хотелось есть. Вообще, с Димкой творилось что-то непонятное. Бабкин
объяснял его болезнь ночной простудой. К тому же солнце нажгло голову,
ведь Димка все утро ходил без шляпы. А солнце в этих краях серьезное, с
ним надо вести себя умеючи.
Техникам отвели маленькую комнатенку, где стояли три кровати, - одна из
них была уже занята практикантом, - стол, стулья. Собственно говоря,
больше ничего и не требовалось.
Бабкин уложил друга в постель, достал градусник и приказал каждые два
часа измерять температуру. Кто его знает, может, у Димки какая-нибудь
тропическая малярия. Хотел было Тимофей доложить "по начальству", что тут
один больной объявился, но Димка категорически запротестовал:
- Ты что? С ума сошел? Курбатов подумает - притворяюсь, разжалобить его
хочу.
Пришлось согласиться. "Эх, Стеши здесь нет! - с сожалением подумал
Тимофей.
- Она бы живо его на ноги поставила". Тимофей, как многие влюбленные,
верил в необыкновенные возможности своей подруги, - никаких врачей не надо.
Хотя Димка ему и ровесник, но с осени прошлого года Тимофей
почувствовал, что стал несравненно старше своего беспечного друга.
У семейного человека куда больше забот и ответственности перед
обществом.
Правда, семья у Бабкина небольшая: он да Стеша, знатный полевод из
Девичьей Поляны, и живут они пока врозь, но это временно, из-за
неповоротливости строительной организации, которая обязалась построить
здание филиала института погоды неподалеку от Девичьей Поляны. Во время
отпуска Бабкин приезжал к Стеше. Чуть ли не каждый день он ходил на
строительство, помогал чем мог, подавал кирпичи, убирал строительный
мусор. Но дело подвигалось медленно. Впрочем, так казалось Бабкину. Дом
института погоды строители обещали сдать в срок, а Тимофею хотелось
сократить этот срок раза в два.
Димка жалел друга. В самом деле, из-за какого-то пустяка отодвигалось
большое человеческое счастье. Стеша ни за что в жизни не уедет из родного
колхоза, а Бабкину не хотелось менять любимую специальность. Ведь он
специалист по радиометеоприборам. Что ему делать в колхозе? Но вышло
великолепно. После ряда исследований, в которых принимали участие Багрецов
и Бабкин, видные специалисты предложили построить филиал института погоды
в районе Девичьей Поляны. С ними согласились. Бабкин терпеливо ждал, когда
он сможет туда поехать, но Стеше это надоело; в один из приездов в Москву
вышла за Тимку замуж и на время отпуска увезла его с собой.
Теперь, конечно, не жизнь, а мучение. Видятся редко. Зимой Стеше
посвободнее, она бывает в Москве, недавно приезжала на
сельскохозяйственную выставку - и опять домой. А у Тимки нет дома, живет у
дальних родственников.
Багрецов считал, что в двадцать два года рановато обзаводиться семьей,
но Тимке можно, он ведь совершенно самостоятельный, к тому же любовь
трехлетняя, терпеливая - разве это шутка?
Втайне Вадим завидовал другу. Стеша, конечно, хорошая девушка, но там
же, в Девичьей Поляне, Вадиму нравилась другая - Ольга. Потом она вышла
замуж, не поняла, не почувствовала робкой его любви. Да и не любовь это
была, а юношеское влечение к чистому, прекрасному, жажда девичьей дружбы.
Прошлым летом вновь заныло сердце, будто вошло с него необычное,
незнакомое. Может, это и называется любовью? Встречи каждый день, часы и
минуты считал до свиданий... И вдруг все как ножом отрезало: понял, что не
стоит красивая Надя ни любви, ни дружбы. Ей нравились немое обожание,
рыцарская услужливость, горячие слова, над которыми она смеялась, и
льстивый шепот друзей. Всех она стремилась поставить на колени, всех
покорить. Слишком поздно распознал ее Вадим, хлебнул горя, помучился...
С тех пор, а особенно после своей женитьбы, Бабкин установил над Димкой
суровую опеку: критически оценивал каждую девушку, которую видел с ним
рядом. Бабкин не ошибется, он человек семейный, один раз выбрал - теперь
на всю жизнь. В этом он был твердо уверен (разве лучше Стеши бывают жены
на свете?). Он не допустит, чтобы страдал его лучший друг, за ним глаз да
глаз нужен. Хорошо, что Надю раскусил вовремя, а то бы совсем пропал малый.
Тимофей неловко поправил у Димки простыню и, пробормотав несколько
ободряющих слов, ушел. Необходимо было срочно оборудовать монтажный стол,
который техникам выделили в общей измерительной лаборатории.
Оставшись один, Багрецов сбросил простыню, открыл окно. Сразу же
пахнуло жаром, будто из печного отдушника. До этого в комнате было
прохладно - работала холодильная установка. Электроэнергии много, на все
хватит.
Вадим снова лег на кровать, стараясь ни о чем не думать, и даже
задремал.
- Привет болящему соседу! - послышался веселый голос за окном.
- Кто там? - спросил Вадим, вынимая градусник.
- Бледнолицый брат твой.
- Кучинский?
- А кто же? Собственной персоной. Лежи, лежи, старик. - Кучинский
предупредил его движение, заметив, что Вадим хочет приподняться. - Приду
сейчас. Потреплемся. Как там в Москве? - И, не дожидаясь ответа, исчез.
Откровенно говоря, Багрецова не радовала эта встреча. Он знал, что в
комнате живет какой-то практикант, но фамилии его не называли. И вдруг -
Жора Кучинский! Его-то Вадим знал хорошо. Жили в одном доме, квартиры -
через площадку.
- Будь здоров, старик! - открывая дверь, воскликнул Жора, бросил
чемодан на кровать и направился к Вадиму, раскрыв объятья. - Рад, старик,
тебя видеть.
Багрецов увернулся.
- Не тронь меня. Грипп.
- Эк тебя не вовремя угораздило! Слыхал, слыхал о твоих подвигах.
Костюмчик-то здорово пострадал? - озабоченно спросил Жора, присаживаясь.
- Как будто бы, - нехотя ответил Вадим. - В Москве отдам в чистку.
- Зачем в Москве? Ведь я только что из Ташкента. Павел Иванович просил
получить кое-какое оборудование. Семь ящиков привез. Скоро опять погулять
отпрошусь. Могу, старик, и костюмчик твой захватить. Да не беспокойся, мне
это раз плюнуть. В химчистке знакомая девочка.
- Ей сколько лет? Пять?
Кучинский рассмеялся, показав золотой зуб.
- Шутишь, старик. Двадцать с хвостиком.
- Значит, девушка, а не девочка. И потом - какой я старик? Не люблю я...
твоего жаргона.
Язвительно хмыкнув, Кучинский обиделся:
- Куда уж нам! Не то воспитание.
Багрецов смотрел на этого самодовольного розовощекого парня, который
ездил по делам в длиннополом зеленом пиджаке, в брюках сиреневого цвета, в
узорчатых туфлях, сплетенных из тонких ремешков, видел весь его
подчеркнуто "светский лоск", который он умело скрывал от товарищей по
институту (зачем гусей дразнить, "стиляг" у нас не любят), смотрел на
гладкую его прическу с пышным чубом, который тщательно зализывался, едва
Жора переступал порог института, и в душе Вадима поднималось еле
сдерживаемое раздражение.
- Скоро опять поедешь? - спросил Вадим, силясь подавить это
неприязненное чувство.
- Спрашиваешь! Через пару недель. Все отдыхают. А я что, рыжий? Тоже
надо проветриться.
- Устал?
Кучинский аккуратно подтянул узенькие брюки, выставив напоказ пестрые
носки.
- Нечего подкалывать, старик. Право на отдых. Не придерешься. Ты,
конечно, презираешь общество, а я...
- Погоди. О каком обществе ты говоришь? - перебил его Вадим.
- Наше, институтское. Помнишь, я тебя знакомил? Ты же знаешь Мишу
Вольского, Майю, Элю, Витюшу...
- Ах, вот ты о ком. Тогда продолжай.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ничего особенного. Просто ни ты и ни Эля, даже ни Витюша для меня не
пример, - равнодушно ответил Вадим и перевел разговор на другую тему: -
Тебе нравится Ташкент?
- Не совсем. Но я хочу досконально узнать, как там люди живут.
- Из любознательности?
Усмешка искривила пухлые губы Кучинского.
- Тебе хорошо говорить. В Москве зацепился. А я нарочно с дипломом
затянул, чтобы в дураках не остаться. Ушлют к черту на рога, ну и будь
здоров!
- Не вижу разницы, где работать.
- Это для кого как, - раздраженно воскликнул Кучинский. - Тебе и,
скажем, твоим друзьям вроде Бабкина все равно, где пыхтеть. Разве вы
что-нибудь понимаете в жизни! А у меня другие потребности. Помню, я одну
книжку прочел...
- Скажите пожалуйста! - Вадим уже начал задираться. - Кучинский
интересуется книгами! Чудеса. Это какой же том в твоей жизни? Второй или
третий?
- Брось, Вадимище. Поговорим как мужчина с мужчиной, - вкрадчиво сказал
Кучинский, дотрагиваясь до его плеча. - Я для тебя, старик, многое могу
устроить.
- Не нуждаюсь. - Багрецов нетерпеливо дернул плечом и еще плотнее
придвинулся к стене.
- Напрасно. Так вот, я начал про книжку... - Кучинский высоко закинул
ногу на ногу и приготовился к обстоятельному рассказу. - Ты, конечно, ее
читал, увлекательный такой роман, про Гулливера. Автора не помню... - Он
выжидательно помолчал, надеясь, что Вадим подскажет фамилию, но тот решил
не поддерживать разговора. - Ну да ладно! Всех писателей не упомнишь.
Память скверная. Номера телефонов даже забываю...
Кучинский присел к столу и, рассматривая себя в увеличительном зеркале,
продолжал:
- Не помню, старик, почему, но Гулливер оказался выброшенным на берег.
Проснулся и увидел, что каждый его волосок прикручен к колышку.
Веселенькое дело! Он даже головы не мог приподнять... Вот так и я, старик,
привязан к своей жизни в Москве. Каждый колышек... как бы это сказать,
ну... - полезный родственник, знакомый, какой-нибудь приятный дом, где я
часто бываю, водная станция, Дом кино, скамейка в "Эрмитаже". Ну конечно,
наша квартира, свои ребята, девочки... - говорил он, как бы выцеживая
слова. - Вот и посуди, старик: могу ли я уехать из Москвы? Приподниму
голову - больно, да и волосы можно оборвать, то есть, я хочу сказать, все
самые необходимые связи. Понял теперь, в чем дело?
- Тут и понимать нечего - быть тебе лысым. Будут развеваться на
колышках волосики Кучинского.
- Думаешь, пошлют?
- Так же, как и всех. - Вадим передернул плечами. - Даже папа не
поможет.
Это верно. Еще в прошлом году Жора предпринял кое-какие меры, чтоб
устроиться в Институт электроники и телевидения, но безуспешно. Теперь
будет еще труднее. В пустыне скоро начнут строить медный комбинат, о
котором рассказывал Курбатов, раскинутся повсюду зеркальные поля,
потребуются десятки инженеров-"фотоэнергетиков". Это редкая специальность.
Хорошо, если удастся устроиться в Ташкенте в какой-нибудь
"фотоэнергетический трест". А если нет? Придется работать сменным
инженером солнечной электростанции.
Удовольствие среднее. Нет, Жора, это не для тебя.
- Может, мне здоровье не позволяет? - пробормотал он неуверенно. -
Пустыня не для всех.
- Святая наивность, старик!
Последнее слово Вадим сказал с подчеркнутой насмешкой. Кучинский
озадаченно посмотрел на него и склонил голову набок, будто к чему-то
прислушиваясь.
- А я уже медицинские связи налаживал. Был один врач на примете.
- Скажи: за каким чертом ты посвящаешь меня в свои грязные дела? -
рассердился Багрецов. - Удивительный цинизм.
- Я ведь не на собрании выступаю, - примирительно сказал Кучинский и
поморщился. - Обыкновенный дружеский разговор. Может, я за советом пришел?
Ты передовой комсомолец? Передовой. Обязан ты заниматься воспитательной
работой среди рядовых комсомольцев вроде Кучинского? Обязан. Вот я
непонимающий товарищ, серый. Разъясни ошибки, перевоспитай меня.
- Видно, этим делом займутся твои товарищи по институту.
- Подумаешь, пригрозил! - процедил Кучинский. - Я откровенный человек и
святого из себя не строю. У меня вполне естественное желание - остаться в
том городе, где живу. Могу я этого добиваться или нет?
- Но какими средствами?
- Не важно, старик. Все так делают.
- Кто все? Миша, Майя, Эля?
- Не только. Я тебе говорю - все!
- Не клевещи! - Вадим вскочил с кровати. - Я знаю всех наших ребят.
Какой ты комсомолец! Карьерист грязный!
- Тоже мне чистенький! - Глаза Кучинского сердито выкатились. - Учить
порядочных людей захотел, а сам... Знаю, на кого ты заглядываешься...
Конечно, красивая девуля, но известно ли тебе...
- Еще одно слово, и я... я тебя убью!
Багрецов проговорил это совсем тихо, со сжатыми кулаками подходя к
Кучинскому. Никто и никогда не видел Вадима в таком состоянии. Он готов
был броситься на Жорку и выкинуть его в окно.
Отодвинув зеркало, Кучинский на всякий случай поднялся.
- Что ты глаза вытаращил? Все говорят. Ее видели...
- Уйди! - Багрецов схватил Кучинского за плечи и, распахнув дверь,
вытолкнул в коридор.
Стараясь успокоиться, Вадим вышагивал по комнате восемь шагов от окна
до двери. Он был глубоко оскорблен. Всем существом ненавидел он Жорку.
Но вот тот опять показался в окне.
- Брось дуться, старик. Откуда я знал, что у тебя с ней по-серьезному!
Багрецов молча задвинул решетчатые жалюзи.
"Опять этот негодяй ничего не понял", - возмущался Вадим, зная, что
поступил бы так же, защищая честь любой девушки - знакомой или незнакомой.
Как-то однажды в притихшей палате подмосковного дома отдыха, когда
перед сном люди делятся впечатлениями прошедшего дня, один нагловатый
студент из старшекурсников начал хвастаться своими успехами у девушек,
причем говорил о них грубо, пренебрежительно, не щадя самолюбия товарищей.
Да, именно самолюбия! Вадим вздрагивал при каждом слове пошляка, как от
удара хлыста.
Произошла неприятная сцена. Вадим встал и, натыкаясь на стулья с
одеждой, повернул выключатель. "Смотрите, товарищи, на эту свинью! -
указал он на хвастуна. - Может, покраснеет".
Жмурясь от яркого света, парень вскочил с кровати и, развернув могучие
плечи, угрожающе направился к Багрецову. Но в позе Вадима было столько
уверенности и правоты, что противник невольно попятился. Худощавый малый
спокойно глядел на него, подтягивая трусики.
За Вадима вступились товарищи по комнате. Им было немного совестно за
себя.
Но что поделаешь, не каждый решится на ссору с соседом, и, главное, по
такому поводу. Ведь дело же не касается тебя непосредственно!
Прислушиваясь к торопливому биению сердца. Багрецов никак не мог
успокоиться. "Бывает же так, - думал он, - поздороваешься с человеком, а
потом два дня руку моешь, кажется она грязной, липкой. Ну и тип этот
Кучинский!" Он старался быть объективным, хотел уяснить - откуда у
комсомольца Багрецова появилось столь неприязненное отношение к своему
сверстнику? Он расспрашивал ребят, близко знавших Кучинского. Те не видели
ничего особенного в характере этого веселого и "компанейского парня" и
приписывали ему многие хорошие качества: Жорка настоящий товарищ, всегда
выручит в трудную минуту, широкая натура, не скуп, любит повеселиться с
друзьями... "Едет на тройках? Но не у всех же одинаковые способности. Не
участвует в общественной жизни? Неверно. Выступает на всех собраниях,
пишет в стенгазету, теннисный кружок организовал. Что еще нужно?"
С этим Вадим соглашался, но не мог же он доказать - да и смешно кричать
об этом, - что Кучинский человек с низкими моральными качествами,
блюдолиз, пошляк, карьерист, самодовольный, невежественный. В этом были
уверены сам Вадим, возможно, еще два-три человека, но для всех
однокурсников, которые знали Жорку, он оставался хорошим товарищем,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг