само за себя. Но сегодня, только что, ты дал мне последнее доказательство.
Ты УВИДЕЛ моего советника, увидел, хотя тот уже давно принадлежит
призрачному миру. А среди эльфов лишь роду Феанора дана способность
соединять мир теней и мир живых. Я знаю, когда и где ты попал в плен, и я
говорю: ты не можешь не быть близким родичем, скорее всего сыном
Келебримбора из Дома Кузнецов, хотя по всем сведениям никаких сыновей у
него не было. Может, все-таки скажешь сам, как обстоит дело?
Аннаэль рванул меч из ножен - и не смог; пальцы его побелели от усилия и
разжались. Владыка расхохотался:
- Похоже, славная знахарка переусердствовала, ублажая тебя, - ты ослабел,
дружок!
- А ты гордишься своей силой! - с горечью воскликнул пленник.- Ты готов
показывать ее по всякому поводу, словно ребенок, недавно овладевший
умением взрослых! И, как злого ребенка, тебя забавляют мои жалкие потуги и
бессилие честного, чистого клинка! Не тебя я хотел сейчас лишить жизни -
себя самого... Я мог бы проклясть тебя, но ты, проклятый уже многократно,
не пострадаешь от этого. Играй же с добычей, кот подземелий, мышь уже
наполовину мертва! Да, я сын Келебримбора, сын, воспитанный тайно в
надежде хоть так избежать рокового конца. Неумелый, легкомысленный
подмастерье, последний в роду - и все-таки колесо судьбы меня зацепило...
- О, ты себя недооцениваешь! Красноречием ты ничуть не уступаешь прадеду
своему, высокомерием - деду; думаю, что в кузнечном ремесле ты - истинный
наследник отца!
- К сожалению, нет. Он всегда гневался на меня за то, что не умею мыслить
с размахом, трачу силы на пустяки.
- Пустяки? - вкрадчиво перебил Владыка,чуть подавшись вперед.- А, понимаю:
пояса, венцы, ожерелья... кольца... Кольца, эльф! Да? И кольца тоже?
Черные, как Предначальная тьма, глаза Владыки словно молнию метнули.
Аннаэль выдержал, не смигнул, но почувствовал, как ноги подгибаются от
обморочной слабости. Кольца! Вот цель Врага! На немыслимые злодейства
способен он, чтобы выведать тайну трех Чистых колец. И не поверит, будто я
ничего не знаю. Конец тебе, конец, сын Алдис и Келебримбера...
Аннаэль украдкой погладил навершие меча, словно надеясь получить частицу
былой доброй силы от руки, некогда его державшей, и проговорил устало:
- Я делал женские украшения, к важным делам меня не допускали. К чему
подробные расспросы? Ты хочешь, чтобы я работал на тебя?
- Ты прекрасно понимаешь, чего я хочу. Тебе обязательно нужно, чтобы
прозвучало слово? Пожалуйста, слушай и запоминай: отец твой, позаимствовав
мои знания и опыт, создал три кольца, по праву принадлежащие мне. Он
посмел сокрыть их, и я покарал его за ослушание. Укажи, где найти эти
кольца, возмести ущерб, причиненный мне, и я верну тебе свободу!
- И отца вернешь, и все прочее? - улыбнулся Аннаэль.- Как ты держишь
слово, я от родичей наслышан. И не поверю тебе, хоть ты и волен говорить
что хочешь!
- Ты мне разрешаешь? О, как великодушно! Тогда позволь почтительно
доложить, что сейчас, устав от дел, я желаю попировать со своими
преданными соратниками - и приглашаю тебя!
- А если я откажусь?
- Отказать ты не СМОЖЕШЬ. Да и к чему? Ты изысканно одет, ты при оружии.
Эльфов Высокого рода еще не бывало за моим столом. Тебе будут рады. Ну же,
следуй за мной!
Он щелкнул пальцами дважды, двери раскрылись, и Аннаэль увидел, что в
недавно пройденном зале желтые свечи в бронзовых ободах-светильнях
освещают теперь длинный стол, накрытый к пиру; свечи горели ровно, не
колыхаясь, тишину разбавляли пронзительные вскрики флейты и размеренная
дробь барабана.
Владыка поднялся с кресла и направился к выходу. Когда он поравнялся с
Аннаэлем, эльфа обдало удушливой, жаркой волной. Волна схлынула, унося
волю его, почти начисто смытую. Аннаэль медленно повернулся и медленно,
неуверенным шагом, словно разучился ходить, последовал за Владыкой.
* * *
Свободным обитателям Средиземья твердыня Всеобщего Врага представлялась
вместилищем хаоса, адского беспорядка. На деле же все обстояло иначе.
Конечно, пирушки сменившихся с караула орков не отличались ни
сдержанностью, ни благопристойностью; но проходили они в строго
определенное время и вдали от покоев Владыки. А там все свершалось с
благородной чинностью.
- Люди из знатных семей,- говорил Владыка своему гостю.- Хорошо
воспитанные. И мудрые. Как же им может нравиться шум и беспорядок?
Очередная клевета на меня и моих ближних!
Да, все здесь шло по установленному ритуалу. Ударял три раза колокол,
слуги накрывали каменный стол златотканной парчой, ставили тяжелую золотую
посуду, приносили вино и хлеб; приближенные Владыки - их никогда не бывало
более четырнадцати - не расстались еще со своими телесными оболочками, но
уже не находили наслаждения в обильной пище; лишь нескольким подавали еще
жареное мясо. Прислуживали женщины, всегда по три, всегда похожие друг на
друга в бесформенных, как мешок, платьях; лица их окутывала черная кисея -
лишь смутно проступали прекрасные черты; однако никто не заигрывал с ними.
Жутко было гостю видеть на их стройных, гибких шеях золотые ошейники с
грубо бренчащими бубенцами, какие надевают пасущимся коровам; но он
молчал, и неподвижное лицо его ничего не выражало.
И песни звучали на тех пирах. Хорошие голоса, чистые звуки лютни и флейты,
усиленные эхом в высоких сводах, воспевали битвы древних времен и подвиги
Сауроновой рати, поминали великие деяния Мелькора, устроителя мира,
высмеивали жалких, трусливых эльфишек и добродушно потешались над
похождениями неуклюжих, но верных орков. Кто были те певцы, из каких
племен, отчего пришли служить Властелину Тьмы - гость не знал. Пирующие
отпускали одобрительные замечания, обсуждали тонкость игры, точность
выражений. А гость молчал, и лицо его оставалось неподвижным.
Потом наступал черед главных развлечений. Они бывали разнообразны и
никогда не приедались ни Владыке, ни сановникам его. Излюбленная забава -
кормежка пауков, живущих в глубоких норах: затолкнуть туда пышно
разодетого смертника и слушать, как дико кричит он (или она), завидев
подползающую тварь, и как вылетает потом из норы ненужная более одежда -
пустая скорлупа выпитого яйца... Увы, кормить восьминогих чаще одного раза
в месяц не следовало, да и ходить далеко приходилось. В трапезной
устраивали и другие зрелища. Недурно смотрелись схватки между ослепленными
воинами; а с появлением строптивого Нольдора Владыка завел новый обычай:
принаряженные орки-палачи показывали здесь же, в зале, свое сложное
искусство. И так же, как обсуждали пение менестрелей, оценивали Высшие со
знанием дела работу их, иногда даже рукоплескали; а гость, сидевший по
правую руку Владыки, молча, не шевелясь, смотрел на все это.
Каждую жертву перед началом представления обводили вокруг стола; женщины и
мужчины, все они были эльфами, все красивы и молоды с виду - изысканное
зрелище! И особая тонкость заключалась в том, что их возвращали еще живых
в подземелья, чтобы успели обо всем рассказать своим.
И они рассказывали, слабея, тратя последние капли жизненной силы, забывая
о боли - рассказывали, что по правую руку Хозяина подземелий, как почетный
гость, сидит Нольдор, видимо, из рода Феанора, свободный (при оружии!),
пьет вино и даже не отводит взгляда, когда истязают его соплеменников.
И они умирали, проклиная отступника и предателя, даже не подозревая, что
предатель этот умирает с каждым из них, что душа его обливается кровью и
отзывается отчаянным криком на каждое движение палачей, но тело, незримо
скованное, не повинуется ему; он зовет, он молит: услышьте, сумейте
прочесть мои мысли! Напрасная надежда. Синдары никогда не были сильны в
этом умении, а боль и ненависть воздвигла между их помыслами несокрушимую
стену...
* * *
Да, хозяин подземелий не бросал слов на ветер: он знал толк в пытках и
мучениях. Все было рассчитано точно. Аннаэлю не оставалось ничего иного,
как перейти к Врагу на службу. Главное - дать плоду дозреть. И когда пир
кончался, кто-нибудь из Высших брал Аннаэля под локоть, точно старого
приятеля, выводил из зала, и не успевала еще дверь за ними закрыться, как
наваливалось мутное забытье, и Аннаэль не осознавал, где проводит время
между пирами и сколько утекает этого времени. Открывая глаза, он видел
знакомую комнату Этир, а в ней - Высшего, и слышал неизменный вопрос:
- Не желаешь ли ты встретиться с Владыкой и что-либо сообщить ему?
- Нет,- отвечал Аннаэль столь же неизменно, и тогда женщина, звеня
эльфийским серебром, молча подавала ему поесть, и он ел - нехотя ел, не
мог отказаться - и шел с Высшим на новый пир... Воля и разум его
оставались свободными лишь в те несколько мгновений между пробуждением и
ответом на вопрос. А потом все затопляли ужас, стыд и боль предстоящего
испытания.
Девять раз повторялось так. На десятый Аннаэль вдруг сказал:
- Я хотел бы говорить с Владыкой.
Этир, наливавшая вино, вздрогнула. Высший проговорил бесстрастно:
- Ах, вот как? Ну что же: ешь, пей, и я отведу тебя!
- Я не хочу ни есть, ни пить,- возразил Аннаэль, с радостью чувствуя, что
принуждение не гнетет его, как обычно.- Пойдем немедля!
Этир закрыла лицо широким рукавом и отвернулась.
* * *
Лишь один раз прошел Аннаэль этим путем - помнил лишь один раз - но сейчас
он двигался уверенно, будто век прожил здесь. Высший бесшумно плыл позади,
а встречные орки шарахались, обожженные сияющим взглядом Нольдора; и так,
шагая легко и твердо, сворачивая и поднимаясь по ступеням, шел он по своей
воле, сжимая рукоять Финродова светлого меча, и успел обдумать, что
сказать, и приготовился к тому, что неизбежно должно последовать.
У самого входа в зал Совета Высший остановил его:
- Ты не должен входить с оружием к Владыке!
Аннаэль, не прекословя, отстегнул ножны, вытащил меч, погладил прекрасный
клинок. "Ушел и создатель твой, и любимый хозяин. Некому помочь тебе,
некому избавить от позора, кроме меня!" И он вскинул меч надо головою
двумя руками, и с силой швырнул на каменные плиты. Со звоном разлетелись
осколки некогда несокрушимой стали, и погасли, потускнели навеки.
Аннаэль с усмешкой оглянулся на Высшего и сам открыл дверь. Орки, стоявшие
на страже, боязливо отпрянули.
* * *
Владыка сидел на своем каменном кресле, кутаясь в плащ цвета свежей крови,
и речь его сегодня была лишена деланного добродушия.
- Рад тебя видеть в столь бодром настроении, сын Келебримбера. Итак,
поговорим?
Положив руку на плечо, туда, где искрилась вышитая звезда, похожая на
цветок страстоцвета, Аннаэль сказал негромко:
- Тебе не терпится, Хозяин подземелий? Но ты не услышишь ничего приятного.
Ты приложил все усилия, чтобы погубить меня - и преуспел. Ни на этой
земле, ни в Благословенном крае никто не подаст мне руки, не скажет
доброго слова. Но больше ты ничего не достигнешь, Враг. Знай же: я
действительно помогал отцу, я гранил камни для Колец и видел, как
создавались они. Но и глубинные их свойства, и дальнейшая судьба мне
остались неизвестны. Их отправили в надежное место, сказал отец.
Скрытность и недоверие его очень обидели меня тогда, но теперь я оценил
мудрость отца и рад , что ничего не знаю. Вот тебе мой последний сказ!
Лицо Владыки почернело, как мрамор, закопченный пожаром. Он, всемогущий и
всеведущий, опять ощутил, что не улавливает, не постигает - не слов
Нольдора, но побуждений его, скрытых в глубинах души, казалось бы,
безоружной и опустошенной. Что заставляет его так говорить и так
поступать, наперекор выгоде и здравому рассудку? Он, Владыка Арды,
бессилен понять, а ничто не может разгневать его сильнее, нежели намек на
ограниченность его власти.
И полыхнул царственный гнев Владыки во всю мощь, и испепелил дерзкого,
посмевшего смутить его покой; и сгинул тот без вести и следа, и напрасно
ждал его Мандос в своих чертогах, дабы свершить справедливый суд.
* * *
Снаружи падал и падал мокрый снег, а в доме сладко пахло можжевеловыми
дровами, тихонько булькал отвар из девяти трав над очагом, и поднимающийся
пар напоминал о той поре, когда вызревали эти травы под буйным солнцем
позднего лета.
Парит котелок, тихо жужжит веретено. Еще немного, и хватит. Утречком, как
остынет, смешаю с топленым жиром, уж от такой-то мази любой рубец
смягчится!
Иорет поглядела в угол, где спали на соломенных тюфяках сын ее Карри и
Немой. Вот он пробормотал что-то невнятное, Иорет привстала, но, махнув
рукою, опустилась на табурет: это во сне, а разбудишь - снова ни словечка,
ни звука...
Темные, отросшие за год волосы раскинулись мягкими прядями по подушке.
Все-таки теперь он поблагообразнее стал. Ожоги сошли на диво хорошо,
только шрам этот рваный на лбу начисто не выведешь. Да еще руки... Тут
нужно лекаря поискуснее Иорет, если такого вообще сыщешь.
Живо помнится Иорет тот вечер, когда вышла она встречать Карри, ездившего
в город за солью, и разглядела издали на его тележке, поверх поклажи,
непонятный длинный сверток. Сын улыбнулся ей издали, но как-то скованно,
криво. Встревожившись, она едва сдержалась, чтобы не побежать навстречу.
Тележка подкатила, сын внес то, что казалось свертком, опустил на кровать.
Иорет ахнула: безжизненное, словно обугленное тело, едва прикрытое
заскорузлыми от крови лохмотьями, лежало перед нею. Сын пояснил коротко:
- Ночевал в Белых развалинах. Слышу, стонет. Подошел - живой вроде. Откуда
взялся, кто таков, не понять. Я думал, может, разбойнички натворили, но
при нем вещички кое-какие нашлись, дорогие...
- Ладно, потом разберемся,- подавляя дрожь невольного ужаса, прервала его
Иорет.- Воду ставь, обмыть надо...
И она обмывала, и варила травы, и смешивала мази, и плакала над
бесчисленными ранами некогда стройного молодого тела - плакала от бессилия
своего и от жалости к погибшей красоте. Но минула неделя; незнакомец не
умер, пришел в себя. Иорет воодушевилась, удвоила старания - еще через
неделю из-под корки ожогов показалась здоровая гладкая кожа, а через месяц
он и вовсе встал. И тогда выяснилось, что говорить он не может...
В деревне Немого считали безумным. Иорет спорила. Что ж тут такого, что
любопытствует он, чем в деревне занимаются? Мастерские все обошел. У
гончара попросился сесть за круг, исхитрился, даром что руки кривые, даже
миску сделать, и неплохую, а сам недоволен... В кузнице часами торчал, все
пересмотрел, перетрогал, объяснить что-то силился... А за мною в лес
увязывался, даже какую-то травку показал, невидную совсем, сам из земли
выкопал, во дворе посадил, Эри ему помогала... А чуть какое огорчение - в
полях, в лугах пропадает. Сидит над рекой, в воду глядит, вечер настанет -
в траву ляжет, на звезды смотрит - о чем думает, что вспоминает? Тетки
судачат: мол, если те вещички - его собственные, то человек он, должно
быть, знатный, ремеслом не мог кормиться - значит, спятил... Иорет со
вздохом поглядела на ларь, где хранились "вещички", найденные при Немом.
Странные такие и между собою не вяжутся: плащ, весь расшитый тонким
узором, и женское ожерелье: нежно-зеленые самоцветные подвески, веселая
вещь, будто весенний луг... "Плащом его укрыли,- сказал сын,- а ожерелье
под боком лежало". Такого во всей округе никто бы сработать не мог...
Пожалуй, и невзлюбил бы его народ, если бы не шалый бык соседский. Как он
вышел животине навстречу, в упор как глянул... Бык будто на острие копья
наткнулся - замычал, точно теленок, и повернул восвояси. А ведь не
подвернись ему Немой, непременно перемолотил бы детишек, что под ноги
попались, уж так бывало... Ох, страху натерпелись! Зато Немого с тех пор
зауважали... Конечно, он на других не похож и ведет себя иначе. Так ведь у
других и речь, и руки в порядке... Речь, положим, дело десятое: мужчине
много болтать и не пристало, а что чужой - это не помеха. Любая девушка
охотно бы за такого пошла - рослый, статный, плечи широкие, всем хорош. Но
руки! Что над ними сотворили? Сунули в огонь? Смолой облили? Пытается он
не быть обузой, что может, делает, ест мало, к одеже равнодушен - что
дали, то и носит... Чужому полагается быть полезным, тогда и своим
станет... да кому нужен муж, который и ложку-то с трудом удерживает? А
дома, может быть, ждут, убиваются... Эх, узнать бы, откуда он родом!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг