- Прячешься от жизни, - ответил Тревор просто. - Мы все любим
Лютецию. А она, там, из своего христианского рая смотрит на нас, и
что же, она радуется твоим мучениям? Разве она не желает счастья
тебе... и своей сестре? В конце концов, это у нее появится
племянник!
Тоска стиснула горло Фарамунда. Он едва смог прошептать, слезы
подступили и душили за горло:
- Это мог быть ее сын.
Тревор поднялся, взглянул на дверь. В глазах сочувствие странно
смешивалось с осуждением:
- Рекс, жизнь идет! Время лечит любые раны. А если не лечит, то
это уже не раны, а язвы.
Глава 37
Тревор уехал в тот же день. Даже не захотел переночевать.
Сказал, что успеет доехать до небольшого селения на той стороне
реки. Фарамунд с тяжестью в груди проводил его до выхода из дома,
вернулся, допил вино. Тяжесть не исчезла, стало горько.
За окном быстро темнело. Высыпали звезды, все еще непривычно
яркие, огромные. Пахнуло свежим хлебом.
В ночи послышался долгий протяжный вой. Фарамунд медленно
повернул голову в сторону леса. Волк воет на луну, все привычно, но
почему воет... не так? Когда его отряд запевает дружную песнь, сразу
заметно, кто сорвал голос или болен: за столом ли поют или сидя на
конях, а здесь хоть не люди, а весь мир отдался лунной песне:
деревья, травы, звезды, лесные звери... но этот волк... он не
поет...
Он подает сигнал!
По телу прокатилась волна страха. Мышцы напряглись, очарование
ночи слетело, как исчезает утренний сон, когда с разогретого тела
грубо срывают теплое одеяло.
Кончики пальцев пробежали по поясу, проверяя: на месте ли
рукоять ножа. Настолько привык к его тяжести, что перестал замечать,
но сейчас от шероховатой рукояти по телу разлилось ободряющее
тепло...
Вой повторился, уже ближе. Фарамунд отступил в тень,
прислушался к звукам в доме. Внизу глухо звякнуло, словно женщина
уронила половник, в трех шагах невидимый в тени Рикигур сопел и
шумно зевал. Заскрипело, это он чешется, словно водит точильным
камнем по лезвию меча.
Послышался шумный вздох. Фарамунд прислушался, чересчур тихо.
Все так же, прижимаясь к стене и избегая лунного света, пробрался к
закутку. Под сапог попалось что-то выпуклое, глаза с трудом
рассмотрели щит. Рикигур крепко спал, привалившись к стене. Нижняя
челюсть отвисла, голову закинул, в полутьме его раскрытая глотка
казалась темной норой.
Вой раздался у самых ворот. Сердце стучало бешено, пальцы
медленно сомкнулись на рукояти ножа. Он заставил себя сделать
глубокий вдох, в глазах чуть посветлело, кровавая пелена ночью
кажется серым туманом, нож выставил лезвием вперед и вжался в
простенок.
Двор как на ладони. Черное тело метнулось через забор. В ярком
лунном свете Фарамунд отчетливо рассмотрел длинное черное тело
огромного волка. Тот упал на все четыре лапы, блеснули длинные
клыки, тут же волк метнулся к крыльцу.
Лихорадочные мысли носились с такой силой, что его почти
раскачивало, словно осиновый лист. В третий раз, чтобы не произошло
ошибки, за ним послали не человека, а...
Внизу коротко скрипнуло. Значит, этот волк умеет открывать
двери. Наверняка, он умеет не только открывать двери!
Тень мелькнула в холле. Там на страже Фюстель, но Фарамунд уже
понимал со стесненным сердцем, что весь дом погружен в магический
сон. Разница только в том, что теперь волк... если это волк, не
будет искать его бесцельно, а сразу пойдет по запаху. Теперь уже не
уйти, не спрятаться!
Черный зверь поднимался по лестнице громадными прыжками.
Фарамунд взмолился, чтобы чужак не замедлил стремительный бег, не
успел учуять, и когда тот взлетел на площадку, рука с ножом
метнулась вперед.
Волк в последний миг ощутил чужой запах, попытался
остановиться. Острое лезвие, нацеленное в сердце, ударило чуть выше.
Фарамунд чувствовал, как дрожит под лезвием распарываемая плоть.
Затем железо уперлось в кость, волк навалился на Фарамунда, стальной
клинок хрустнул. Фарамунд ухватил обеими руками зверя за горло,
удерживая страшную пасть, рвущуюся к его горлу.
Они покатились по полу, волк хрипел, страшные зубы лязгали
перед лицом Фарамунда. Он, едва не терял сознание от страха и
отвращения, ему прямо в лицо плеснуло теплой кровью, ощутил на губах
солоноватый вкус, проглотил, едва не стошнило.
В спину уперлось ребро ступеньки. Волк хрипел, упирался задними
лапами. Они покатились по ступенькам, а когда оказались на полу в
холле, Фарамунд вдруг ощутил, как толстая мохнатая шея быстро теряет
шерсть, становится скользкой и гладкой...
Он отпихнулся, встал над поверженным. Вместо волка лежал
залитый кровью человек. Среднего роста, с хорошо развитой
мускулатурой. Из отверстия в груди толчками выплескивалась темная
кровь.
На месте глаз Фарамунд рассмотрел лишь провалы. Губы слегка
раздвинулись, зубы все еще оставались волчьи: четыре огромных клыка,
редкие передние, слова вылетели едва слышно:
- Чем ты... меня...
- Поднимись по лестнице, - прохрипел Фарамунд, - найдешь...
клинок... Ты кто? Кто послал?
Оборотень покачал головой. Лицо на глазах бледнело:
- Не видишь, я умираю. Зачем мне тебе говорить?
- Я сообщу твоим родным, - пообещал Фарамунд.
- Могу ли я верить врагу?
- Если ты знал, к кому идешь...
- Я... не знал... - прошептал человек. - Мне просто...
указали... Но... ты так говоришь... что верю... Меня зовут Арро
Серый Клык... я из клана Болотных, что сейчас спустился в долину
Лабы...
Он закашлялся, изо рта хлынула кровь. Глаза начали
закатываться. Фарамунд схватил его за плечи, встряхнул:
- Кто послал?.. что говорили?
Оборотень с трудом раздвинул мертвеющие губы:
- Надо... пока ты не успел... устойчивость...
- Кто послал? - повторил Фарамунд.
- Колдун из Рима...
Он дернулся и застыл. Фарамунд стоял над убитым в сильнейшей
растерянности. С меча капала темная кровь, а он не сводил глаз с
вполне человеческого лица. Первый порыв заорать, разбудить стражей,
перебудить всех - загнал вглубь, наоборот - застыл, осматривался с
осторожностью.
Третья попытка его убить, что необычного? Правителей всегда
ждет либо кинжал убийцы, либо метко пущенная стрела, либо
отравленное вино. Но его трижды пытаются убить... необычно!.. Да, он
не встревожился бы, перехвати стража чужака с обнаженным мечом. Он
сам бы не удивился, если бы в его спальню по стене плюща полезли
убийцы с ножами в зубах.
Но дважды к нему подсылали крепких ребят, закрытых каким-то
колдовством! А сейчас прислали вообще человека-оборотня. Именно к
нему. Оборотень мог разорвать по дороге десятки сонных людей, но
никого не тронул.
Что за Старшие, о которых между собой говорили те первые
убийцы?
Что за Устойчивость, которую надо нарушить?.. Что такое вообще
устойчивость... устойчивость в его положении?.. Начнем сначала. Он -
конунг быстро растущего, набирающего силу племени. О франках
заговорили, их имя сначала начали запоминать, потом - произносить с
уважением, а теперь уже им пугают детей.
Устойчивость... Не та ли устойчивость, что создается с началом
наследования? Сейчас образования... язык не поворачивается называть
их государствами, создаются так же быстро, как и рассыпаются. Обычно
они рассыпаются со смертью или гибелью основателя. Всегда начинается
кровавая борьба за наследство между его соратниками.
Нет, он еще при жизни... да что там при жизни!.. в полной своей
силе должен объявить своим наследником своего сына. А соратников
заставить принести ему клятву на верность и послушание. Только так
его растущее государство устоит, не рассыплется, будет крепнуть и
расширяться.
Надо ехать... Успеть объявить, что всю власть унаследует его
сын... если будет сын. Тревор уверял, что будет именно сын. Живот
клином, пятна на лице... Всего трясет, в груди щем и ощущение, что
наломал дров, что-то сломал хрупкое, словно подкованными сапогами
прошел по клумбе с цветами.
Хотя в сыне ли дело? На самом же деле - ехать именно к
Брунгильде. Все чаще перед глазами ее решительное лицо, блестящие
глаза... В них тогда стояли слезы, почему понял только сейчас?
В Римбурге, в своих роскошных покоях, Брунгильда слушала
Тревора, выпрямившись, гордо вскинув подбородок.
Тревор говорил тяжело, словно выкатывал на гору каменные
валуны. С Брунгильдой старался не встречаться взглядом, кое-как
закончил рассказ о поездке, поклонился:
- Дорогая... Это все... что он сказал.
Он поцеловал ее в мраморно чистый лоб, повернулся и вышел. В
дверном проеме покачнулся, плечо задело косяк. Брунгильда не
поворачивалась, шаги дяди затихали в коридоре.
Она с неподвижным лицом ждала, пока проскрипят ступеньки на
лестнице. Наступила мертвая тишина, но она все еще прислушивалась,
пока от напряжения не зашумело в голове.
На миг грудь напряглась, словно сопротивляясь отчаянному крику,
однако к своему удивлению ощутила в себе пустоту. В душе было темно
и пусто. Даже удивление оказалось настолько слабым, что истаяло как
туман. Да, она тогда совершила ошибку. Она совершила ошибку еще в
самом начале, когда увидела Фарамунда и стала искать в нем
коварство, всякие изъяны. Даже раньше, когда упорно не желала
слушать об этом воителе. А потом многократно повторяла и усугубляла
свою дурость... Особенно, когда послала вместо себя служанку...
Но и тогда можно было много раз исправить! Можно было уже по
приезде в Римбург отослать служанку заниматься своим делом, а самой
занять принадлежащее ей место. Можно было сделать это в любой день,
когда рекс приезжал в Римбург. Что ей мешало? Она видела его
изнуренное лицо, видела его измученные глаза, круги под глазами! Он
хотел... он хотел, чтобы она пришла на их общее ложе!
Но почему же он, сказала она беззвучно, тут же спохватилась. Но
ведь она сама четко и твердо объяснила ему, что их брак - лишь союз
племен. Объяснила так неопровержимо, что бедному варвару, который
хорош и умен только с мечом, нечем было возразить... кроме как взять
ее силой. По праву мужа. Но он, опять же по своей варварской натуре,
оказался достаточно благороден, чтобы не принуждать ее.
Да, это ее главная ошибка. Наверное, главная. Ей надо было
сделать первый шаг самой. Она запретила ему приближаться к ней, он и
не приближался. В чем она может его винить?
Сегодня ей во дворе попался навстречу угодливый Бургувей,
управитель, подаренный ей отцом. Он поклонился, едва ли не до земли,
поздравил со скорым рождением ребенка. В глазах этого преданного до
безумия слуги она прочла настоящее почтение. Он, как и все слуги,
как все в бурге, уверен, что она все делала нарочно!
Как доказать Фарамунду, что он ошибается, считая ее такой...
такой расчетливой? С холодком в душе ощутила, что уже все потеряно.
Он сейчас делит брачное ложе с Клотильдой. Она уже не служанка, она
- мать его сына. Она следует за ним повсюду, не считаясь с
трудностями воинской жизни. Она... она стала для рекса больше, чем
супругой!
Острая боль ужалила сердце. Брунгильда охнула, без сил
опустилась на скамью. Все в крепости ждут, что она вскоре разрешится
от бремени, станет полноправной правительницей. Нет, она и сейчас
полноправная, но с рождением ребенка станет матерью будущего
правителя. И, если бурная жизнь конунга оборвется на войне, то всеми
захваченными землями, городами и бургами править будет она.
Как сказал с боязливым уважением этот Бургувей: госпожа, вы
добились всего! А чего она добилась? Позволила гордыне взять над
собой верх... Недаром же вера Христа называет гордыню в числе семи
главных смертных грехов. Правда, они имеют в виду что-то другое...
Неважно, она позволяла гордыне брать над собой верх... слишком
долго.
Взгляд ее упал на стену. Среди украшений там загадочно блистали
в полумраке камни на дорогих ножнах. Этот арабский кинжал отец
подарил когда-то сыну, но когда тот погиб, отдал ей.
Двигаясь как во сне, она пересекла комнату, Холодные камешки
приятно обожгли пальцы. Потянула за рукоять, лезвие неохотно
покинуло темную нору. В холодном лунном свете кинжал блистал мертво
и загадочно.
В комнате заметно померкло. Она испуганно вскинула голову. В
окно был виден край черной тучи, что наполз на блистающий лунный
диск, а единственный в комнате светильник горит вполсилы.
- Рекс, - сказала она горько. - Неужели ты не видишь, что моя
гордость... уже растоптана?.. Я готова тебе отдать все, но...
опоздала. Это ты мне дал... все, что я хотела... что я сказала,
будто хочу... а сам от меня брать не захотел. Как доказать тебе?..
Как доказать, что не нужна мне власть, не нужны эти земли, не нужно
быть правительницей земель и народов?
Осторожно коснулась лезвия розовым пальчиком. Чуть провела,
острая сталь мгновенно прокусила нежную кожу. Брунгильда молча
смотрела, как на подушечке собирается капля крови, почти черная в
слабом свете. Больно... Даже пальчик порезать, и то больно! Но разве
эта боль сравнится с той, что терзает ее сердце?
Уже не колеблясь, она взялась за рукоять двумя руками, Узкое
острие хищно высматривало цель. Вот сюда, под левую грудь. Лезвие
должно свободно скользнуть между ребрами. Там сейчас судорожно
трепещет ее испуганное сердце, трусит, молит о пощаде...
Я докажу тебе, Фарамунд, сказала она беззвучно. Ты увидишь, что
мне твой титул рекса не нужен, как и эта власть. Но ты тоже
просчитался!.. Я не корова, которая будет покорно рожать тебе
наследников.
- Прости, мой сын, - прошептала она. - Прости...
Острое железо пропороло кожу, вошло в нежную плоть, чуть задело
ребро. Резкая боль обожгла мозг. Железо вонзилось в сердце, но и
тогда руки испуганно вжимали полоску стали в грудь, пока рукоять не
прижалась к телу.
Она все еще жила, все еще чувствовала боль, перед которой боль
от смертельной раны почти не боль вовсе. Наконец слабость взяла
верх, ноги подломились.
В доме не слышали, как она упала навзничь. Помня, что сейчас
некому закрыть ее вытаращенные глаза, гордая дочь доблестного Фабия
выпрямилась и последним усилием в жизни опустила веки.
Трое последних суток Фарамунд гнал во всю мочь, менял коней,
даже на ходу пересаживался с седла в седло, как прирожденный
степняк. Страх, что случится нечто непоправимое, терзал грудь, а
голова раскалилась, как выкипающий котел на жарком костре.
За спиной гремели копыта. Верная сотня неслась по пятам,
Вехульд скачет рядом, тревожно поглядывает на темное, как грозовая
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг