро. -- У дикарей бывают
великие лекари!
-- Этот лекарь лечит... от жизни. Многих вылечил!.. Меня насквозь...
сквозь щит и панцирь...
-- Забудь, не думай! У тебя жар.
-- Гульча, он опаснее, чем мы думали.
Она прошептала, косясь по сторонам:
-- Понимаю. Воин прост как лошадь, на которой сидит. Лекарь -- это
знание, мудрость. Но разве не вся мудрость у сынов нашего племени?
-- Она должна быть только у нас, -- ответил он, помолчав. -- Иначе в
мире будет вечный хаос, вечный спор, вечная резня. Если мир один, то и
разум должен быть один. Наш, конечно. И тогда во всем мире будут мир и
покой.
-- Тебе очень больно?
-- Варвар подобрал травы умело, они притупили боль. Гульча, я могу не
выжить. Давай на этот случай придумаем план. Ты ведь останешься одна из
нашего племени среди этого моря варварских племен... среди народов...
Она наклонилась, его губы едва шевелились. Он шептал, останавливался,
впадая в забытье. Очнувшись, повторял, заставлял повторять ее, заучивать
она должна не только для того, чтобы выжить, ведь маленький и юный
пастушок однажды победил старого свирепого великана Голиафа, пришедшего с
севера, из этих мест.
Олег появился, когда солнце опускалось за деревья. Осмотрел раненого,
велел класть на лоб влажную тряпку, напоил горьким отваром, сменил повязку
с травой на ране -- старая уже отдала целебную силу. Когда поднялся,
довольный, Гульча ухватила его за рукав:
-- Я сделаю все, чтобы мой брат жил...
Глаза ее были опущены в землю, щеки залило горячей краской. Олег
кивнул, голос был ровный, словно сани скользили по замерзшей реке:
-- Хорошая девка. Молодец.
Он ушел не обернувшись, а Морш прошептал:
-- Он чует, что я могу в какой-то мере сдерживать боль... Ты не
отходи от меня далеко.
Всю ночь на вершине холма стучали топоры. При свете костров сотни
древоделов торопливо ошкуривали бревна, рыли ямы под столбы. Неподалеку
вождь с волхвами прижигали каленым железом пленных, вызнавали дороги,
повадки обров. Заслышав жуткие крики, сходились мужики, слушали с
удовольствием, давали советы. Громодар гнал советчиков.
Ограду поставили под утро, наконец-то на новенькие свежие колья
насадили головы обринов -- но множество кольев оставались свободными.
Обоих пленных вождь велел посадить на колья, пусть подыхают без
спешки, а детишки чтобы бросали камнями, упражняясь в ненависти к чужакам.
Вождь ходил забрызганный кровью, как мясник, улыбался во весь рот: обры
под пытками наперебой кричали, что в дальних походах набрали золота,
камешков, драгоценный паволок, который чудные червяки делают.
Раненого Морша поместили под навес. Журавлевцы с удовольствием бы
прикончили и этого единственного оставшегося в живых пленного, пусть не на
кол посадили, но хотя бы зарезали, как козу. Однако странный пещерник
трогать не позволял. Громодар согласился скрепя сердце. Как вождь, он
понимал, что волхвы пробуют новое зелье на псах, но ведь свой пес дороже
чужого человека, а тут повезло -- ворог!
Через два дня вернулись гонцы. Громодар сообщил Олегу:
-- Все племена отказались! Лишь борщаки ответили, что дадут десять
тысяч всадников и двадцать тысяч пеших ратников, если уступим треть
добычи.
-- И ты задумался?
-- Обры -- наша добыча! -- возразил Громодар. -- Целиком. Мы --
журавлевцы. Сами зничтожим, а сокровища заберем. При чем тут борщаки?
Олег покачал головой:
-- Делишь шкуру неубитого медведя. Борщаки -- лютые воины. Лучше с
ними идти супротив обров, чем схлестнуться на узкой дорожке.
-- Борщаки сильны в чистом поле, -- проворчал Громодар. Он почесал в
затылке, поскреб между лопатками, выворачивая руку, -- а мы живем на
опушке. Чуть что, за деревьями укроемся. Не только конь -- черт ногу
сломит... Впрочем, насчет борщаков подумать надо. У ихнего вождя есть
Весняна, дочка. Сказывают, краше нет на тыщи верст окрест...
Жесткое лицо, испещренное шрамами, стало мечтательным. "Старый леший,
-- подумал Олег. -- С тремя женами едва справляешься, а тянешься к
четвертой?"
На следующий день дозорные притащили на аркане полузадушенного
обрина. Оказалось, встретили пятерых, когда охотились. Дабы узнать их
настоящую силу, старшой дозора придержал конников, пустил вперед пятерых
журавлевцев. Один журавлевец погиб, двое были ранены, зато четверых обров
посекли в капусту, пятого свалили, стукнув палицей по шелому.
После того, как истерзанного обрина бросили живьем голодным псам,
Громодар сказал с великим презрением:
-- Дулебы... Червяки! Племя огромное, старое -- как дались?
-- Натиск, -- объяснил Олег горько. -- Дулебы смотрели в другую
сторону, с рашкинцами враждовали. Еще на тюринцев косились, пакостей
ждали. К тому же все были в поле... А ежели бы один на один, да чтоб у
славянина была такая же сабля...
-- Славяне? -- переспросил Громодар. -- Кто это?
-- Вы все, -- объяснил Олег устало. -- Все, кто по дурости бьется
друг с другом. Древляне, дулебы, дряговичи, поляне, хорваты, бодричи,
тиверцы...
-- Пещерник, ты знаешь много, но в один ряд с дрягвой не ставь! Они
жаб едят. Я лучше обрина братом нареку, нежели дряговича или тиверца.
Втяни свой поганый язык туда, откуда он у тебя вылез, -- в задницу! Пореже
разевай пасть.
Не говори, что думаешь, сказал себе Олег невесело, а думай, что
говоришь. На Громодара нельзя сердиться: ему десять лет от роду, хотя
живет в теле сорокалетнего мужика. Журавлевцы рождаются, живут, старятся и
умирают, оставаясь детьми. Живут теми радостями, что и звери, и птицы их
Леса. А ведь человек от зверя отличается умением заглядывать вперед.
Деревянные терема и бобры строят. Мураши вовсе хоромы возводят!..
Олег набросал сена на дно телеги, сам положил туда Морша. Журавлевцы
ворчали, угрожающе бряцали оружием, с удовольствием бы прирезали пленника,
ибо на частоколе осталась дюжина пустых кольев. Гульчачак принесла для
раненого старое одеяло из шкур. Лицо Морша было желтым, словно у
покойника, веки плотно сомкнуты. Избегая враждебных взглядов, Гульчачак
укрыла его шкурами с головой, как мертвого.
Олег подал ей вожжи:
-- У тебя очень тонкие руки, но придется управлять самой.
-- А конь не пугливый? -- спросила она опасливо.
-- Ничего, он не будет оглядываться.
Лошадь медленно тронулась, старая полуслепая кляча, что уже дважды
прожила свой век. Олег объяснил Гульче, пряча усмешку, что вождь
журавлевцев сам выбрал самую смирную лошадь, чтобы не понесла, зачуяв
слабые женские руки.
Когда отъехали на версту, Морш шепнул, не открывая глаз:
-- Отпустили?.. Без выкупа?
-- Да, -- ответила она с сумрачным недоумением. -- Он меня даже не
возжелал!
-- Ну, это мог взять и без торговли, -- заметил он с мрачным юмором.
-- По праву победителя.
Она вспыхнула, тонкий голос зазвенел, как натянутая тетива лука:
-- Ты тоже, как все мужчины, не понимаешь! Силой возьмешь только
тело, а мог бы взять меня всю. Но почему-то не захотел.
-- Оскорблена?
-- Встревожена.
Он прислушался, видя только высокие борта телеги. В кронах деревьев
перекликались птицы, под колесами сочно хрустела трава. Лошадь фыркала,
часто останавливалась. Дважды Гульча соскакивала на землю, тащила лошадь
под уздцы.
-- Я встревожен тоже, -- признался он. -- Этих племен, как песка на
морском берегу, но они, мне кажется, не сложнее обров. Мы могли бы незримо
править ими... не появляйся такие! Он знает и умеет не меньше нас. А нам
завещено бояться народов, которые, если их не трогать, как медведи в
зимней спячке, но когда оказываются на краю пропасти, то среди них невесть
откуда появляются герои, мудрецы, пророки...
Она зябко повела плечами:
-- А если они... не исчезли?
Он промолчал. Она постегивала лошадь, вдруг спросила во внезапном
страхе:
-- А если он знает?
Он покосился на ее встревоженное лицо, слабая улыбка раздвинула
бледные губы.
-- Гульча... Он не может знать нас. Сама знаешь, он не может знать.
Ветви расступились, небо заблестело синевой. Колеса простучали по
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг