толстый бронированный кабель? Куда идет? К "заземлению", как говорят
радиолюбители?
Смешной парадокс. Ведь Земля тогда будет в сотнях километров отсюда.
* * * * * * * * * *
Не только Пояркову, но даже людям, никогда близко не соприкасавшимся с
космическим излучением, известно, что есть такие тяжелые частицы, которые
глубоко проникают в живую ткань, ионизируют ее. А если они затронут
нервные центры? Тогда что?
Свинцовые колпаки сделаны не для защиты, а для проверки возможного
влияния космических частиц на мозговые клетки. И если внизу на экранах,
где видны биотоки мозга, будет замечено что-либо угрожающее, то "Унион"
немедленно спустят вниз. Изучение этих биотоков производилось давно,
созданы специальные аппараты, помогающие диагностировать психические
заболевания, но только совсем недавно был изобретен новый аппарат, который
решили применить для такого совершенно исключительного случая.
Об этом ничего не говорили ни Пояркову, ни Багрецову. Вадим сейчас снял
колпак и сразу же вызвал неудовольствие Марка Мироновича. Значит,
врачи-психиатры могли наблюдать работу нервных клеток только у Пояркова. А
перед отлетом хотелось бы проверить аппараты.
Неизвестно, что бы чувствовал Поярков, глядя на графическое изображение
своих мыслей. В специальной лаборатории рядом с кабинетом Набатникова
стояла необычная аппаратура.
Представьте себе два полуметровых экрана. На каждом из них вычерчено
схематическое изображение мозга, разделенное на отдельные нумерованные
участки. Вот экран Пояркова. То там, то здесь на чертеже вспыхивают
звездочки. Они показывают, где в данное мгновение наиболее интенсивно
работают нервные клетки. По характеру вспышек, по их интенсивности, по
тому, как они перебегают с одного моста на другое, можно проследить
процесс мышления, узнать его активность, быстроту реакции и многое другое,
в чем пока еще трудно разобраться виднейшим ученым-психиатрам.
Кстати, двое из этих ученых уже застыли у экрана Пояркова и с
нетерпением ждали, когда появится что-нибудь особо интересное, скажем, в
минуты сильного нервного возбуждения. Ведь человек должен волноваться
перед таким потрясающим полетом.
Ничего не поделаешь - врачи есть врачи, и если Набатников расценивал
установку этих контрольных приборов лишь как средство вовремя спасти людей
от возможного тяжкого заболевания, то врачам хотелось наиболее полно
проследить течение этой неисследованной болезни, чтобы в дальнейшем найти
способы предупреждения и борьбы с ней. Ведь совсем не за горами полеты
обыкновенных пассажиров.
Поярков не мог видеть экран, где сейчас перебегали с места на место
"звездочки его мыслей". Он смотрел на другой экран, видел светлеющее небо,
где гасли настоящие звезды, и куда был прочерчен его путь. Без всякой
электроники видел он и розовые облака, и чуть заметные снежные горы.
Все это настраивало на лирический лад, что сразу же было отмечено
врачами.
Звездочки лениво толпились на маленьком пятачке, бродили по кругу,
сонные и тусклые как вымученные стихи. Такова бывает лирика в объективном
изображении современной электроники.
И вдруг - россыпь огней. Они запрыгали, заметались, действительно
быстрые как мысль, мгновенно перескакивая с одного места на другое, думы
разные, но в них чувствовалась какая-то определенная закономерность и
тяготение к верхнему участку нарисованной схемы.
Врачи переглянулись, посмотрели на самописцы и осциллографы. Приборы
показывали, что Поярков несколько возбужден, повысилась частота пульса,
дыхание прерывистое. В чем же дело? По вспышкам на экране, по бегающим
звездочкам можно было бы заключить, что это волнение вызвано отнюдь не
страхом или, что вполне естественно, тревогой перед полетом. Объективные
данные полностью исключали гнев, раздражение... Никто ничего не понимал:
за свою сравнительно недолгую практику работы с новым аппаратом врачи пока
еще не встречались с подобной картиной на экране.
Да и в самом деле, разве можно приборами определить сложнейшие
человеческие чувства, взвесить радость, измерить печаль? На каких
хитроумных экранах увидите вы то, что привычно называть движением сердца
или чистотой души? Как можно узнать силу любви?
А именно она перепутала все на экране и поставила в тупик
ученых-психиатров.
Уже не отдельные вспышки, а космические ливни, похожие на те, что недавно
наблюдал Набатников, бушевали на экране. Ученые разводили руками. Что же
такое творится в сознании будущего космонавта?
Ничего особенного. Он столько передумал за эти дни, столько раз
представлял себе полет, что голова уже не воспринимала бессчетного
повторения одних и тех же мыслей. Больше того, выработалась защитная
система-блокировка.
Случайно взглянет Поярков на кромку диска, промелькнет мыслишка насчет
сопротивления воздушной среды - и вдруг сразу же исчезает, будто в мозгу
срабатывает какая-нибудь защелка и не дает мысли разматываться дальше.
Ведь до этого он мотал ее, мотал и так и эдак. Все выяснил, рассчитал,
проверил, - зачем же теперь себя выматывать?
Но мысль работает даже во сне. Поярков ее может дисциплинировать. И вот
для успокоения появилась вялая лирика, отмеченная на экране. Наконец -
самое настоящее живое, полнокровное: Серафим Михайлович вспомнил о Нюре.
"Как? Неужели в те немногие минуты, которые остались до старта, он
может думать о чем-то постороннем?" - удивился бы Аскольдик (да и не
только он).
Простите, но так случилось: Поярков вдруг ощутил прилив огромного
страстного чувства, какого никогда не испытывал.
Все, что было до этого, показалось ему анемичным, скучным и, что самое
оскорбительное для любви, рассудочным. Мелкая ненависть к мальчишке
Аскольдику, глупая ревность к Багрецову и к тому, кого Нюра когда-то
любила.
Стыдно! Почему только вчера, накануне испытаний, он сбросил с себя эти
ветхие лохмотья несчастного вздыхателя? Почему не раньше?
Он вспомнил, как поднял ее на руки, маленькую, будто невесомую, как
почувствовал на губах ее горячее... нет, только сейчас он понял, - жгучее,
опаляющее дыхание... Вспомнил - и сердце его остановилось... И опять не
тогда, а сейчас, перед стартом... Все в эти минуты кажется по-иному, и
надо бы вчера не так говорить с пей...
Поздно. Уже совсем рассвело. Через пятнадцать минут старт. Хоть бы
одним глазком взглянуть на нее. Наверное, она здесь, среди провожающих.
Почти для всех "Унион" лишь огромная машина с приборами и подопытными
животными.
Вот-вот она оторвется от земли. Все как полагается - обычные испытания.
А у Нюры оторвется сердце... Но как она догадалась? Неужели прочла в
глазах?
Проклятая неосторожность! Лучше бы вчера не видеть ее. Ведь знаешь же
хорошо, что не умеешь лгать.
На экране мелькали люди. Вот Набатников поднял палку, указывая куда-то
в небо. Дерябин, вероятно, уже на месте, возле пульта управления. А это
Бабкин. Наконец-то ему разрешили выйти на воздух. А рядом - Нюра, подняла
воротник своего клетчатого пальто, закуталась шарфом, зябко поводит
плечами, ежится от свежего ветерка.
Еще сильнее заколотилось сердце, кровь прилила к щекам. Посмотреть бы
на нее поближе, заглянуть в глаза... Он крутил ручки оптических устройств,
пробуя увеличить изображение, увидеть лицо крупным планом.
Сгоряча включил электронный телескоп. Нет, ничего не получается. Лицо
Нюры превратилось в туманность, но зато над ней четко, до мельчайших
подробностей был виден старый, морщинистый лик Луны.
Зачем она сейчас нужна Пояркову?
Нюра исчезла. Куда? Почему? Опять волнения. Не знал Поярков, что ее
отозвал Набатников. Он только что обошел кругом всего диска, и вдруг
возникли сомнения: исправна ли одна из мощных фотоэнергетических плит,
потом получивших название "солнечной батареи". Эта плита чем-то показалась
ему подозрительной.
Часть диска, где Набатников усмотрел неисправную плиту, лежала на
земле, поэтому ее можно было даже потрогать руками.
- Анна Васильевна, - обратился к Нюре Набатников, - вы хорошо знаете
курбатовские плиты. Что-то я в этой сомневаюсь. Она вроде как позеленела.
От времени, что ли?
Разговор этот слышали и Поярков и Багрецов, хотя сидели они в кабине, в
десятках метров от того места, где разговор этот происходил. Все
объяснялось довольно просто. В обшивке диска, в разных его отсеках, были
скрыты микрофоны, предназначенные для регистрации ударов метеорных частиц.
Удары должны быть слышны на Земле и в кабине космонавтов, где установлено
специальное табло, показывающее номер отсека, куда попала частица.
Не мудрено, что разговор Набатникова и Нюры, стоящих рядом, услышали
через наушники космонавты.
Поярков не мог не узнать ее голоса. Стараясь не дышать, он слышал вовсе
не обязательные для него вещи. Нюра успокаивала Афанасия Гавриловича,
говорила насчет позеленевшей плиты, присланной из новой партии, что цвет
такой и должен быть и что это нисколько не отражается на ее электрических
и механических свойствах. Видимо, Афанасия Гавриловича вполне
удовлетворило Нюрино объяснение, он поблагодарил ее и отошел. А Поярков
чего-то ждал.
Так, по крайней мере, показалось Багрецову. И вдруг, к своему
удивлению, Поярков слышит сказанное шепотом древнее, как мир, слово:
- Люблю...
Это было, конечно, наивно, особенно в столь неподходящей обстановке -
за три минуты до старта в космос, но что поделаешь, если Нюра не
сдержалась и, прильнув губами к холодному металлу, шепнула любимому
напутственное слово.
Оно было с ним все время в пути - крылатое слово победы и счастья.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Чему удивлялся Тимофей Бабкин? Бывают ли умные птицы?
И что такое "сила небесная"?
Как и было намечено, "Унион" вначале достиг своего потолка. Здесь, в
сильно разреженной атмосфере, включились атомные двигатели и вынесли
гигантскую космическую лабораторию на заданную орбиту.
Теперь уже двигатели не нужны. "Унион" мчится по инерции.
На плоской крыше Ионосферного института, где огромные параболоиды
радиолокаторов, как чаши, поднятые к небу, ловили отраженные от диска
невидимые лучи, где толстые трубы телескопов, похожие на гигантские
короткоствольные минометы, нацеливались на горизонт, чтобы не пропустить
те немногие минуты, когда пролетит "Унион"...
Именно здесь, а не в зале у приборов, вглядываясь в утреннее небо,
стоял Тимофей Бабкин. На его руку устало опиралась Нюра, дрожавшая от
холода и волнения.
Там, внизу, на большом телевизионном экране, можно будет наблюдать и
Землю с высоты и другие интересные картинки, а не только пролет светящейся
звездочки, но Тимофей захотел собственными глазами, без всякой
вспомогательной техники - радиолокаторов, сильнейших менисковых
телескопов, даже без бинокля - увидеть эту новую звезду.
Могучая радиолокационная и астрономическая техника позволяет видеть
"Унион"
на больших расстояниях. Ночью за "Унионом" можно увидеть и другой след.
Это светящаяся курбатовская ткань, вроде как хвост кометы.
В сегодняшнее ясное утро глаза всех телескопов и радиолокаторов
смотрели на восток. Оттуда из туманной дали должен вынырнуть "Унион" и,
описав дугу, скрыться за холмами. Как только радиолуч коснется
металлической поверхности диска и отразится обратно, все телескопы и все
приборы, что следят за ним, мгновенно придут в движение. Бесшумные
моторчики станут поворачивать трубы и параболоиды, ни на секунду не
выпуская из своего поля зрения пролетающий диск...
Этого момента и ждали наши друзья. Опершись на парапет и стискивая
побелевшими пальцами его узорчатую решетку, Нюра всем телом устремилась
вперед, как бы желая хоть чуточку быть поближе к тому месту, где появится
"Унион".
На нее с тревогой поглядывал Тимофей. Что это, волнение? Любопытство?
Впрочем, и сам Тимофей не мог совладать с теми довольно странными
ощущениями, которые сейчас испытывал.
Ему казалось, что он, Тимофей Бабкин, несется сейчас вокруг планеты.
Пусть там, наверху, осталась лишь частица его тепла да прибор, сделанный
вместе с Димкой, все равно вторично приходится переживать и страшное
волнение неизвестности и радость нехоженых троп.
Тимофей гордился, что был одним из первых, пусть даже случайных,
путников по дороге в космос. И если тот крошечный отрезок пути в "Унионе"
хоть как-то помог сегодняшнему полету, то лучшего и желать нельзя. Он
понял, что настоящее счастье не в спокойном безоблачном существовании, как
ему казалось раньше, а в огромном беспокойстве за всех. Там, наверху, он
боялся не только за себя, Стешу, Димку, - он мучился, думая о Пояркове,
Дерябине, Набатникове, обо всех, кто строил и оборудовал "Унион".
С чувством глубокого стыда вспоминал Тимофей, как иной раз лучшие свои
стремления и поступки прикрывал маской скептика, равнодушно пожимал
плечами, лениво острил и делал вид, что все ему надоело. Разговаривая с
Риммой, Тимофей видел себя как в зеркале, только у Риммы этот ленивый
скептицизм определял ее сущность, а у Тимофея просто так - глупое
жеманство.
- Летит! - вскрикнула Нюра.
На горизонте заблестела розовая звездочка с маленьким хвостиком. "Как
головастик, - невольно подумал Тимофей и тут же выругал себя. - Подобрал
сравнение, нечего сказать".
Звездочка промелькнула и растаяла в утреннем тумане. На площадке
показался Набатников.
- Земля!
Это прозвучало как возглас легендарного матроса Колумбовой каравеллы,
но в данном случае, спустившись к телевизору, люди могли видеть не кусок
земной тверди в океанском пространстве, а чуть ли не всю пашу планету с
огромной высоты.
Сбежавши вниз по лестнице, Бабкин и Нюра в изумлении застыли у большого
телевизионного экрана. Стереоскопически выпуклой вставала Земля. Сквозь
разорванную вату облаков вылезали горы, моря казались лиловыми. Сероватой
зеленью, розовыми песками пустыни была заполнена вся правая часть экрана.
"Унион" летел по меридиану, а потому оставалось странное впечатление,
будто земная ось переместилась к экватору и шар вот-вот повернется к нам
белым пятном Антарктиды. Этого не произошло - изображение померкло. "Унион"
скрылся за горизонтом, а радиоволны не проникают сквозь толщу Земли.
Даже в эти немногие минуты удалось записать изображение на
видеомагнитофонную пленку, чтобы в любой момент продемонстрировать его на
телевизоре. Все показатели многочисленных приборов, в том числе ЭВ-2 и
мейсоновского анализатора, принимались на контрольных пунктах нашей страны
и на исследовательских судах.
В соседнем зале помимо наблюдения за животными, изучали деление клеток,
влияние космических лучей на рост растений. Что же касается физических
исследований ионосферы, Солнца и планет, то о них и говорить не приходится.
Сотни приборов, установленных в "Унионе", передавали свои показатели.
Набатников мог быть довольным первыми успехами: "Унион" вышел на орбиту,
полет продолжается. Но все же история со снимками, оказавшимися в чужих
руках, нет-нет да и припомнится. Медоваров получил серьезный урок и, как
рассказывал следователь, ходил обиженным, готовясь к сдаче дел.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг