Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
спеша, стали продолжать выпивку, аккуратно закусывая.
     Мне  надоело сидеть.  Державший меня в  плену поручик давно уже  спал
богатырским сном.  Кругом  хрипели и  присвистывали пьяные,  слюнявые рты.
Вспомнились горы - стало совсем противно.
     Вытянув затекшую ногу,  я осторожно вылез. Собутыльники заметили меня
только минуты через две. Батальонный недоуменно отставил рюмку:
     - Ты что за человек?
     Я поклонился официальнейшим образом:
     - Тут у вас мои товарищи в гостях, так я за ними.
     - Это -  питерские?  Ах,  извините,  пожалуйста,  -  засуетился вдруг
полковник,  пытаясь застегнуться.  - Мы, знаете, тут в некотором роде... А
товарищи ваши... фьють...
     - Ушли?
     - Нет,  здесь, - с совершенным убеждением мотнул он ногою под стол. -
Но только... как же бы это вам их доставить?.. Впрочем... Онипчук!
     - Здесь, вашродь!
     - Заложить двуколку.
     - Слушаюсь.
     - Позвольте познакомиться,  -  уже  вполне уверенно протянул мне руку
полковник,  -  командир Н-ского стрелкового батальона.  А  это  -  поручик
Мелхиседек. Остальных не представляю: извините, не поймут.
     Он приподнял скатерть.
     - Видите: иже во святых отец наших... А ваших, помнится, было пять?
     - Пять.
     - Ну, давайте искать.
     Мелхиседек и он разворотили кучу тяжело дышавших тел. Первым извлекли
Жоржа, за ним Фетисова. Дольше всех не находили Басова.
     - Четыре.  Где же пятый?  -  пыхтел под столом батальонный.  - Куда к
черту девался пятый? Мелхиседек, поверяй по ногам: которые не наши.
     Мелхиседек, ерзая коленками, перебирал ноги.
     - Вот дьявол!  Ей-богу,  все наши.  Пятый-то где же? Слопали они его,
черти,  что ли?  Я  же сам видел,  как он под стол лез.  Такая у него еще,
извините,  рожа несимпатичная:  столичная рожа,  ар-ристократ! Мелхиседек,
считай сызнова. Мелхиседек, я тебе говорю!
     Но Мелхиседек, втянув под стол голову, затих. Полковник махнул рукой.
     - Ничего не  поделаешь,  сами  видите:  лунное затмение.  Везите хоть
четырех. Пятый разыщется: дошлем, не извольте беспокоиться. Всего вернее -
сапогами с  кем-нибудь обменялся,  теперь нипочем не  отличишь.  Морды-то,
посмотрите, у всех одинаковы: родная мать не узнает.
     Я посмотрел:  действительно - лица у всех - бритые, бородатые и вовсе
еще безволосые -  были странно одинаковы одним, мертвенным, затершим черты
противным сходством.
     Онипчук  доложил:  подана  двуколка.  При  помощи  второго денщика мы
уложили, вязанкой, четыре сонных тела и тронулись тихим шагом к гостинице.
Мысль о выступлении на следующее утро, естественно, приходилось оставить.


                              Г л а в а  IV.

                            КИШЛАК СКОМОРОХОВ

     Выехали  наконец.   Как  было  уже  решено:   на  Пенджикент,   потом
Зеравшанской долиной до верховьев.
     За самаркандскими садами сразу жар нестерпимый.  Ни речек,  ни ручьев
на все шестьдесят верст,  до самого Пенджикента;  арыки пересохли. Селений
нет:   степь.  Дорога  караванная,  широкая,  обсажена  карагачами.  Ехать
спокойно,  но зноем пышет от степного простора,  от накаленной солнцем,  в
камень спекшейся почвы.  Для  непривычных -  конец  разговорам.  Жорж  еще
мурлыкает  что-то  о  третичных  отложениях.   Остальные,   хвала  Аллаху,
замолчали уже на третьей, четвертой версте.
     К  Пенджикенту подошли в  сумерках.  Но явственно виден был в  густой
зелени огромного сада белый дом  участкового пристава и  метеорологическая
вышка насупротив,  через дорогу.  Этим исчерпывается все  русское,  что  в
Пенджикенте   есть:    участковый   пристав   с   женой,   свояченицей   и
письмоводителем да фельдшер под метеорологической вышкой:  он и  лечит,  и
наблюдения ведет.
     Два здания эти,  так сказать, - форпост русского Самарканда. За ними,
и к востоку -  до самых ледников,  и к северу,  и к югу, сплошное туземное
население.
     Сам пристав оказался в отъезде.  Застали зато самаркандского уездного
врача и следователя, выехавших на следствие в Иори и "застрявших в здешнем
гостеприимстве", как определил доктор. Иори от Пенджикента - рукой подать:
едет туда следствие, тем не менее, уже вторую неделю.
     - Соблазн  велик  -  помилуйте:  какова...  гм...  растительность,  -
разводит руками доктор, плотоядно посматривая на приставшу, пока она ведет
нас по тенистому,  в цветах затонувшему,  саду. Надо сказать, хозяйка наша
считается в  Самарканде второю по  красоте после  одной из  губернаторских
дочерей;  та к тому же и чином старше,  так что о первенстве не приходится
спорить.
     - Пасека -  вон видите:  сладость! Пчелка жужжит... - И наклоняется к
белому открытому плечу. - Что это у вас? Не пчелиный ли укус?..
     - Позвольте и  мне!  -  Следом за  доктором с  робким ржанием тянется
следователь,  худосочный,  прыщавый, как полагается кандидатам на судебные
должности, юноша.
     Приставша сдвигает  брови:  она  строгая.  Да  и  присказочки доктора
явственно шокируют ее при посторонних,  заезжих.  Я-то лично знаю ее еще с
первой поездки,  но остальные -  внове.  А  скверные примеры заразительны:
Фетисов уже подкручивает усы.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     В  Пенджикенте работы нам  нет:  население здесь смешанное,  обычного
"равнинного" типа;  мы  тронулись  дальше,  не  задерживаясь.  Отъезд  наш
сдвинул с места и застоявшееся следствие: до Иори нам по дороге, - кстати,
посмотрим вскрытие.
     Выехали в жар,  в пыль.  Версты две ехали караванной дорогой.  Доктор
ругал туземцев.
     - Противно,  знаете.  Живу сколько лет -  не могу привыкнуть: до чего
некультурны.  Касторку,  не поверите, норовят на сапоги смазать. И мелкий,
по  нравственности,   народ.  Не  то  что  на  Кавказе,  например:  Галуб,
Аммалатбек,  Шамиль или князь Багратион-Мухранский. Рыцарство! Прямо - его
величества конвой! А здесь что - шушера. Взять хотя бы вскрытие, например.
Дело,  даже по русским деревенским условиям,  надо сказать, щекотливое: по
глупости,  по темноте считается осквернением. А здесь того пуще: нас ведь,
гяуров,  они хуже собаки считают,  собачьи эти дети. И вот, сколько мне по
моей  должности уездного врача этих вскрытий приходится производить (ведь,
по  существу говоря,  вся и  служба-то  моя по судебным вскрытиям,  лечить
приходится мало -  туземцы не идут,  да и мне некогда), хоть бы те раз кто
серьезное сопротивление оказал...  Поломаются,  конечно,  иной раз  шуметь
начнут.   Но  достаточно  одно  только  такое  магическое  слово  сказать:
миршабхана -  и  сразу благорастворение.  А  миршабхана-то  всего-навсего:
арестный дом,  кутузка.  Этим словом самого что ни  на  есть беспардонного
сартюгу сразу приведешь к Иисусу: магизм - прямо можно сказать.
     Навстречу шел  караван.  Медленно,  волоча мозолистые,  корявые ноги,
тащились верблюды, прядая облыселыми шеями. Караван вел туземец на ослике:
он  казался игрушкой,  прицепленной к  носу передового огромного верблюда,
которого тянул за собой на длинном, сквозь ноздри пропущенном аркане...
     - Ах,  напудрят, проклятые! - наморщился следователь, вбирая прыщавую
шею в чесучовый воротник кителя.
     Из-под  верблюжьих  ног  действительно  клубами  вздымалась  тяжелая,
вязкая лессовая пыль...
     - Кстати  о  магии,  -  продолжал доктор,  толкнув своего  иноходца и
заезжая вперед (мы вытягивались гуськом,  давая каравану дорогу). - Что за
очаровательная женщина Марья Владимировна!  И какой медиум! С нею и мною -
на сеансах - случаются удивительные вещи!..
     Голос доносился уже из  густого пыльного тумана,  обволакивавшего нас
так,  что  не  было  видно гривы собственного коня.  Где-то  вблизи тяжело
топали верблюжьи ступни.
     - Помню, раз, - верещал визгливый фальцет, - я и она...
     Что-то грохнуло передо мною о  землю.  У  самой головы своей я увидел
внезапно  вырвавшийся из  тумана  полосатый вьюк.  В  лицо  ударил  душный
верблюжий запах. Я осадил коня и остановился.
     Пыль стала оседать.  Караван прошел.  На дороге я увидел доктора.  Он
стоял,  весь,  как чехлом,  покрытый пылью,  и ругался последними словами.
Иноходец, в пыли тоже, тяжело раздувал бока.
     - Верблюд проклятый ударил, - разрешил мои сомнения доктор. - Как я к
нему под хвост, изволите ли видеть, подъехал, - не могу понять...

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Труп,  подлежавший вскрытию, был уже в могиле. Не доезжая селения, мы
свернули поэтому прямо на  кладбище:  бугристый пустырь на песчаном отвале
начинающегося за Пенджикентом невысокого, к земле притулившегося хребта.
     Кольцом из глиняных комьев склеенной ограды - такой, как дети строят,
играя в крепость,  - охвачено несколько десятков могильных холмов: низких,
запавших между бугров отвала;  ни зелени,  ни камней намогильных,  ни даже
каких-либо отмет:  все  -  ровные,  забросанные комьями глины,  каменьями,
истлевшими,  поломанными палками.  Черными норами  пестрит унылый,  желтый
откос.
     Нас  уже  ждали:  на  кладбище толпился народ.  Аксакал -  старшина -
встретил нас на дороге.
     - Недобро,   господин.  Волнуется  кишлак.  Не  хочет  давать  резать
покойницу. Нет, говорит, закону.
     - Я им покажу закон,  - процедил сквозь зубы следователь, отваливаясь
в седле. - А меня гонять двести верст по жаре из-за какой-то там падали, -
на  это  закон есть?  Я  для этого в  университете четыре года над римским
правом мозги калечил?  Кто там насчет закона выражается,  старшина? Дай-ка
мне его сюда - я его подзаконю!
     Доктор подтолкнул меня локтем:
     - Вот сейчас увидите магию.
     По  знаку старшины несколько человек отделились от  толпы на могилах.
Впереди - согнутый в плечах, старый, седобородый. Переводчик говорит: отец
покойницы.
     - Нет  закона,  милостивые.  Живой женщины не  велит закон показывать
чужому - не то что обнажать ее тело. А мертвую обнажать - душе, роду, вере
надругательство. Русский закон - милостивый закон. Так нам всегда говорят,
на  сходах  объявляют.  Нет  закона  вынимать мертвых из  могил,  обнажать
женщину перед чужими. Так и напиши в свою бумагу, человек суда.
     "Человек суда" с  неожиданной по  его тщедушию ловкостью наклонился с
коня и схватил старика за сивую бороду.
     - Написал!  Видал ижицу, сукин козел? Вот тебе закон! Пшел, показывай
могилу.  Или - в миршабхану, суток на тридцать: может, у тебя за это время
новые зубы вырастут.
     Окружавшие,  потупясь,  молчали.  Следователь выпустил бороду,  обтер
руку о  челку лошади и,  путаясь ногами,  слез с  седла.  Старик,  опустив
голову,  пошел к холмику, около которого тускло поблескивали заготовленные
заступы - кетмени.
     - Я вам говорил, - торжествующе подмигнул доктор.
     - Понятые!
     Они оказались налицо.
     - Приступим! - Доктор подтянул брюки.
     Следователь огласил выдержку из дознания, определившего необходимость
судебно-медицинского вскрытия:  в  самаркандскую судебную палату поступило
заявление о  том,  что  туземка Амин-Алиэ,  скончавшаяся такого-то  числа,
умерла не своею смертью,  а была убита мужем и его сестрою. Справедливость
заявления надлежало проверить вскрытием.
     Толпа снова глухо зашумела.
     - Кто  заявил!   Измет,   первая  базарная  сплетница...   по   злобе
наговорила,  язык змеей.  Опроси сначала. Сам увидишь - не надо копать. Ей
только на язык посмотреть - ложь увидишь. Не слухом. Глазом.
     - Кто говорит?  -  побагровев,  крикнул доктор. - Старшина, записывай
поименно: в миршабхану.
     И опять смолкло.
     - Куда   отец   запрятался?   Тащи   сивого  козла!   Бери   кетмень,
бородастенький... Подсобляй, ты!
     Миршабхана!..
     Глухо стукнули о  камни надгробного бугра кетмени.  Но  тут случилось
нечто непредвиденное.
     Из-за  отступивших от  могилы насупленных,  молчащих мужчин выступила
девушка:  тонкая,  стройная,  в белой рубахе, в пестром, туго охватывавшем
черные косы платке,  с незакрытым лицом. Прямая, строгая - она неторопливо
подошла к могиле и бросилась на нее ничком, разметав руки.
     Старик  отбросил  кетмень:  стоном  в  наступившей тишине  прозвучало
железо о спекшуюся землю.
     Даже следователь растерялся.
     - Ты... пошла вон! Слышишь!
     Она  приподняла голову  и  усмехнулась.  И  столько  было  презрения,
настоящего,  оставляющего навсегда,  на все годы ожог,  в этой покривившей
тонкие  губы  усмешке,  что  даже  доктор,  проведший уже  было  рукой  по
стриженым волосам, по колючим усам, поперхнулся и отвел глаза.
     - В миршабхану! - не глядя махал рукою следователь.
     Она  усмехнулась снова  и  крепче  охватила  бугор.  Она  не  боялась
миршабханы, эта девушка...
     Толпа зашевелилась снова. Снова хлестнула по рядам волна ропота.
     - Закона нет...
     - Если  не  уберут  сейчас этого  ведьменка...  -  вспенился внезапно
доктор.  -  Пиши в протокол,  старшина: двести рублей штрафу на селение, и
внести в два дня.
     Старшина сложил руки:
     - Хабибула, родной, видишь: конец, разор приходит Иори.
     Старик отец,  отошедший было  в  сторону,  резко  обернулся,  пригнул
дряблые  дрожащие  плечи  и  выхватил из-за  пояса  нагайку.  Завертел ею,
накрутил  косу  девушки  на  руку,  рванул,  потащил.  Ухватила  за  руку,
выскользнула, припала к могиле опять. Еще один подскочил. Вдвоем, волоком.
Тяжелая падает брань. А по седой бороде - слезы.
     Я стоял, словно ощупывая себя: я ли?
     Девушку увели.  Могилу  разрыли.  Дело  быстрое:  туземцы хоронят без
гробов.  Вырывают яму,  сажают в  нее  закутанный в  саван  нагой  труп  -
неглубоко,  с поверхности можно рукой дотянуться до темени;  наваливают на
отверстие носилки, на которых принесен к могиле покойник, набрасывают сюда
же  посохи провожавших -  путь долгий в  вечность:  все  бегут (потому что
бегом провожают в  Туркестане покойников) с  посохами.  Присыпят носилки и
посохи  комьями спекшейся глины  холмиком:  кончен  обряд.  А  у  бедных и
носилок не кладут: дорого. Одни посохи.
     Раскрыть такую могилу легко.
     Из  могилы  вынули  скелет  на  естественных связках.  Только кое-где
желтели  прилипшие  к  костяку  клочья  полуистлевшей кожи.  Доктор  ткнул
пальцем.
     - Запишите: рубцы.
     - От раны?
     - Нет, от сифилиса: язвы были.
     Ни  следователь,  ни  доктор  не  изъявили ни  малейшего удивления по
поводу  скелета.  Наскоро  подписали  акт  -  о  невозможности  установить
что-либо "за истлением трупа";  следователь отметил: "Дело к прекращению";
кости свалили обратно и  двинулись к  старшине -  пить чай и есть дыни.  У
доктора в походной фляге оказался коньяк.
     - Разъясните мне все-таки, - сказал я к концу трапезы, - как мог труп
так быстро разложиться?
     Доктор чмокнул носом над рюмкой.
     - Скоро?  Да он не меньше трех месяцев в яме:  а в здешнем климате да
при  чикалках (шакалий ход  под  бугром видели?  у  каждой могилы такой их
приватный    ход)    уничтожение    вещественных   доказательств   бывшего
существования - тьфу! - быстро делается. Даже по дознанию похоронам месяц:
а доносят всегда с опозданием.  Мы с ним знали, что от трупа один протокол
остался. Вы разве не заметили? Я даже и инструментов с собою не взял.
     - Так зачем вы могилу зря раскапывали? Только людей мучить...

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг