- То дело десятое, - перебил Санька, - я о другом. Помнишь, он целину
начал поднимать за оврагом, на Старой Пустоши?
- Ну, помню... - ответила Маша.
- А засеять не успел - война помешала. Вот матери и запала думка:
вырастить в этом году хлеб на Старой Пустоши...
- Погоди, Саня, погоди, - перебила его Маша. - У тети Кати уже есть
делянка... на ближнем поле.
- Это само собой. Она за ее бригадой так и останется. А на Старой
Пустоши - это добавочно.
- А управится тетя Катя?
- Ей Татьяна Родионовна пополнение дает из комсомольцев - Лену
Одинцову с подругами. А только матери все равно людей не хватает.
- Нет, не примут вас, - вздохнула Маша.
- Это почему же? - обиделся Санька. - Что я, работать не умею? Вот
скажу матери - и запишет. Ей теперь в бригаде каждый человек дорог... -
Он покосился на девочку: - Желаешь, могу и тебя записать.
- Правда, Саня? - обрадовалась Маша. - Я ведь тоже могу и полоть и
жать...
- Мое слово твердое, - заверил Санька. - Сказал - значит, запишу.
- И знаешь, Саня, - загорелась девочка: - если бы Старую Пустошь да
тем зерном засеять, что твой отец вырастил! Ты видел его? Оно где
хранится? Мать твоя знает?
- Наверное, знает, - не очень уверенно ответил Санька.
- Зайдем к вам, Саня, спросим тетю Катю.
Изба Коншаковых стояла на том конце деревни, который в Стожарах
назывался Большим, и смотрела окнами на реку. Он была построена прошлым
летом на месте добротного пятистенного дома, сожженного немцами.
Маленькая, в два окна, собранная из обгорелых бревен, изба выглядела
невзрачно. Многое еще было недоделано: крыша над двором покрыта только
наполовину, мох и пакля из стен торчали клочьями, ступеньки на крыльце
еле держались. "С боков не дует, сверху не льет - жить можно. А красоту
и попозже наведем", - говорила обычно Катерина Коншакова.
Санька с Машей вошли в избу. Санькина сестрица, Феня, с жесткими
косичками, такая же, как и Санька, белобрысая, в звездчатых золотых
веснушках, только пониже ростом, подметала пол.
В углу Никитка, толстый восьмилетний увалень, забавлялся с котенком -
приучал его бегать с завязанными глазами.
- А тетеньки Катерины нету? - спросила Маша.
- Ничего, Мы без нее поищем, - сказал Санька.
Он осмотрел сени, чулан, заглянул во все старые кадки, ящики, ведра.
Ему уже не терпелось обшарить весь дом.
Он заметил под кроватью крашеный фанерный ящик, тот самый, в который
мачеха, проводив отца на фронт, сложила его костюм, рубахи, кое-какой
инструмент и брезентовый портфель, до отказа набитый книжками и
бумагами. "Вернется жив-здоров, все найдет в сохранности", - сказала
тогда Катерина.
Санька вытащил ящик из-под кровати и принялся рыться в вещах. На пол
полетел столярный и сапожный инструмент, какие-то бумаги.
- Саня, - остановила его Маша, - может, подождем... мать браниться
будет...
- Мамка идет! - вдруг вскрикнула Феня, заглянув в окно.
Глава 3. ТРИ КОЛОСА
После смерти первой жены Санькин отец, Егор Коншаков, два года ходил
вдовцом, потом посватался к молодой вдове Катерине и однажды привел ее
вместе с сыном Никиткой к себе в дом. Легонько подтолкнул Катерину к
притихшим Саньке и Фене и весело подмигнул:
- Вот вам, Коншаки, и новая мамка. Прошу любить и жаловать. Живите
по-хорошему, уважительно...
Санька знал Катерину давно. Она работала в колхозе счетоводом. Ростом
всего лишь отцу по плечо, черноглазая, подвижная, она ничем не
напоминала рослую, медлительную покойницу мать.
"Какая же это мамка! - с пренебрежением подумал Санька. - Ей бы с
нами в лапту играть".
С приходом Катерины от былого запустения, что царило в доме
Коншаковых без матери, не осталось и следа. Всюду было вымыто,
выскоблено. Появились половички, расшитые скатерти, на окнах - цветы;
часто играл патефон, принесенный Катериной. Детям она пошила обновки и
зорко следила, чтобы никто из них не ходил в затрапезном виде.
Феня быстро подружилась с Никиткой, привыкла к новой матери, стала
учиться у нее шить на машинке. И только Санька никак не мог свыкнуться с
мыслью, что эта маленькая, легкая, с черными озорными глазами женщина
должна заменить ему мать. Катерина любила петь с девочками песни,
заплетать им косички, рассказывать сказки, не раз ввязывалась играть с
детьми в горелки.
"Веселый двор у Коншаковых", - с улыбкой говорили соседи, с которыми
Катерина поладила так же быстро, как и с детьми.
С Егором Катерина жила душа в душу. Но такая жизнь продолжалась
недолго. Началась война, и Егор вместе с другими мужчинами ушел на
фронт.
Немцы все ближе подходили к Стожарам. Женщины, старики и подростки
вынуждены были покинуть родной колхоз, уйти в глубокий тыл.
Через полтора года Стожары были освобождены от немцев, и колхозники
вернулись обратно.
- Вот мы и дома! - сказала Катерина, хотя на месте просторного
пятистенного дома Коншаковых торчали лишь обугленные стены. И, заметив,
что ребята на все смотрят испуганными глазами и ни на шаг не отходят от
нее, она строго прикрикнула: - Это почему за юбку держитесь? А ну, марш
на улицу - играйте, бегайте! Жить станем, как жили. Тятьку ждать будем,
строиться будем. Не век же война-разлука!
Когда поставили новую избу, Катерина отыскала сохранившиеся
фотографии Егора и все их мелкими гвоздиками приколотила в переднем
углу. Берданка Егора - премия от райисполкома - тоже была повешена на
стену.
По всякому случаю Катерина вспоминала Егора. Ребятишки не должны
плакать от таких пустяков, как ушибленная нога или порезанный палец,
потому что отцу "там" больнее во сто крат; старшие не смеют обижать
маленького Никитку, потому что, когда отец вернется, он все узнает и
крепко накажет обидчика.
По вечерам Катерина собирала детей в круг.
- А что-то сейчас наш отец делает? - спрашивала она и певучим
голосом, точно сказку, начинала рассказывать о похождениях бравого
солдата Егора Коншакова.
Похождения эти всегда были необыкновенны, при всех встречах с врагом
Егор проявлял силу и храбрость удивительные.
Ребята могли слушать мать без конца, хотя Санька и обнаруживал, что
не все ладно в ее рассказах.
Отец был кавалерист, старший сержант, а по словам матери выходило,
что он командовал тысячами людей и умел не только рубить шашкой, но и
бил врагов из пулемета и пушки, давил их гусеницами танка, забрасывал
бомбами с самолета.
- А тятька у нас кто? - снисходительно посмеиваясь, спрашивал Санька.
- Майор?.. Полковник? А может быть, генерал?
- Ты, умник, помалкивай, другим не мешай слушать, - отвечала
Катерина. - Хорош сынок, коль не верит, что батька до генерала сможет
дойти.
Сейчас ребята не успели еще ничего прибрать, а Катерина уже
перешагнула через порог и ахнула от изумления - такой беспорядок стоял в
избе.
- Коншаки! Разбойники! - только и нашлась она сказать.
- Тетя Катя, - виновато поднялась Маша, - вы не очень сердитесь... Мы
тут зерно ищем.
- Какое зерно?
- Ну, то самое, что Егор Платоныч вырастил... из трех колосков. Нам
Андрей Иваныч в письме про него написал.
- Учитель?! В письме?! - Катерина недоверчиво посмотрела на Машу. -
Да он же без вести пропал... второй год скоро.
- А теперь объявился... он в госпитале, Андрей Иваныч... Только вот
не пишет, куда раненный.
Маша показала Катерине письмо и семена клевера.
Катерина отошла с письмом к окну, прочла его и подумала о том, что
весна начинается совсем неплохо, если такой хороший человек, как Андрей
Иваныч, подал голос. На душе стало легче. "Два года не писал... А вот
объявился... Значит, и Егор напишет".
Катерина посмотрела на Саньку и Машу, которые все еще рылись в ящике.
- А зерно вы напрасно ищете. Нет его у меня. Тут еще до вас заезжал
ко мне агроном один, с селекционной станции. Хоть десять зернышек на
развод просил подарить. А где их возьмешь!
- Так где же оно? Расскажите, тетя Катя, - попросила Маша.
- Что ж там рассказывать, только сердце бередить, - отмахнулась
Катерина, но, заметив умоляющие взгляды Маши и Саньки, присела на лавку.
- Так уж и быть, слушайте. Может, и на пользу пойдет.
Как-то пошли мы с отцом по грибы на Старую Пустошь. Ходим, аукаемся,
а грибы словно попрятались от нас. И вдруг Егор Платоныч подзывает меня.
Подхожу, а он сидит посреди полянки на корточках и радуется: "Смотри,
Катерина, какой я пшеничный колос нашел!"
"Экая, говорю, невидаль - колос. Я думала, ты на грибной курень
напал".
А он опустился на колени и пополз по траве.
"Ищи, Катерина, ищи! Это же редкая пшеница, старинный сорт. Про нее
старики чудеса рассказывают. Не полегает, не осыпается, ни морозов не
боится, ни засухи".
Нашли мы еще два колоска. И правда, крупные они были, тяжелые, я
таких отродясь не встречала.
Собрал Егор Платоныч урожай с трех колосков, посоветовался с Андреем
Иванычем, и весной посеяли они зерна в огороде на грядке. Грядка
маленькая, со стол, но урожай получился замечательный.
А перед самой войной засеял отец новым сортом пшеницы уже целую сотку
в поле. Но пшеница созреть не успела. Началась война, немец как снег на
голову... Пришлось нам уходить из колхоза. Прибежала я на Егорову
делянку, хотела хлеб поджечь, а он - зеленый, не горит. Что делать?
Давай я его с корнями выдергивать да ногами топтать...
- Так все и загубила? - привстал Санька.
- Так и загубила. - Катерина отвернулась к окну.
- Как же мы теперь Андрею Иванычу напишем? - спросила Маша.
- Что правду скрывать!.. Как было, так и отпишите. - Катерина
вздохнула и принялась за уборку избы. Потом поглядела на Саньку, который
просматривал какую-то тетрадь. - Чем это ты зачитался?
- Да вот... в тятькиных вещах нашел. Называется "Мечты-думы". - И
Санька протянул матери толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете.
Катерина полистала ее.
Это была заветная Егорова тетрадочка, куда тот заносил разные планы,
наблюдения, расчеты, все свои "мечты-думы", как он любил выражаться.
Был тут план и орошения огородов, и осушки Дальнего болота, и
постройки электростанции на реке.
- Смотри, смотри... и про Старую Пустошь все расписано, - сказала
Катерина. - Чисто как в наставлении: и какая там почва, и каких она
удобрений требует... Вот кстати твоя находка, Саня... А я-то гадаю, где
отцова тетрадка затерялась. Обязательно колхозницам зачитаю.
Санька посмотрел на Машу и придвинулся к матери:
- Ты и нас в бригаду запиши. Мы тоже с тобой хотим работать.
- Кто это?
- Я вот, Степа... Маша еще...
- А школа? - Катерина подняла голову от тетради.
- Чего там школа, - запнулся Саня, - не маленькие! И пахать сможем, и
полоть... Лену Одинцову с подругами приняла. А мы им вот нистолечко по
работе не уступим.
- Да что ты, право... - нахмурилась Катерина. - Будет время -
наработаетесь, земли на ваш век хватит. А пока учиться надо.
Маша тихонько выскользнула из избы. Санька вышел за ней следом.
- Говорила я - не запишет. Не так ты разговор начал, - упрекнула его
Маша.
- Я напрямик люблю.
- По-другому надо... Так, мол, и так, желаем помогать взрослым. В
свободное, конечно, время, после уроков... Знаешь, Саня, пойдем завтра к
Татьяне Родионовне. Она поймет.
- Пойдем, пожалуй...
- Только, чур, я первая говорить буду. А то ты опять раз-раз - и все
испортишь.
- Ты - говорить, а я - пеньком стоять! - обиделся Санька.
- Ну, где надо, головой кивнешь, словечко вставишь...
- Ладно... там видно будет, - согласился Санька.
Они расстались.
Маша побежала домой, Санька вернулся в избу.
У стола сидела грузная, одутловатая Евдокия Девяткина, соседка
Коншаковых. Она доводилась Егору Платонычу дальней родственницей,
считала своим долгом присматривать за семьей Коншаковых, любила поучать
Катерину и ее ребят.
- Слышала я про твои дела, слышала. Высоко взлетаешь, - говорила
сейчас Евдокия. - Только опасаюсь, Катюша... В хлеборобах ты ходишь без
году неделю, в помощники тебе дали малолеток зеленых... Как бы конфуза
не вышло. Сидела бы ты, как при Егоре Платоныче, счетоводом в конторе -
спокойно и подручно.
- Да что ты! - вспыхнула Катерина. - Настоящие-то хлеборобы знаешь
чем заняты? Чертополох выпалывают с родной земли. Кому же, как не нам,
хлебом их сейчас кормить!
- Это я так, к слову пришлось, - замялась Евдокия и долго еще сидела
в избе, рассказывая Катерине о своих болезнях и недомоганиях.
Глава 4. "ХОЗЯЙСТВО ВЕКШИНА"
На другой день после школы Маша с Санькой направились в контору
колхоза.
Контора стояла на бойком углу проулка, где полевая дорога вливалась в
большак, и, как большинство домов в Стожарах, была еще не достроена.
Всюду лежали смолистая щепа, желтые кольца стружек, груды бурых сырых
опилок. Кровельщики, сбросив с крыш лохматую, взъерошенную солому,
заменяли ее легкой белой дранью.
Маша с Санькой вошли в контору. Просторное, как рига, помещение было
еще свободно от перегородок и пахло смолой и хвоей. Блестели потолки и
стены, поскрипывали свеженастланные половицы.
В конторе было шумно и оживленно.
Председательница колхоза, приземистая, крупнолицая Татьяна Родионовна
Парфенова, спустив с головы платок, наклонилась над столом и вместе с
бригадиром рассматривала план колхозных угодий.
- Смотри, Маша, - шепнул Санька: - она же совсем старая, Родионовна.
И волосы седые.
- Она не старая. Она моей мамке ровесница, им на сорок седьмой
побежало. Только Родионовна состарилась рано. Думаешь, легко это в
председателях ходить! Мамка говорит: Родионовна - как око недреманное.
- Какое? - не понял Санька.
- Ну, спит, значит, мало, сутки ей коротки. Днем она то в поле, то на
скотном дворе, а ночью в конторе - наряды готовит, планы составляет. Тут
поседеешь...
Вскоре бригадиры ушли, и Татьяна Родионовна заметила Саньку и Машу:
- Ко мне, ребятишки?
- К вам, Татьяна Родионовна, - выступила вперед Маша: - нам об одном
деле поговорить нужно.
- Да... о деле, - поддержал ее Санька.
- Ну что ж, давайте! - Татьяна Родионовна чуть заметно улыбнулась. -
А может, я уже знаю, о чем разговор будет? В бригаду к Катерине вас
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг