Пришла шифрованная радиограмма: "Унион" полетит по заданному маршруту,
имея на борту двух человек - Пояркова и Багрецова. Это будут лишь
предварительные испытания. Через несколько суток "Унион" должен
приземлиться на одном из военных аэродромов, после чего результаты полета
могут быть опубликованы.
- Вполне закономерно, - сказал Набатников, обращаясь к Пояркову и
Дерябину, которых он вызвал к себе в кабинет. - Я не хочу сравнивать, но
даже о полете первых спутников мы сообщали лишь после выведения их на
орбиты. О других полетах тоже ничего не писали заранее.
Поярков задумался.
- Так-то оно так, - произнес он неуверенно. - Но здесь, в институте,
даже гости знают, что готовится запуск "Униона". Они ждут этого события и
будут провожать нас.
- Ошибаешься, Серафим, - поправил его Набатников. - Пока только нам
известно о полете с людьми. Когда "Унион" выйдет на орбиту, тогда можно
сообщить, что в нем есть обезьяна по прозвищу "Яшка-гипертоник", Тимошка,
весьма уважаемый пес, потерявший глаз в защите частной собственности. А
кроме того, летят и другие, менее знаменитые четвероногие. Вот и все.
- Не беспокойся, - вмешался Борис Захарович. - Конспирацию мы
как-нибудь обеспечим. Рядом с кабинетом начальника есть лаборатория, куда,
кроме Афанасия и двух-трех сотрудников, никто не вхож. Там мы установим
телеметрическую аппаратуру, чтобы исследовать твое, Серафим, и Димкино
самочувствие. Понятно?
Поярков не сдавался:
- Ну хорошо. Я и Вадим займем кабину ночью накануне отлета, но как
объяснить людям наше таинственное исчезновение? Ведь мы не покажемся здесь
несколько дней.
Борис Захарович снисходительно поглядел на Пояркова и пригладил
ершистые усы.
- А это уже проще простого. Организовано множество контрольных пунктов.
Почему же и Афанасий, и я, и ведущий конструктор должны все из одного
места следить за "Унионом"? Нецелесообразно.
- Значит, мы ночью будто бы вылетаем на другой пункт наблюдений? -
спросил Поярков, вставая.
Афанасий Гаврилович поднял к нему смеющиеся глаза:
- Именно так и говори. Кстати, избавишь от лишних волнений дорогое тебе
существо. Предупреждаю, ей ни гугу. - Он приложил палец к губам.
Слегка покраснев, Поярков отвернулся.
- Не будем говорить об этом.
- Нет, будем!
- Тут уж пошли дела семейные, - понимающе улыбаясь, сказал Дерябин. - А
я, как всегда напоминал Толь Толич, человек беспартийный. И в общем,
тактично выставляюсь за дверь.
Не будем и мы присутствовать при этом разговоре. Он был действительно
партийный, если пользоваться определением Димки Багрецова, который считал
Набатникова настоящим коммунистом; потому что у него большая душа. И
беседу эту надо держать в секрете ото всех, даже от самого Багрецова, хотя
он и приложил все старания, чтобы она состоялась.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Здесь Набатников вспоминает арифметику, интересуется
киносъемкой, "творческой инициативой" и прочими вещами,
которые не имеют прямого отношения к завтрашнему
полету. А кроме того, тут рассказывается об одном
волнующем событии в жизни Пояркова.
Вполне понятно, что после своего открытия, которое Набатников скромно
называл "одним из частных решений перспективной задачи" - называл то ли в
шутку, то ли потому, что некогда было думать о формулировках, - он сделал
все возможное для нового исключительного эксперимента, подтверждающего
практическую ценность его работы.
Опять он летал в Москву, советовался, спорил... И люди, которые даже с
точки зрения студента обладали весьма скромными познаниями в теоретической
физике и не очень точно представляли себе, скажем, космическую частицу
"мю-мезон", вдруг согласились с Набатниковым и, отклонив притязания
виднейших астрономов, астроботаников, радиофизиков и других ученых,
утвердили программу испытаний "Униона" так, как хотел Набатников.
Для этого пришлось освободить многие секторы летающей лаборатории,
сократить весьма возросшие требования физиологов, которые доказывали, что
сейчас в центре внимания должен быть человек как хозяин космоса. И ученые,
отдавшие всю жизнь исследованию далеких туманностей, авторы всемирно
известных работ по спектральному анализу звезд и многие другие ученые,
одержимые и влюбленные в свою науку, покорно склоняли головы, когда им
говорили, что придется подождать с их экспериментами, потому что так нужно
Набатникову.
Но дело, конечно, не в Набатникове. Так нужно народу. Люди, умеющие
видеть "через горы времени", могли по достоинству оценить дерзкий замысел
Пояркова.
Но прежде всего они увидели в "Унионе" самое важное, самое главное: это
не просто гигантская научная лаборатория или космический вокзал на пути к
звездам, а... будущая электростанция. Последние опыты Набатникова
показали, что осуществление этой идеи вполне возможно. Надо пробовать.
Оставались считанные дни до полета "Униона", а Набатников все еще
ничего не говорил Багрецову о том, что вопрос о нем уже разрешен.
Зачем раньше времени волновать парня? Будет ждать, нервничать. Не лучше
ли сказать накануне, чтобы он поменьше мучился нетерпением?
Афанасий Гаврилович не сомневался в Багрецове. Ясно, что тот не
откажется.
Вот почему только за день до отлета Вадим узнал о своей необычной
командировке. Разговор происходил в кабинете.
- Согласен? - спросил Афанасий Гаврилович.
Вадим нервно поправил галстук.
- Я давно был согласен и сказал об этом.
- Знаю. Но ведь и Семенюк, или, как вы его зовете, Аскольдик, тоже
рвался в космос. Мальчики - народ увлекающийся, - подтрунивал Набатников,
но, заметив обиду на лице Вадима, сразу посерьезнел и крепко обнял его. -
Прости за сравнение... Ты поймешь меня без пышных слов. Дело
ответственное, рискованное... Но тебе его можно доверить.
- Спасибо, - Вадим низко склонил голову.
Он еще не мог разобраться в том смятении чувств, что обуяло его,
боялся, что хлынут они наружу и это действительно будет мальчишеством, как
уже намекнул Афанасий Гаврилович.
Набатников понимал Вадима, и ему не показалась странной та
сдержанность, с которой он принял столь волнующее известие. Но парню надо
дать опомниться, пусть поразмыслит на досуге, и Афанасий Гаврилович встал,
как бы давая этим понять, что его ждут другие дела.
- О твоих обязанностях в полете мы еще поговорим. А пока я должен
предупредить о соблюдении полной секретности. Никому ни слова.
Вадим вспомнил о матери. Она не знала даже о первом его полете - ничего
не писал, чтобы не беспокоилась, - вспомнил о друге своем Тимофее и в
сомнении спросил:
- Бабкину тоже нельзя сказать?
- До твоего возвращения.
- Спасибо, - уже невпопад повторил Вадим и, пожав протянутую
Набатниковым руку, вышел из кабинета.
Оставшись один, Афанасий Гаврилович резко выдвинул ящик стола, достал
оттуда фотографии, на которых были сняты иллюминаторы "Униона", и
задумался.
Вероятно, сегодня ему предстоит не очень приятный разговор с Аскольдом
Семенюком. Вот ведь, казалось бы, парень как парень, отец его работал
где-то по снабжению, потом с большим трудом добрался до поста директора
промкомбината. Ничего особенного - зарплата среднего служащего, не то что
у матери Багрецова. У нее множество научных трудов, деньги порядочные. И у
нее только один сын, больше никого нет. Могла бы побаловать как следует. А
вышло наоборот: Димка вырос трудолюбивым и честным, а Семенюк-младший
оказался не только бездельником, но и просто паршивцем, если не сказать
большего. В чем же тут дело? Кто виноват?
Афанасий Гаврилович до сих пор не мог успокоиться из-за этой проклятой
кинопленки, которая по милости младшего Семенюка и Медоварова попала в
чужие руки. Как теперь уже стало известно, ее копия оказалась за рубежом.
Но что в ней там нашли интересного? Семенюк снимал только иллюминаторы.
Это было точно доказано, и по существу за помощником фотолаборанта никакой
особой вины не числилось. Он выполнял распоряжение Медоварова.
Из разговора со следователем Набатников узнал, что Аскольда Семенюка не
вызывали, а ограничились беседой с Медоваровым, которому было предъявлено
обвинение в притуплении бдительности и использовании служебного положения.
Он не имел права принимать частные заказы и приказывать помощнику
лаборанта фотографировать иллюминаторы Литовцева для какого-то журнала.
Сейчас, рассматривая фотографии, переснятые с кинопленки, Набатников
припоминал свой недавний разговор со следователем.
- Да ведь это нижние иллюминаторы, - доказывал Набатников. - А те, что
сделаны из "космической брони", были наверху.
- Вполне возможно, - согласился следователь. - Но сущность дела от
этого не меняется.
- Я тоже так думаю. Однако что-то мне здесь не нравится. Возможно,
Семенюк ошибся... А если здесь другая причина?
Следователь помолчал и сказал откровенно:
- Не знаю почему, но меня предупредили, чтобы Аскольда Семенюка пока не
тревожить.
- Вряд ли он связан с иностранной разведкой. Молод и глуп.
- По глупости тоже бывает. Но в данном случае это исключено: Мы
проверяли...
А ваши опасения я понимаю... Специальная техника. Хорошо бы вы сами
выяснили насчет иллюминаторов... Если это вас не затруднит.
- Пустяки, - отмахнулся Набатников. - Люди меня интересуют не меньше
иллюминаторов. Любопытно познакомиться поближе. Говорят, что мальчик
где-то здесь отдыхает от трудов праведных.
- Так точно, - подтвердил следователь. - Он должен сюда заехать -
позабыл отметить командировку. Медоваров потребовал. Перед сдачей дел
хочет, чтобы вся отчетность была в порядке.
Набатникова удивило это странное совпадение, но ведь с Толь Толичем был
уже серьезный разговор и, вероятно, ему подсказали, как поступать дальше.
А Набатникову подсказывать не нужно, он сделает все возможное, что от него
зависит.
* * * * * * * * * *
Аскольдик приехал именно в тот день, когда его и ожидали. Зайти к
директору института? Пожалуйста! И ни тени удивления. Наконец-то
Набатников пожелал извиниться? Ведь неудобно, когда люди приезжают в
командировку, а им - от ворот поворот. Вероятно, подействовала жалоба,
которую тайком от Толь Толича подписали три аспиранта. Разве так можно
относиться к молодым кадрам?
Накрутили, видно, Набатникову хвост. Теперь лебезит, заискивает перед
молодежью.
"Ну, ясно!" - подумал Аскольдик, когда, предложив ему кресло,
Набатников начал разговор издалека. Спрашивал, как отдохнул молодой
товарищ - уже успел загореть, - интересовался киносъемкой, как она
получается?
- Спасибо, Афанасий Гаврилович, - вежливо ответил Аскольдик. -
Получается.
На цветную снимал... Да что вы! Не в первый раз. Освоена... А места
здесь вполне приличные. Хочу осенью опять подъехать. Недавно "Волгу"
получил.
- Выиграли в лотерее?
- Что вы, Афанасий Гаврилович! Купил на свои кровные... То есть не
совсем на свои, - заметив удивленный взгляд Набатникова, поправился
Аскольдик. - Папан у меня добрый. Помог.
- Это приятно. Анатолий Анатольевич очень хорошо о нем отзывался.
Кстати, а вы знаете, сколько стоит "Волга"?
- Конечно.
- Отец ваш директор производственного комбината? Так, кажется? Ковры,
дорожки... Не помню, что-то мне говорил Анатолий Анатольевич. Зарплата его
вам известна?
- Примерно, - нехотя ответил Аскольдик.
- Вы извините меня, товарищ Семенюк, за любопытство. Возможно, вам
посчастливилось? По займу выиграли? Нет? Тогда, может быть, дача в
наследство осталась? Отец решил сделать вам подарок и продал ее за
ненадобностью?
- При чем тут наследство? - обиделся Аскольдик. - Дачу сами построили и
продавать ее пока не собираемся.
Афанасий Гаврилович взял со стола счетную линейку и протянул ее
Аскольдику:
- Видимо, я совсем позабыл арифметику. Проверьте, пожалуйста. По моим
расчетам, ваш папа должен работать два года, чтобы купить "Волгу". Но ведь
пить-есть тоже надо. Мама не работает, а вашу зарплату всерьез принимать
нельзя. Она почти целиком уходит на содержание машины и ваши личные
потребности. Математический парадокс.
- Я не математик, Афанасий Гаврилович, - лениво произнес Аскольдик,
кладя линейку на стол. - И, откровенно говоря, этим вопросом никогда не
интересовался.
Набатников чуть не стукнул кулаком по столу. Не интересовался? А сюда
прилетел с блокнотом, хотел выпускать сатирический листок, любопытствовал,
спрашивал, нет ли бракоделов среди ученых, выискивал сплетни, дотошный до
всякой ерунды... А что творится дома, его, видите ли, не интересует. Но
самое главное, что тут он искренен. Он всегда в стороне. И, к сожалению,
так нередко бывает. Развернешь газету, читаешь: "Из зала суда". Опять
проворовался какой-нибудь завмаг. Построил себе дачу за огромные деньги. А
откуда у него деньги - никто раньше не спрашивал. Равнодушные доброхоты
отводили ему участок, подписывали всякие бумаги, продавали стройматериалы,
помогали рабочей силой... А ведь стоило только прикинуть в уме общую сумму
его многолетней зарплаты и примерную стоимость дачи, как дело уже можно
передавать в прокуратуру. До каких же пор мы будем оправдываться
пережитками капитализма? Почему мы слепо закрываем глаза и ждем
естественного и обязательного конца, что жулик обязательно попадется?
Неужели так мало значит профилактика?
- Простите мою назойливость, товарищ Семенюк, - как можно спокойнее
проговорил Набатников. - Вы изволили заметить, что бытовыми вопросами не
интересуетесь. Тогда чем же?
Аскольдик снисходительно усмехнулся:
- Мне очень странно слышать это от вас, Афанасий Гаврилович. Разве
сейчас, когда открылись дороги в космос, можно интересоваться чем-либо
другим? Вся молодежь только и думает, как бы поскорее распроститься со
старухой.
- Какой старухой? - удивился Афанасий Гаврилович.
- Землей, конечно.
Набатников только руками развел. Вон чем он прикрывает свою пакостную
философию! "Впрочем, почему именно вас, уважаемый профессор, занимающегося
изучением космоса, волнуют какие-то мелкие жулики? - иронически спросил он
себя. - Полноте, Афанасий Гаврилович, завтра открывается новая эпоха в
истории человечества. Вечная энергия космических пространств будет спущена
на Землю..."
Нет, не убедит себя профессор Набатников, и зря он старается пышными
словами оградить свое сознание от сегодняшнего, сиюминутного. Во имя чего?
Ради кого он живет и трудится? Во имя будущего человечества, ради наших
детей... Но опять вновь и вновь возникает трезвая, холодная мысль. Дети? У
Набатникова взрослая дочь - учительница в сельской школе. Она счастлива, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг