- Это мне известно. Теперь скажите: ваша мать, Ирина Григорьевна,
когда-нибудь интересовалась фотоэнергетическим слоем? Иначе зачем же ей
потребовался образец? - Курбатов взглядом указал на лежащий перед ним
осколок. - Возможно, ей нужны были и формулы из тетради Михайличенко?
- Вы, конечно, шутите. - Жора через силу улыбнулся. - Мама поражает
всех своей абсолютной технической неграмотностью. Для нее батарея
отопления и аккумуляторная батарея вещи равнозначные.
- Тогда кому же вы посылали образец? - Павел Иванович подвинул осколок
ближе к Кучинскому. - Тут есть и некоторые данные. Номер сектора, число,
месяц, год.
Жора заметно нервничал, чувствуя, как под ним вздрагивает пол.
Вероятно, Курбатову кое-что известно. Неужели о задании Чибисова? Надо
отпираться, пока есть хоть маленькая возможность. Жора испробовал новый
ход.
- Я вас понимаю, Павел Иванович. - Он стыдливо опустил глаза. - Если я
скажу, что в посылку осколок попал случайно, вы мне не поверите. Конечно,
есть люди рассеянные. Но тут дело другое... Не случайное.
- Согласен. Мысль разумная.
- Вы же знаете, как ко мне здесь относятся, - продолжал Жора, и в
голосе его звучали скорбные нотки. - Не все, конечно. Но есть некоторые
товарищи. Для них ничего не стоит оклеветать человека. Шпионят за мной.
Чихнуть нельзя - в Москве будет слышно. Откуда я знаю, что, когда я
готовил посылку, не подложил ли в нее какой-нибудь Багрецов вот эту штуку,
- он нервным движением придвинул осколок к Курбатову.
- Нелепая выдумка, Кучинский. Посылка адресована вашей матери. Разве
она в сговоре с Багрецовым?
- Да не об этом речь. Вполне понятно, что мама должна была прислать
осколок обратно. Багрецов подкараулил этот момент, побежал к вам или
передал через кого-либо другого: ищите, мол, осколок у Кучинского в
тумбочке. Иначе откуда бы вы о нем узнали? Может, я ошибаюсь, но я не
всегда верю людям.
- Отцу верите?
Жора утвердительно кивнул головой. Павел Иванович достал из ящика
письмо.
- Читайте, - сказал он и болезненно поморщился. - Неужели в вас нет ни
капли совести?
Когда Жора пробежал первые строки, кровь бросилась ему в голову. Так
вот кто виновник всех его бед! Кто ему дал право вмешиваться? И, главное,
как глупо - доносчиком оказался любимый папаша. Удружил, нечего сказать.
Маман бы этого никогда не сделала.
Передавая письмо Курбатову, Жора притворно вздохнул.
- Папа не ошибся. Позорная рассеянность. Но я обещаю вам, что этого
никогда не повторится. Какой же я ротозей!
- Подберите другое слово. Ваш поступок не называется ротозейством и,
как вы сами заявили, не случаен.
Кучинский потер переносицу.
- Ах, да. Я подумал о Багрецове.
- Оставьте его в покое. Ребенком не прикидывайтесь. Еще раз спрашиваю:
кому предназначался осколок из восьмого сектора?
- Никому. Я даже не знаю, как он попал в посылку.
- Ваш отец тоже ничего не знает, иначе бы он не прислал письмо. Посылка
отправлена на имя вашей матери. Ей должен быть известен адресат, кому вы
просили передать осколок. - Павел Иванович сдвинул брови, и его глаза
неподвижно остановились на лице Кучинского. - Не так ли?
Жора потупился. Он понимал, что история принимает невыгодный для него
оборот и, главное, касается матери, которая, сама того не подозревая,
впутывается в беду. Курбатов дела так не оставит, напишет куда следует.
Маман пригласят для чистосердечного разговора. Она, конечно, в истерику.
Кто виноват?
Дорогой сынок. Это он втянул ее в сложные взаимоотношения с работниками
главка и с начальником четвертой лаборатории. Сынок получил секретное
задание, а маман отвечай. К тому же неизвестно, в чем ее могут подозревать.
С отцом Жора поссорится - разве можно простить такое! - а с маман не
хочется. Она хозяйка в доме, ей никто не смеет перечить. Скажет: "Петр
Данилович, иди поцелуй Жору", - и мир в доме будет восстановлен.
Вот почему Жора решил пожертвовать дружбой с Чибисовым и выдать его
"государственное задание", в которое, откровенно говоря, до сих пор не
верил, считая его чем-то вроде мелкой интриги против Курбатова.
Павел Иванович не торопил Кучинского, понимая, что признание дается не
легко. Он рисовал верблюдов, потом пристраивал к ним завитушки, зачеркивал
нарисованное и снова брал чистый лист бумаги.
Наконец Кучинский поднял глаза.
- Вы меня поставили в очень неловкое положение, Павел Иванович. Я
выполнял секретное поручение главка, а вы...
- От кого? От меня секретное?
- Именно от вас. Но я надеюсь, что это останется между нами. Я же не
имею права...
- Опять мудрите, Кучинский.
- Могу замолчать.
Жорка обнаглел. После того как он выдал себя, терять нечего. Но можно
еще заручиться признательностью Курбатова за то, что ему станет известен
секрет его недоброжелателей в главке.
- Но мое молчание не в ваших интересах, Павел Иванович.
- Мои интересы вас не касаются. Подумайте о своих, а потому
рассказывайте.
Итак, вам было поручено переслать в главк образец с восьмого сектора?
Жора втянул воздух сквозь зубы.
- Выходит, что так.
- Данные из тетради Михайличенко тоже? Кому? Кто вам давал задание?
- Только не подведите меня, - предупредил Кучинский. - В главке
потребовали, чтобы поручение осталось в секрете.
- Неудачно придумано, товарищ Кучинский. Какое отношение вы имеете к
главку, чтобы получать от него секретные задания? Кто вы?
Студент-недоучка. - Павел Иванович вертел в пальцах карандаш, как бы желая
его переломить. Уж очень наглой показалась ему выдумка Кучинского. -
Неужели я могу поверить, что государственная организация будет прибегать к
вашей помощи, когда ей ничего не стоит получить от меня любые образцы с
любого сектора, все расчеты и все данные.
- А если хотят, чтобы вы не знали об этом? Щадят ваше самолюбие?
- Вы не так уж глупы, чтобы не понять, как это наивно. Руководители
главка нашли случайного человека и послали его колоть плиты у Курбатова?
Забавно.
- Почему случайного? - обиделся Кучинский. - Меня там хорошо знают.
- Кто, например?
Единственного знакомого из главка хотелось бы не выдавать, но
обстановка сложилась столь неблагоприятно, что не назвать никого - значит
вызвать новые подозрения, а этого Жора боялся больше всего.
- Знает меня товарищ Чибисов, - растягивая слова, проговорил Кучинский.
- Потом, потом... Ну, в общем, сейчас не помню...
- Задание исходило от Чибисова?
Пришлось сознаться. Павел Иванович спросил еще о некоторых деталях и
отпустил Жору с миром.
"Будет проверять, - думал Кучинский, возвращаясь в общежитие. - Пошлет
письмо начальству, вызовут Чибисова и спросят. А вдруг он откажется? -
мелькнула тревожная мысль. - Тогда, Жора, будь здоров, влипнешь как пить
дать. Разговор с Чибисовым был без свидетелей, а он парень себе на уме,
продаст друга за копейку. Скверная петрушка получается".
Этой ночью Кучинский уснуть не мог. Вертелся с боку на бок, простыни
казались липкими от пота, горячими, как компресс. Он сбрасывал их, ходил
босиком по комнате, пил воду, с завистью смотрел на Тимофея и Димку.
Видно, что совесть у них чиста, - спят так крепко.
Жора ненавидел их покой, их чистую совесть. Димка спит. А разве не он
во всем виноват? Хорошо бы поймать настоящую фалангу и пустить к нему под
одеяло. Какой бы визг поднялся в доме! Но сделать это невозможно. Жора не
боялся ни фаланг, ни скорпионов, а боялся Димки. Его резкости, прямоты,
ясных открытых глаз. У Жоры врагов почти не было. Все друзья, все хорошие.
Ему многое прощали, а потому и он относился ко всем благодушно.
Но все перевернулось в мире! Будь оно проклято, это золотое зеркало!
Тут все враги, предатели, все до одного. Враги явные, вроде Димки и глупой
Нюрки.
Теперь и Курбатов враг. Михайличенко - тоже. Бабкин и Маруська с ними
заодно.
Хотелось сорвать на ком-нибудь зло, отомстить, заставить помучиться.
Почему же один Жора должен отвечать за ошибки? Другие и не так ошибаются,
а выходят сухими из воды. Взять хотя бы эту дуру Нюрку. Рассиропилась
перед начальством, посморкалась в платочек, тем дело и кончилось. А кто
засыпался?
Кто выдал Жору? Она, только она!
Лишь под утро Кучинский заснул тяжелым сном и чуть не опоздал к
завтраку. У двери в столовую он лицом к лицу встретился с Нюрой. Она,
видно, хорошо выспалась - свеженькая, с легким румянцем на щеках. На ходу
доедая бутерброд, спешила в аккумуляторную. Кучинский преградил ей дорогу.
- Сияете, Нюрочка! Приятного аппетита. Ну как, объяснились? По глазам
вижу.
Нюра сунула бутерброд в карман белого фартука.
- Пустите меня, - сердито сказала она и метнулась в сторону.
Опять Кучинский встал на пути. Нюра огляделась, ища защиты. Никого не
было.
- Значит, не решаетесь? - Жора сладко вздохнул. - Жалко мне вас,
Нюрочка.
Если до вечера не пошлете ему письма, придется помочь. Заявлюсь к нему
и скажу: "Павел Иванович, дорогой, не велите казнить, велите слово
вымолвить.
Есть на свете красавица писаная, льет она слезы горючие..."
Зачем он издевается? От обиды у Нюры стали мокрыми ресницы. Сунулась в
карман за платком, надкушенный бутерброд упал на песчаную дорожку. Нюра
перепрыгнула через узкую клумбу и скрылась за домом.
Жора с усмешкой поднял бутерброд.
- Закон Джером-Джерома: обязательно падает маслом вниз.
- А другие законы ты знаешь? - услышал он знакомый голос.
Бабкин, словно он из-под земли вырос, стоял перед ним, засунув руки в
карманы. Поза была воинственная.
- Не знаю, какие законы тебя интересуют, - процедил Жора, поглядывая на
него сверху вниз, - но ни в одном из них, старик, не сказано, что нельзя
пошутить с девочкой.
- Но есть и другие законы, неписаные.
- Например?
- Законы дружбы, товарищества. Короче говоря, прекрати издеваться над
девчонкой.
Кучинский презрительно повел плечами, зевнул и, рассматривая свои
отполированные ногти, небрежно заметил:
- Вам, товарищ Бабкин, интеллект не позволяет оценивать мои поступки.
Пишите заявление, куда вам заблагорассудится, но не забудьте приложить
письменные доказательства.
- Мозгляк! - Тимофей сдвинул на затылок кепку. - Если ты еще хоть раз
подойдешь к Нюре ближе, чем на три метра, и скажешь ей хоть слово, то
пеняй на себя.
- Павлу Ивановичу пожалуешься?
Жора понимал, что никто не будет жаловаться Курбатову, - ведь он не
должен знать о несчастной Нюркиной любви.
Бабкин в самом деле растерялся и не нашелся с ответом. А Жора, злорадно
посмеиваясь и прищелкивая пальцами, допытывался:
- Так что же мне за это будет? Милиционера, старик, позовешь? Свисток.
Протокол - и пожалуйте бриться.
- Можешь смеяться сколько угодно, но попробуй ее обидеть! Тогда узнаешь!
- Что узнаю?
Жорка вплотную придвинулся к Бабкину и увидел у себя под носом
внушительный кулак.
- Вот что! - ответил Тимофей, затем пояснил свой недвусмысленный жест:
- Нас с Димкой двое. Вытащим тебя за ограду и дадим жизни.
- Пять лет за хулиганство.
- Ничего, умные люди разберутся. А ты как же думал? Человек идет ночью
по улице, видит - негодяй обижает женщину. Что же он, побежит писать
заявление на обидчика? Даст в морду - и все.
- А тот ему сдачи. - Жора внушительно покачал кулаками.
- Бывает, конечно, - согласился Бабкин. - За справедливость можно и
пострадать. Иначе негодяев много разведется.
- Но, но, полегче на поворотах! Какие такие негодяи?
- Обыкновенные. Обижают тех, кто послабее. Как говорится: "Молодец
против овец, а на молодца и сам овца".
Жора опустил кулаки и смерил Бабкина презрительным взглядом.
- Тоже мне молодец! Посмотрел бы в зеркало.
- Спасибо. У меня на лбу никаких отметин нет, а у тебя уже есть и еще
будут в разных местах. Если, конечно, не послушаешься благоразумного
совета.
Кстати, не забывай, нас двое.
С этими словами Бабкин повернулся и пошел вразвалочку, не спеша.
Жорка сверлил Бабкина ненавидящим взглядом и видел спокойную,
безмятежную спину. Белая гимнастерка плыла, надуваясь, как парус.
Это спокойствие удручало Кучинского. Под белым полотном гимнастерки
угадывались крепкие мускулы, плечи были широкие, кулаки, наверное, тяжелые.
Если же добавить к нему еще и Димку, парня вполне приличного роста, то,
может быть, действительно прислушаться к голосу благоразумия? Считать
синяки из-за плаксивой девчонки, которая тебя вовсе и не интересует, по
меньше мере глупо.
Глава 16
ЗОЛОТОЙ ЦВЕТОК
За синеющими барханами светился красный купол солнца. Он спускался все
ниже и ниже, пока не стал похож на огромную раскаленную заклепку. Но вот и
заклепка скрылась в песке. Наступил вечер. Багрецов выключил приборы, сел
на подоконник и, глядя на последние отблески заката, стал ждать, когда
освободится Лида. Она что-то писала в дневнике. Потом отложила перо,
спрятала тетрадь в ящик и спросила Вадима:
- Вы остаетесь?
Вадим соскочил с подоконника, резко шагнул к ней.
- Это не жизнь, а черт знает что! Ну что вы на меня дуетесь? Ведь я
хотел сделать как лучше. - Он говорил быстро, проглатывая окончания слов.
- Ну не умею, характер такой. Зачем же меня мучить?
- Кто вас мучает?
- Прежде всего вы, Лидочка. Все эти дни я сижу, как мышь под стеклянным
колпаком. Я задыхаюсь, а вы наблюдаете и в тетрадочку записываете. Ждете,
что будет дальше. Не могу я без вашей дружбы. Я хочу говорить с вами,
петь, смеяться и видеть вокруг живых людей, а не мумий.
Лида насмешливо поклонилась:
- Благодарю вас. Очень похожа.
- А что? Разве не верно? Сколько дней вы все терзали меня своим
молчанием!
Слова не вытянешь. Сердце у вас есть, Лидочка?
Чуть заметная улыбка показалась на полных губах Лиды. Не могла она
сердиться на него.
- Улыбайтесь, Лидочка. Ну, еще! Еще! Ради этого я готов на все. Помните
у Маяковского: "Что хотите буду делать даром: чистить, мыть, стеречь,
мотаться, месть. Я могу служить у вас хотя б швейцаром. Швейцары у вас
есть?"
Лида рассмеялась.
- Все?
- Нет, это только начало. Теперь мы с вами горы свернем. Надо всех
сделать счастливыми!
- И Кучинского?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг