Набатников отложил свой опыт еще на несколько дней. Для некоторых
обобщений нужны были дополнительные материалы из Москвы, где летающий диск
не раз достигал своего потолка и мог часами висеть в пространстве.
В это время на Земле сотрудники института, где работал Набатников,
следили за экранами, на которых были видны сложные явления распада
вещества. Что-то в них заинтересовало Афанасия Гавриловича, он потребовал
новой проверки, но уже в других, измененных условиях.
Это как нельзя лучше устраивало Дерябина. Вместе с инженерами Института
электроники и телевидения он поставил своеобразный рекорд дальности приема.
Однажды Набатников, Пичуев и все, кто был заинтересован в дальних
телепередачах, собрались в палатке. Здесь стоял большой экспериментальный
телевизор, привезенный с собой Вячеславом Акимовичем.
Пригласили сюда и Зину. Потом пришла медсестра, молодая, но уже
поблекшая женщина в белой косынке; она глаз не сводила с больной и была
при ней постоянно.
В палатке расставили скамейки, получилось что-то вроде телевизионного
театра, как в Москве. Правда, экран был много меньше, но для нескольких
зрителей вполне достаточен.
Сейчас телевизионный приемник, установленный в диске и поднявшийся на
высоту около двухсот километров, принимал программу из-за океана.
Возможно, ее транслировала какая-нибудь телевизионная станция Канады.
Пичуев терпеливо, шепотом, чтоб не мешать другим, объяснял Зине
сущность всей этой системы. До сих пор она ее не поняла как следует.
- Ну хорошо, - соглашалась Зина, - Я глупый несмышленыш. Значит, в
диске приемник? Он принял какую-то картинку... Ладно, пусть электрические
сигналы. Дальше через передатчик он посылает эти сигналы вниз. Под Москвой
ваша лаборантка сидит в четырехугольной башне и принимает их, потом
сигналы эти идут к радиопрожектору. А он что же?
Пичуев чуть слышно ответил:
- Опять их отправляет вверх? Ах, так! Ну, тогда понятно. Мы здесь
принимаем отраженную от диска картинку?.. Нет? Не картинку?
Телевизионные сигналы? Я о том и говорю. Значит, здесь уже, в
телевизоре, они превращаются в картинку. Вот теперь что-то проясняется.
На экране шла так называемая внестудийная передача? Доказывалась
очередная телевизионная хроника: куда-то отправлялись войска, то ли в
Европу, то ли в Азию.
Бравые молодцы в пилотках и коротких курточках - форма американских
солдат - выстроились на площади у пристани. Вдали виднелись мачты
кораблей. На них косились долговязые парни, ожидая погрузки, и, судя то
всему, эти левофланговые, впрочем так же как и многие другие, не
испытывали особой радости от предстоящего путешествия. На лицах их стыла
обязательная улыбка. Трепетали на ветру полосато-звездные флаги.
Стараясь никого не зацепить своими длинными ногами, Женя встал и сел
поближе к экрану. Он понимал, что телевизионная компания не стала бы
передавать столь неинтересное, надоевшее американцам зрелище. Вероятно,
готовилась сенсация.
Оркестр заиграл популярную песенку. На площадь выкатился открытый
автомобиль, до бортов наполненный цветами. В нем, как из клумбы, торчала
голова с пышными локонами, чем-то напоминающая хризантему. Диктор сообщил,
что локоны эти принадлежат известной киноактрисе... Фамилию ее Женя не
расслышал в реве толпы, окружающей площадь.
Молодой генерал подскочил к машине, открыл дверцу. Кинозвезда, с
привычной улыбкой повернувшись к телекамере, поблагодарила, манерно
протянув руку.
Женя не был ценителем женской красоты, мало понимал в этом, но лицо
актрисы ему не понравилось: крупный, нарисованный рот, наклеенные ресницы,
тонюсенькие брови, оказавшиеся очень высоко, не на своем месте.
Выражение лица глуповатое, злое. Даже улыбка не спасала.
В блестящем, плотно обтягивающем фигуру платье, похожая на морского
льва, мелкими, семенящими шажками знаменитая кинозвезда подбежала к
унылому левофланговому и, обняв за шею, поцеловала.
Аплодисменты, свист, крики не смутили солдата, удостоившегося такой
награды. Он сразу повеселел, игриво подмигнул соседу: смотри, мол, шустрая
девчонка! Но актриса не забыла и соседа, таким же отработанным движением
левой рукой обняла его, привстала на носки и поцеловала. Потом третьего,
четвертого, пятого.
Диктор пышно говорил о патриотизме, любви американского народа к своим
славным парням. Говорил, что гордость мирового кино, мисс такая-то,
восхищена поступком чудесных ребят, настоящих американцев, которые едут за
океан бороться с коммунистами. За это она перецелует их всех до одного.
Пусть даже десять тысяч.
Все это Женя слышал в точном переводе Вячеслава Акимовича, который это
делал в основном для Зины. Слышал и не понимал, как можно опошлить,
уничтожить, втоптать в грязь святость чистых человеческих чувств.
В годы минувшей войны, повинуясь душевному порыву, со слезами
благодарности и счастья девушки дарили, возможно, первые свои поцелуи
воинам-освободителям, когда те проходили в строю по улицам советских
городов и селений. Так же было и на улицах Праги, Варшавы, в селах
Болгарии и Венгрии - везде, где встречали советских воинов, вызволивших
народы из тьмы к жизни. Девичьи поцелуи, чистые и благодарные. Их никто
никогда не забудет.
"А здесь, - краснея от гнева и стыда, Женя смотрел на экран, - с какой
холодной деловитостью печатает эта мисс свои законтрактованные поцелуи!
Неужели там никто не понимает, что это гадко, кощунство, издевательство
над совестью? Не так уж давно американские парни, вспоминая напутственные
поцелуи своих невест, выкалывали кореянкам глаза, отрезали уши, пытали
раскаленными утюгами. Сколько звериной злобы, изощренной нечеловеческой
жестокости показали они миру, измываясь над женщинами!
Это они прославили себя на островах Кочжедо и Понган. Это они продевали
проволоку в носы кореянок и с хохотом водили их по деревням. Это они
вешали пленниц на деревьях, они стреляли из пистолетов по живым мишеням -
женщинам деревни Сапхенни. Они расстреливали детей в ущелье Некягор.
Всему миру известны кровавые забавы американских парней".
Вспомнились остроголовые, бег инвалидов, плачущая мишень, о которой
писала Надя. Таков путь молодых убийц и палачей. Целуйте их, мисс!
Вдохновляйте на новые подвиги!
Мисс изнемогала от усталости. Она доцеловывала вторую сотню солдат,
прозрачным платочком вытирала припухший рот, губы с трудом расплывались в
улыбке. Теперь она уже никого не обнимала, а поочередно клала руку на
широкие солдатские плечи. Неудобно тянуться вверх, набрали каких-то
верзил, даже шея заболела. И мисс с тоской поглядывала в конец строя:
скоро ли дойдет она до низкорослых? Там дело пойдет быстрее.
Чтобы не затруднять гордость Голливуда - мисс устала ходить, - солдатам
было приказано передвигаться самим. Так целыми подразделениями они шли
мимо злой раскрашенной женщины, во имя грязной славы совершавшей
поцелуйный обряд.
Зина переглянулась со своей подругой - медсестрой, они поняли друг
друга. На чужом берегу, по ту сторону океана, вдруг оказалась женщина,
которая решила продемонстрировать чуть ли не всему миру, как мало значит
для нее женское достоинство. А Зине и ее подруге было стыдно и очень,
очень больно. Пусть на том берегу, пусть далеко, но они видят женщину.
Обидно за нее и за всех женщин мира. Она оскорбляет их.
Кинозвезда утомленно закрывала глаза и с явным беспокойством
притрагивалась пальчиком к губам.
- Сказка Андерсена, - заметил зло Афанасий Гаврилович. - Только в
американских масштабах, похлестче. Помните принцессу и свинопаса?
Принцесса вроде как прообраз этой дамы, - он кивком указал на экран. -
Но против нее никуда не годится. Помните? Та заплатила свинопасу за
трещотку всего лишь сто поцелуев. А мисс тоже за трещотку, то есть за
рекламную трескотню, готова выложить десять тысяч. Причем ей не важно
кому. Он знает, что в строю есть и свинопасы, и лавочники. Только
миллионеров нет.
Вадим напомнил, что принцессу из сказки фрейлины закрывали шлейфами. А
тут наоборот. Пусть весь мир смотрит! Кстати Вадим точно и не знал, чем
там дело кончилось.
- Справедливостью, - подсказал Лева (как же, затрагивалась его любимая
тема!). - Король выгнал принцессу из государства.
Набатников брезгливо поморщился.
- А эти не выгонят.. Им такое зрелище нравится. Я как-то читал
высказывание одного американского генерала, представителя радиофирмы. Он
мечтал о том, чтобы показывать по телевидению сцены сражений. "Пусть,
говорит, смотрят семьи за завтраком... Полезно". Знаете что? - он
повернулся к Пичуеву. - А нельзя ли все-таки выгнать бесстыдницу? Ну, если
не по Андерсену - из государства, то хотя бы из нашей палатки?
Телевизор выключили, зажгли свет. Сразу стало уютно, кругом свои. Над
столом висит график опытных передач, рядом - бинокль и шляпа Вячеслава
Акимовича.
Все разбрелись по своим палаткам. Вячеслав Акимович проследил, чтобы
Зину осторожно перенесли обратно в медпункт. И откуда только заботливость
взялась? Никогда он не испытывал ничего похожего. Смешно, конечно, но,
видно, и впрямь любовь делает чудеса. Сухой, замкнутый инженер вдруг стал
сентиментальным, прятал под подушкой платок Зины и по ночам, чтоб никто не
видел, бродил возле палатки медпункта.
Сейчас он вернулся к себе, с телевизором, аппарат оказался в полном
порядке, но уж очень тянется время до ночной прогулки. Конечно, все это
было глупо. Вячеслав Акимович понимал, что так серьезные люди не
поступают, но подчас упивался своим бессилием, как новым, радостным
ощущением.
Набатников все еще не уходил. Не обращая внимания на инженера, занятого
своим делом, сидел, положив тяжелые руки на колени, думал о передаче из
чужого мира, о трупном яде и нашей заботе, когда мы стараемся оградить
молодежь от ядовитых микробов, которые проникают всюду, как гриппозный
вирус, видимый лишь под электронным микроскопом.
Мы давно уничтожили тифозную вошь, что не очень трудно, - простые
правила гигиены, - а от гриппа можно уберечься не всегда. Чихнет человек в
трамвае - и ты уже заболел. Казалось бы, что особенного в детективном
американском фильме, пустой книжонке о похождениях какого-нибудь ловкача,
в джазовой пластинке или тарзаньих космах? Но заболеть можно, особенно
если организм слабый и еще не выработался у него иммунитет здоровой
советской культуры.
Об этой культуре не раз говорилось с ребятами, и Набатников хоть и
посмеялся над Левой и Вадимом - ревнителями хорошего вкуса, оказавшимися в
милиции, - но радовался их нетерпимости. Он не мог разделить мнение
Вячеслава Акимовича, который доказывал, что все эти кошечки, открытки с
виршами - абсолютные пустяки, и если мы убережем нашу молодежь от
микробов, проникающих к нам с той стороны, то все будет в порядке; с
пошлятиной, оставшейся от старого мещанства, оправиться легче.
Вот и сейчас Афанасий Гаврилович вызвал его на разговор об этом.
- Извините, что я пользуюсь примерами из медицины, - продолжал он,
откинувшись назад и опираясь руками на скамейку. - В ней я почти не
разбираюсь. Но специалисты утверждают, что существуют микробы, которые
десятки лет могут прятаться в организме. Потом случайный толчок, вспышка -
и человек заболевает. Есть также микробы, что передаются по наследству. От
них не всегда избавишься.
- Вы говорите о мещанстве? - спросил Вячеслав Акимович, выключая
телевизор и закрывая его чехлом.
- Не только. Например, вы человек молодой, а поступаете иной раз, как
старый чиновник.
Обвинение оказалось столь неожиданным, что Пичуев растерялся, снял очки
и пробормотал:
- Никогда не замечал этого.
- Да не только вы, а и многие из нас не замечают. Я не говорю о воем
известных чиновничьих замашках, бюрократизме и прочем. Это распознается
легко. Есть вещи пострашнее, а мы к ним относимся куда как благодушно.
Вы еще не ответили академику Милованову?
- Нет, но завтра отвечу.
Сегодня утром Пичуев невзначай обмолвился, что Константин Христофорович
Милованов, которого хорошо знал Набатников (во время ленинградской блокады
жили вместе в одной комнатушке, чтоб теплее было), просит устроить
оканчивающего студента Кучинского в Институт электроники и телевидения.
Афанасий Гаврилович не всегда считал нужным скрывать свою прямоту и
даже резкость, а потому спросил без обиняков:
- Интересно, почему письмо адресовано лично вам, Вячеслав Акимович, а
не в комиссию по распределению оканчивающих студентов или не в отдел
кадров вашего института? Вы знаете этого Кучинского?
- Нет. Но думаю, что академик его знает.
- Кого? Кучинского? Даже в глаза не видел. Но с отцом его немного
знаком. На курорте встретились. Жены - те друзья, шьют у одной портнихи.
Этого было достаточно, чтобы всем вместе позаботиться о карьере
молодого бездельника.
- Почему бездельника? Константин Христофорович пишет... Да вот
почитайте.
Набатников пробежал глазами письмо.
- Стандартная форма. Дескать, прошу... если, конечно, можешь...
"Способный мальчик. Будет полезен... Заранее благодарю..."
Возвращая письмо, он сокрушенно покачал головой и грустно улыбнулся.
- Эх, Константин Христофорович, друг ты мой дорогой! Стойко выдержал
суровую блокаду - и вдруг сдался под напором карьеристов, приспособленцев
и черт знает еще кого! Почему я злюсь, добрейший Вячеслав Акимович? Ведь
это не первый случай. Академик - человек общительный, к нему многие льнут,
как мухи к меду. То дочку нужно перетащить из киевского института в
московский, то посодействовать сынку в конкурсных экзаменах, хотя у него в
аттестате четыре тройки.
Константин противится, зная, что здесь горю не поможешь. Наберет парень
подходящее количество очков - примут, нет - так уж извините. Но отказать
не в силах, пишет все-таки письмо члену приемной комиссии... Тот знает
академика, уважает его громкое имя, и неизвестно, чем там это дело
кончается. - Набатников откинул полу у выхода из палатки и, убедившись,
что рядом никого нет, спросил: - Можете ли вы, добрейший Вячеслав
Акимович, признаться, положа руку на сердце, как вы хотели ответить на
письмо?
Пичуев надел очки и покорно склонил голову, как бы заранее соглашаясь с
предположениями Набатникова.
- Ответ нехитрый. Я еще в детстве знал Константина Христофоровича. Он
был другом моего погибшего отца, начальника шахты. Помните, я вам
рассказывал? Очень ценю заботу Константина Христофоровича. Много он сделал
для меня и матери.
- Значит, есть привходящие обстоятельства. Но и в любом другом случае
никто бы из нас не стал обижать старика. Просит? Значит, надо сделать. А
просит не он - Кучинские. Так и просачиваются всюду бездарные дельцы,
хитрые, изворотливые. Делать они ничего не умеют, живут нашим благодушием.
Вячеслав Акимович все еще рассеянно вертел в руках письмо.
- Где же выход?
- Для вас очень простой. При встрече с академиком скажете
чистосердечно, что из себя представляет его протеже. Вы думаете, Кучинский
в первый раз пользуется именами уважаемых людей? Говорил я с отцом,
ссылается на жену - это она все устраивает. А сам он - агнец божий. Знать
ничего не знает, ведать не ведает. Обещал проследить, благодарил за
дружбу. И вот вам результат - новое письмо. А сколько было телефонных
звонков, просьб замолвить словечко!
- Неужели нельзя рекомендовать способного человека? Ну, скажем,
Журавлихина? Я его хочу взять в лабораторию. Гораздый, Усиков пока еще
молоды и не скоро кончат институт, Багрецов уже работает. Как и он, Женя
полезен науке. Разве нельзя ему посодействовать, написать письмо?
Набатников весело посмотрел на Пичуева, ласково потрепал по плечу.
- Милый вы мой Вячеслав Акимович. За достойного человека, за
талантливого, честного, любящего свой труд, я голову положу. Если нужно,
напишу десятки писем в любую комиссию, министру, кому угодно. Писем
восторженных, нежных, настойчивых. Позвоню, поеду, поговорю - все, что от
меня потребуется. Но, как правило, такому человеку не нужны мои старания.
Талантливых людей у нас повсюду ищут, воспитывают их, способности
поощряют, труд награждают. Слов нет, бывает, когда достойный человек
остается в тени, незамеченным, но это редко. Кому же нужны всякие
рекомендации, звонки, протекции? Кучинским? Потому-то мне и кажется, что
письма вроде этого, - он взял листок из рук инженера, - надо выпускать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг