упор... она создана для преклонения, она сама чистый и светлый
ребенок, какие уж дети...
Но мысль не исчезла, только спряталась поглубже. Взамен же
пришло странное беспокойство, томление, что возникает у перелетной
птицы, которая осенью чувствует неодолимое желание улететь в дальние
края, а весной еще более неодолимую жажду вернуться как можно
быстрее, успеть напиться талой воды, увидеть последние островки
тающего снега, поклевать самые-самые первые стебельки зеленой
травы...
Через окно было видно, как через двор протащилась ветхая
повозка. Колеса в грязи, грязью забрызганы дверцы. Кони ступают
тяжело, а сопровождающие ее люди едва передвигают ноги.
Сумасшедшая радость ударила в череп как молния. Он еще не успел
понять причину, а ноги уже метнули к двери, успел крикнул через
плечо:
- Прости, отец Стефаний! Неотложное...
- Но как же вера? - прокричал Стефаний вдогонку.
- Приму!.. - донесся затихающий ответ. - Вот только...
Ступеньки прогрохотали сухой дробью, дальше Стефаний не
расслышал.
Тревор сообщил, что люди Лютеции приведут бург в порядок за
неделю, после чего он отправит одного из них за их госпожой...
- Нет, - сказал Фарамунд быстро. - Я все время страшусь за нее!
Я даже солнцу не позволял бы обжигать ее лучами, я бы оберегал от
любого ветерка... Я пошлю за нею сотню всадников и три повозки!
- Зачем?
- Людей - для охраны, повозки... одну для нее, другие - для
служанок.
Тревор расхохотался:
- Да чтоб Клотильда поехала в другой повозке? Да еще в двух
сразу?.. Кстати, она еще вчера приехала. Готовит покои для своей
госпожи.
Фарамунд вымученно улыбнулся. Только сейчас вспомнил, что вчера
ему попалась во дворе эта энергичная и смешливая девушка с крепкими
рабочими руками. Она снимала с повозки сундук, который не всякий
мужчина поднял бы, но ее широкое лицо в мелких веснушках даже не
покраснело.
Последнее время появилась и постоянно терзала дикая мысль, что
вдруг все оборвется, что вот-вот что-то помешает, оборвет, а сутки
тянулись там мучительно медленно, что он едва не выл по ночам от
тоски и страшного одиночества.
- Поскорее бы, - вырвалось у него. - Ох, поскорее бы!
Тревор покачал головой.
- До чего ты себя довел... Надо ли мужчине изводить себя так?
- Я не могу иначе, - прошептал Фарамунд. - Я не доверю такое...
такое дело слугам! Я сам пойду в облике слуги. Я буду, как раб,
держать ее стремя... Ах да, она не любит в седле, буду открывать
перед ней дверцу, буду стелить перед ней ковер. Но я хочу быть
рядом... Как горько, что не могу стать невидимкой, стать призраком,
чтобы незримо быть рядом, оберегать, защищать... Я убивал бы всех,
кто посмотрит на нее косо! Я бы неслышным призраком носился по всему
бургу, слушал, что о ней говорят, и убивал бы всех, что о ней молвит
худое слово...
Тревор засмеялся:
- Ты бы впервые остался без дела! Лютеция... возможно,
единственное существо на свете, о котором никто не скажет худого
слова. Даже когда она не права. Вот, к примеру, не дала тебя
раненого дорезать, что было бы только правильно: все так делали.
Что, разве я ее обругал? Нет. Хоть был прав я, а не она! Но, ты ж
видишь, ее неправота всегда оказывается потом большой правотой.
Глава 15
Влажный и теплый воздух к ночи стал еще теплее. Стены его
покоев начинали скользить мимо все быстрее, просто мелькали, как
бревна в частоколе, когда на полном скаку несешься мимо, затем
Фарамунд обнаруживал, что почти бегает взад-вперед.
На стенах ярко горели светильники. Их называли, кажется,
лампадками. В последнем из захваченных городов Фарамунд, памятуя,
что Лютеция приняла веру нового бога, Иисуса, велел ограбить храм
этого бога, сорвал со стен все храмовые светильники, собрал
лампадное масло, и сейчас вон в углу мешок с ладаном и связка
сандаловых палочек.
Лютеция, наверное, придет в восторг. Если надо, он велит
притащить сюда даже колокол, чтобы названивал всякие разные
церковные мелодии...
Спина промокла. Рубашка гадко липла на спине, он сам
чувствовал, как от него прет конским потом. Но когда ощутил, что
мокрые струйки стекают из подмышек, а бревна в стенах мелькают так,
что сливаются в серый туман...
Стражи вскочили, когда он выметнулся из спальни - разъяренный,
всклокоченный, словно только что обратился из медведя в человека.
Игральные кости сухо треснули под подошвой. Оба непонимающе смотрели
вслед, а вождь подобно урагану пронесся по коридору, прогрохотал
сапогами по лестнице, из холла донесся его затихающий вопль.
В покоях управителя горел только один светильник, заправленный
бараньим жиром. Фарамунд ощутил некоторое облегчение: не
тошнотворный запах ладана.
В три быстрых шага пересек помещение, заорал:
- Вставай, дьявол бы тебя взял!
Рядом с Громыхало, огромным и в полутьме мохнатым, спала
толстая сочная женщина. Роскошные черные волосы разметались по
подушке, свет падал на округлые блестящие плечи, нежную шею, тугие
щеки...
Храп оборвался. Громыхало рывком, приподнялся, сел, опираясь
сзади руками. В глазах сон испарялся, как туман под жаркими лучами.
- Что-то стряслось? - прогудел он с беспокойством. - Тевкры
напали? Или конунг наконец-то до нас добрался?
- Хуже! - рявкнул Фарамунд. - вы все здесь как свиньи напились
и с бабами в постелях! А твой рекс истекает потом...
Громыхало протянул озабоченно:
- А, это другое дело... Это серьезно!
Женщина уже юркнула под одеяло с головой, но Громыхало,
нечаянно или нарочно, вставая, сбросил одеяло на пол. Пышнотелая
красавица собралась в комок, закрывая от рекса женские прелести.
- Эт другое дело, - бурчал Громыхало. Он неспешно бродил голым
по комнате, искал разбросанную одежду, рассматривал брезгливо,
что-то одевал, что-то отшвыривал. - Эт, как я понимаю, если в голову
шибанет... то уже не до сна. Когда это самое, то и нормальный
человек звереет... а уж наш рекс... гм... так и вовсе... Уже зверь,
а когда озвереет, то...
Сонные Рикигур и Фюстель потащились к конюшне, а Фарамунд с
Громыхало вломились к Вехульду. Тот спал в окружении полудюжины
головорезов. Все из той группы, что когда-то бунтовала под его
началом. Мелькнула слабая мысль, что хорошо бы разъединить их,
чересчур тесная группа... но слабая мысль унесло ураганом ликования:
вот-вот увидит Лютецию!
Громыхало расталкивал Вехульда, пинал его людей. Людская
заполнилась злыми голосами, ворчанием. Застойный воздух заколыхался,
запах потных тел стал угрожающе сильным.
Фарамунд в страстном нетерпении взглянул в черное окно.
Громыхало показалось, что их рекс готов поджечь облака, чтобы над
миром занялось кровавое зарево рассвета.
- Вставай, Вехульд, - приговаривал он. - Вставай, пьяная
скотина...
Вехульд наконец сообразил, что это не сон, а, в самом деле, его
пинают под ребра. Рука торопливо пошарила нож, тут свет упал на лицо
толстяка, Вехульд вскрикнул:
- Громыхало, какого черта?
- Скоро рассвет, - сказал Громыхало издевательски. - Правда,
сперва будет ночь, а потом как-нибудь... наверное, взойдет солнце.
Так что вставай, седлай коня!
- Да ты с ума сошел...
Фарамунд обернулся от окна, в злом голосе сквозило жадное
нетерпение:
- Да ладно, Громыхало. Пусть остаются. Возьмем по дороге
Унгардлика, если не спит. А нет, поедем вдвоем.
Вехульд вскочил, он спал одетый, вчера свалился после попойки.
Глаза сразу стали осмысленными.
- А куда хоть едем?
Он не поверил себе, когда их беспощадный вожак возвел очи к
небу, а в суровом голосе Громыхало прозвучало благоговение:
- Встречать хозяйку крепости.
- Ого, - вырвалось у Вехульда. - Как такое пропустить!
Он исчез, как всегда умел исчезать, даже среди бела дня в лесу.
Слышно было, как в черноте дворе орал, кого-то торопил, раздавал
пинки.
Когда Фарамунду при свете факелов подвели коня, из схолы
высыпали уже одетые и в полном вооружении воины. С другой стороны во
двор спешно выводили оседланных коней. Вехульд, который все больше
брал на себя обязанности начальника личного отряда вождя, решил, что
их предводителю неприлично куда-либо одному или с двумя-тремя
людьми. Мощь любого властелина должна быть зримой, не зря же
конунга, по слухам, даже для купания в реке сопровождает отряд
отборных воинов из самых знатных семей!
Выехали при свете факелов. Двигались словно жуки по дегтю,
увязая в черноте, выплевывая влажный ночной воздух. Громыхало
приотстал, шептался за спиной Фарамунда с Вехульдом. Фарамунд едва
удерживался от страстного желания понестись вскачь, но в темноте
конь наверняка сломает ноги, а он - шею. Двое воинов с факелами
ехали по бокам. Конские копыта осторожно ступали по освещенному
кругу, за которым - черная стена мрака, страха и острые зубы
нечисти.
За спиной уже пошли шуточки: воины наконец проснулись,
развеселились, теперь предвкушали близкую свадьбу своего вожака, а
свадьба означает богатые пиры, раздачу подарков,
- А Унгардлика поставим хозяином на причале, - рассуждал
Вехульд со вкусом. - Он такой тощий, как червяк, смотреть
противно!.. А там отъестся, морда в дверь не будет пролазить...
- Что морда, - поддакнул Громыхало, - а какая будет задница?..
На рыбе можно нажрать не только харю.
- Задница - это да, - согласился Вехульд. - Когда щеки лежат на
плечах - здорово, но когда задница...
Унгардлик ярился, но так беспомощно, что ржали даже обычно
молчаливые и неулыбчивые Рикигур и Фюстель. В последнее время
Фарамунд все чаще находил их возле двери своих покоев. Сами ли
решили охранять вождя, или же заботливый Громыхало им велел, но
теперь, куда бы Фарамунд не поворачивал, везде натыкался на их
крепкие, готовые к схватке фигуры.
Внезапно Вехульд прервал хохот. Впереди горизонт окрасился
багровым. И хотя разгорался восток, откуда должно подняться солнце,
сердце Фарамунда тревожно застучало. Сперва небо должно посветлеть,
а уж потом... Да и не при таких тучах...
- Что-то горит! - воскликнул Вехульд.
- Как раз в той стороне, - пробасил Громыхало глубокомысленно.
Фарамунд вскрикнул, пустил коня в галоп. Сзади загремели
копыта, он чувствовал, как лавина тяжелой конницы несется по его
следу, уже не разбирая дороги.
Зарево становилось все ярче, страшнее. Это был не град Свена,
как вскоре понял Фарамунд, от сердца сразу отлегло. Пламя бушевало
над одним из его сел. Правда, прямо перед самим градом, так что Свен
должен явиться с минуты на минуту, наказать дерзких. Если не лежит
как свинья в блевотине, нажравшись, напившись, забывая, что
захваченное надо еще и уметь удерживать...
Они выметнулись на полном скаку из леса, в лица пахнуло жарким
воздухом. В черной, как грех, ночи жарко полыхали деревенские хаты.
Над соломенными крышами стояли столбы оранжевого огня, ревущий поток
швырял вверх целые снопы, бросал горящие клочья. Дома вдоль улицы
вспыхивали, начиная с крыш, куда ветер нес искры, похожие на рои
огненных пчел.
В красном зареве с криками отчаяния и ярости метались
человеческие фигурки. Они то исчезали в черноте ночи, то порыв огня
высвечивал целые группы. Треск пожара смешивался с ревом скота,
громким лаем, но, кроме того, Фарамунд услышал и громкие уверенные
голоса.
Несколько хорошо вооруженных пеших загоняли людей обратно в
горящие дома, теснили в сады, на огороды. Еще с десяток тоже пиками
выгоняли из сараев коров, овец, даже коз сгоняли на середину улицы.
В сторонке уже держали с десяток молодых девок, испуганных, почти
полуголых, в порванных сорочках.
Фарамунд успел подумать, что здесь строго, у Свена в чужом селе
бросились бы насиловать прямо на улице, забыв обо всем, а здесь
чувствуется железная рука вожака.
В отсветах огня хорошо можно было рассмотреть как чужих воинов,
так и угрюмых мужиков, что молча дрались на порогах домов, падали,
обливаясь кровью, и только тогда в темные проемы дверей врывались
чужаки, вытаскивали за волосы плачущих женщин. Над деревней крик
разметывался все громче, а пожар охватил уже все хаты, сараи, гудел
так, что заглушал треском и ревом человеческие крики.
Он невольно засмотрелся на воинов: все как один крупные,
широкие в плечах, лица в шрамах, глаза быстрые, дерзкие. Даже одеты
добротно, в кожаные доспехи, хотя с такими мышцами можно крушить, не
встречая ответных ударов.
И снова сзади прозвучал тревожный крик Вехульда:
- Фарамунд!.. Там тоже... горит!
Он и сам с ужасом видел, что над крепостью Свена поднимается
красный столб пожара. А грабители, увидев внезапно появившихся
всадников, подались назад, слаженно выставили пики. Вехульд
взвизгнул, пустил коня вперед, за ним с криками двинулись остальные.
Чужаки с копьями довольно умело доставали всадников. Фарамунд
сам рубился в первом ряду. Перед ним мелькали освещенные пожаром
багровые лица, исчезали во тьме, конь делал осторожный шажок, снова
удар, лицо пропадало, иногда успев брызнуть кровью. Он посылал коня
через еще дергающееся тело, оно пока не осознало свою смерть, рубил,
колол, рассекал, и все шаг за шагом, на острие клина, по бокам, чуть
отстав, медленно наступали соратники.
Сверху это было, как будто по темной заводи плывет птица с
горящими перьями, а от нее тянется расширяющаяся дорожка. Воины едва
успевали за ним, рубили и кололи, иногда падали с седел, через них
переступали, слышался стук железа по костям, по кожаным доспехам,
сухо трещали раскалываемые головы.
В одном месте перед ним выросли два настоящих гиганта, но он
сразил их так, словно это простые селяне, за спиной восхищенно
вскрикнул Громыхало, а Вехульд закричал весело, что так пройдут до
самого Рима.
Ошалевшие кони страшно храпели, раздували ноздри. В темноту без
всадников бежать страшились, носились по освещенному пятну,
набрасывались друг на друга и грызли огромными страшными зубами.
Иные, совсем ничего не понимая, дико и страшно визжали тонкими
не-лошажьими голосами, вставали на дыбы и били по воздуху копытами,
либо же напротив, поворачивались задом к схватке и лягались, не
разбирая, кто свой, а кто чужой.
Еще не пали последние из напавших на село, а он пустил коня в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг