болезни, когда ленивая девица пропускала лекции. Мама ограждала ее от всех
житейских забот и неприятностей. За каждым шагом взрослого дитяти был
организован строжайший надзор. Мама выбирала ей подруг, приглашала
"полезных" знакомых. За всю жизнь послушное дитя ни разу не попало под
дождь и ни разу не промочило ног.
- Вы поняли, что получилось? - спрашивал Курбатов Жору. - Это "дитя"
сидело как в сумке кенгуру. Но и сумчатые носят детей не всю жизнь.
Кучинского заинтересовала судьба инженера-экономиста: чем же все-таки
кончились мамашины хлопоты?
- Победой здравого смысла, - с живостью ответил Курбатов. - Человека
спасли.
Открыли перед ним дверь в широкий мир и выпустили без зонтика и калош.
Жора представил себя в таком положении. Стоит он на пороге своего
обжитого, теплого дома, перед ним бескрайнее поле, в небе грозовые тучи.
Холодно, неуютно, страшно.
А Курбатов доказывает, что поле это надо перейти. Никто тебя не понесет
на рунах - кончилось детство.
- Дама осталась недовольной решением моего друга, - продолжал Павел
Иванович. - Обещала дойти до самого министра. Она милостиво признавала
право государства требовать от молодого специалиста выполнения своего
долга. Но, по ее мнению, это можно было делать и "по месту постоянной
прописки". И сколько ни пытались ей растолковать, что лишь на свободе
отрастают и крепнут крылья, она крепко стояла на своем.
Жора не возражал против этого, а сам думал: "На кой черт мне этот
свободный полет из теплого гнезда?" Но разве об этом скажешь? И Жора,
извинившись, вышел из кабинета.
Павел Иванович опять занялся опытами. Включил приборы, надел защитные
очки, чтобы лучше следить за перемещением солнечного луча, проверил на
плите несколько ячеек. Но работа не двигалась.
Мысль его снова и снова возвращалась к разговору с Кучинским. Понял ли
он что-нибудь? Неужели его отец, Петр Данилович, человек высокой моральной
чистоты и непримиримой принципиальности, не смог внушить своему сыну
чувства долга перед страной, любви к труду? И тут ему вспомнился один
недавний эпизод. Отец Жоры Кучинского, Петр Данилович, рассказывал о своем
друге:
"Расчудесная советская семья! Отец генерал, прекраснейший, чуткий и
добрый человек. Вместе с ним живут его взрослые дети. Один - инженер,
другой - врач, дочка - химик. Большая квартира, замечательная дача. Почему
же им не жить вместе? Тем более, если отец говорит: "Хочу, чтобы дети и
внуки сидели со мной за одним столом". Имеет он на это право или нет?"
Курбатов ответил решительно: "Нет". Тут уже не любовь, а чистейший
эгоизм.
Прошлым летом Павел Иванович гостил у друзей, и случайно ему пришлось
познакомиться с этим генералом. Действительно, человек он был прекрасный -
добрый, чуткий. Одного только не понимал добряк - что его мощная фигура
как бы отгораживала взрослых детей от беспокойного мира, где часто дуют
холодные ветры, проносятся грозы и далеко не всегда светит солнце. Дети
привыкли к мысли, что, даже приподнявшись на носки, они не достанут до
папиных золотых погон. Ну, а раз так, то не стоит к этому и стремиться...
Прошло время, и генерал пожаловался Курбатову: старший сын недавно
женился, прожил в доме отца немного и вместе с женой решил уехать. Куда?
Зачем? Разве отец плохо к нему относился? Разве не любил, как родную дочь,
невестку? Нет, сын и его жена всем довольны и, однако, уезжают на Урал.
"Может быть, на работе неприятности? - допытывался несчастный отец. -
Плюнь, мало ли в Москве заводов, найдем место и получше!"
И тогда сын признался: "Нет, работой я доволен, но сам хочу делать
жизнь..."
Павел Иванович утешал генерала, шутливо доказывая, что методы холодного
воспитания телят, основанные на законах мичуринской науки, следует иной
раз применять и к изнеженным человеческим особям. В преодолении трудностей
закаляется характер человека. Кроме того, самолеты, поезда, почта,
телеграф, радио успешно сокращают расстояние между родителями и детьми.
Генерал так и не понял этого. Может быть, этого не понимает и отец
Кучинского?
Подойдя к окну, Курбатов заметил Жору. Он метался взад и вперед вдоль
ограды, как волчонок в клетке, и в сердце Павла Ивановича шевельнулось
что-то вроде неясного сожаления.
Принесли почту. Сестра писала, что умер Сережка, ее семилетний
единственный сын. Счастье, радость, жизнь - все, что давал ей этот
ребенок, - покинули дом. Письмо было отчаянное, пропитанное слезами и
безнадежностью.
Сережки не стало в три дня. Пожаловался: "Мама, болит голова". Измерили
температуру, отвезли в Высоковскую больницу. Лечили от одной болезни, а
потом выяснилось, что у ребенка была другая, какая-то вирусная. А вирусы
можно разглядеть только под электронным микроскопом. Конечно, в сельской
больнице его не было, хотя бы потому, что не было и электричества, без
которого такой микроскоп работать не может. Даже хирургические операции
там делают при керосиновых лампах.
У Павла Ивановича детей не было. Всю свою любовь к детям он отдал
Сережке.
Часто привозил его в Москву, ходил с ним в зоопарк, в цирк, радовался и
смеялся вместе с ним. Великолепна жизнь, когда рядом слышишь детский смех.
А теперь он умолк. Можно ли искать виновных в смерти ребенка? Конечно,
нет. Но в сердце затаилась глубокая боль: не ты ли виноват? Почему не
сумел ты раньше построить зеркальное поле возле Высоково? Будь там свет,
электричество, возможно и привезли бы туда электронный микроскоп. Побольше
бы всюду зеркальных полей, электростанций, и главное - поскорее...
В дверь кабинета постучали.
- Там какой-то представитель приехал, - сказала уборщица, вытирая руки
о фартук. - Вас требует.
Курбатов никого не ждал. Видно, дело срочное, если человек преодолел
сотни километров в такую жару.
Отдуваясь, вытирая голову мокрым от пота платком, перед Курбатовым
сидел добродушный толстячок в шелковой рубашке, доходящей чуть ли не до
колен. От самого верха стоячего воротника до живота шли серебряные
пуговицы.
- Прошу прощения, Павел Иванович, - и гость расстегнул воротник, отчего
пуговицы зазвенели, как бубенчики. - Ну и климат тут проклятущий!
Северянам совсем житья нет. А в вашем кабинете, Павел Иванович, прямо рай
земной - так и веет прохладой. До чего же наука дошла - из жары лед делает!
Говоря все это, толстячок прихлебывал из бокала боржом, который достал
Курбатов из холодильника. Маленькие усики, как два чернильных пятнышка,
забавно шевелились при разговоре.
- Трудное наше дело... То производственных площадей не хватает, то
сырья. С рабочей силой туговато. Многие обратно в колхозы уехали. Нет,
конечно, я не против. Сельское хозяйство надо развивать, но, как
говорится, не единым хлебом жив человек. Кто же в промышленности
останется? Я, как директор предприятия, отвечаю за план. С меня же, Павел
Иванович, спрашивают!
Курбатов слушал директора, а думал о смерти Сережки. Что написать
сестре?
Как ее утешить?
- Вы говорите - план? Спрашивают? - перехватил Павел Иванович последнюю
фразу гостя, и недоуменно посмотрел на толстячка, точно увидел его лишь
сейчас. - Я не могу помочь. Не здесь надо вербовать рабочую силу.
- Что вы, золотко? Кто к нам пойдет из научного учреждения? Я когда-то
сам работал в исследовательском институте заместителем директора. Нет,
дорогой Павел Иванович, ваши кадры нас не интересуют. Сырьеца бы нам
подкинули.
Страдаем... Фонды не спустили, прямо хоть производство закрывай.
Ничего не понимая, Курбатов вновь потянулся за письмом и спросил: -
Какое же у нас сырье?
- Не прибедняйтесь, Павел Иванович. На складе я у вас не был, но ведь
поле-то огромное. Плиты заменять приходится? Приходится. Нам не нужны
новые, нас устроят бэу, то есть бывшие в употреблении... За ними и
отважился на такое далекое путешествие.
- Я что-то не слыхал о вашем производстве. Конечно, наши плиты могут
найти применение в строительной технике. Из них можно делать крыши
железнодорожных будок, в местах, где нет электротока, крыши консервных
заводов... Или, скажем, в степи на целине...
Курбатов обрадовался, что нашлись инициативные производственники,
которые, не дожидаясь решения Москвы, сами уже думают о массовом
применении фотоэнергетики.
- Или, что особенно важно, для сельских больниц. Пока ведь не везде
есть электричество... У вас есть какие-нибудь чертежи, проекты?
- Зачем чертежи? Образцы готовой продукции. Но из другого сырья.
Прозрачности такой нету. Да и расцветка оставляет желать лучшего. Сами
понимаете, как трудно удовлетворять возросшие эстетические потребности
покупателя. Мы, конечно, изучаем спрос, ведем статистику. Все самим
приходится делать, главным образом потому, что в горисполкомах сидят
бюрократы. Даже на письма не отвечают.
- Вы все-таки расскажите, о чем идет речь. О каких образцах?
Директор нагнулся, поднял маленький чемоданчик, стоявший у его ног.
- Вот, извольте видеть, - он вынул из чемоданчика пластмассовую брошку.
- Это один образец. Тут написано "Люба". Но мы выпускаем разные имена.
Обратите внимание на оформление. Над женским именем два голубя.
Расположены они на известном расстоянии друг от друга, а то бы
художественный совет ни за что не утвердил. Скажут, целуются. Нездоровые
эмоции, то, другое, третье.
К чему мне эта морока, я стреляный воробей. Но помощи никакой. Недавно
пришлось штампы менять, поизносились, у нас же массовая продукция! А как
узнать, нужно ли в первую очередь выпускать брошку "Лена" или "Аня"?
Кстати, "Аня" лучше идет в сбыт, чем "Нюра". Пришлось писать в разные
города, где наша продукция пользуется большим спросом: назовите, мол,
наиболее распространенные женские имена. Штамп, или в данном случае
прессформа, ведь денег стоит. Ну и что же? Ни ответа, ни привета. У нас
большой ассортимент пластмассовых изделий... - Он выложил на стол целую
горсть безделушек. - Вот, извольте видеть. С вкраплением золотистого
металла, как у ваших плит...
Отработанных, отработанных, - поспешил он пояснить, заметив гневный
взгляд Курбатова. - Мы сможем удовлетворить законные требования
покупателя. Но главная наша специальность - дамские пуговицы.
- Пуговицы? - переспросил Курбатов.
Во рту стало опаляюще сухо. Так вот к чему сводится весь его труд!
Начал с поисков пуговицы, потом Люба стала "пуговичной королевой". Черт
знает, какая чепуха! И в конце концов его поле, обещающее людям счастье,
растащат по кусочкам на пуговицы, на брошки, на побрякушки.
- Пуговицы? - раздельно выговорил он, вставая. - Брошечки "Люба",
"Аня", "Маня"! Жучки, паучки, бабочки. Да как вам не стыдно! Мы солнце
хотим на землю спустить, работать его заставить, чтобы лучше жилось
человеку, чтобы никогда не знал он военных ночей, чтоб никогда не умирали
дети. Да разве этот осколок солнца, - Курбатов протянул гостю кусок плиты,
- я отдам вам на чепуху? В этом осколке труд многих поколений! В нем кровь
и пот. В нем мечта, дорогой товарищ... Вы знаете, как пахнет мечта?
Директор производства, жучков и паучков, или, точнее, председатель
промартели, смотрел на расходившегося изобретателя с кривой улыбкой. Ну и
чудак! Настолько заизобретался, что уже спрашивает, как пахнет мечта!
- Успокойтесь, Павел Иванович, - мягко уговаривал его гость. - Мы
запросим главк, вам самому не придется решать. А пока хотелось бы получить
образец.
Вот и бумажка...
Неизвестно, как бы в данную минуту ответил Курбатов, но в кабинет вошел
Багрецов.
- Я стучал, Павел Иванович, а вы, наверное... - Вадим не договорил. -
Товарищ Медоваров?
Пришлось поздороваться.
- Не ожидал вас здесь встретить, - процедил Вадим.
- Я тоже не ожидал, золотко, - в тон ему ответил Толь Толич, которого
так называли все от мала до велика. Было видно, что и он нисколько не рад
этой встрече.
После того как по милости Толь Толича изобретатель карманной
радиостанции Багрецов чуть не оскандалился, они не встречались. В
отношении Багрецова Толь Толич допустил маленькую оплошность и с треском
вылетел из института.
Произошло это, как говорил Толь Толич, из-за "недооценки роли
общественности". Своим приходом Багрецов напомнил об этом Медоварову.
- Так как же насчет образца, Павел Иванович? - льстиво спросил Толь
Толич. - Что мне доложить руководству?
- Никаких образцов!
С обиженной миной Толь Толич стал собирать брошки, клипсы,
пластмассовые браслетки и складывать обратно в чемоданчик.
- Однобоко смотрите, Павел Иванович. Энергетика - дело, конечно,
важное, тяжелая промышленность - основа основ. Но кто же будет
удовлетворять возросшие эстетические потребности народа? Без этого не
проживешь. - Толь Толич подкинул на ладони горсть брошек. - Каждому свое,
Павел Иванович. Ну, а что касается образцов сырья, то уж как-нибудь
добудем. Вы не представляете, сколько можно сделать пуговиц из одной
отработанной плиты!
Экономика тоже кое-что значит.
Чтобы не вспылить, Курбатов повернулся к Багрецову.
- Я вас слушаю. - Но, раздраженный наглостью Медоварова, ничего не
понял из того, что говорил Багрецов. - Вы с ним знакомы? - спросил он,
когда Медоваров скрылся за дверью.
- Встречался в Москве. Потом в экспедиции.
Получив разъяснения по некоторым техническим вопросам, Багрецов ушел, а
Курбатова вновь охватили сомнения. Не этому ли деятелю промкооперации был
передан третий осколок? Багрецов знает его хорошо, и неловкость, которую
он никак не мог скрыть при встрече в кабинете, подчеркнутая сухость в
обращении - не маскировка ли все это? Ведь пуговичной артели для опыта
нужен порядочный кусок плиты. Не тем ли озабочен Багрецов? Курбатов хорошо
помнит, как тот смутился в лаборатории, когда его застали за распиливанием
плиты.
Все, все вертятся вокруг зеркального поля, все ждут, когда ослепнут
ячейки.
Неужели придет это страшное время? Неужели плиты будут годны только на
пуговицы?
* * * * * * * * * *
Кучинский знал, что отступление бессмысленно. Правда, еще многое может
измениться, но комиссия по распределению молодых специалистов обязательно
учтет заявку Курбатова. Придется Жоре оставаться здесь или зимовать в
какой-то паршивой деревушке, где нет ни веселого общества, ни театров, ни
вернисажей, ни теплого бассейна для плавания, ничего. Неужели он, бедный
Жора, словно Гулливер, привязанный за волосы ко всем этим местам, как к
колышкам, действительно останется лысым?
Выхода не было. Твердые убеждения Курбатова в необходимости "холодного
воспитания" не оставляли никаких надежд. Самое главное, что Павлу
Ивановичу ничего не стоит доказать отцу преимущества и широкие
перспективы, открывающиеся перед молодым ученым, если он работает в
лаборатории, которая находится у черта на куличках. "Не выверяешься, - с
тоской думал Жора. - Отец не поддержит. Человек он мягкий, уговорить
нетрудно. Влип как миленький. Нечего было напрашиваться". Оставалось лишь
мечтать, что Курбатов провалится со своими опытами и ему не разрешат
строить новую лабораторию.
Жора бесцельно пошел по дорожке вдоль зеркального озера. В нем он видел
домик высоковской лаборатории, кругом заснеженные бескрайние поля или (что
ничуть не привлекательнее) скучные горячие барханы. Зрело единственное
решение, и он цеплялся за него, как за чахлый кустик саксаула, чтоб не
сползти вниз, под горку.
Возле распределительной коробки шестого сектора Жора увидел Бабкина. Он
сидел согнувшись на корточках, измеряя напряжение. Рядом стоял прибор,
похожий на серебряный кубик с цветными кнопками.
- Здорово, старик! - с деланной веселостью приветствовал его Жора. -
Много вчера наработали?
Бабкин поднялся, расправил спину и равнодушно ответил:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг