Ученики его - здесь, в Лянгаре; своим монастырем живут: они и принимают.
Кого разрешит старец - отводят к нему. А без его разрешения - нет пути в
святое ущелье.
- Так позови мне из монастыря... не знаю я имени этого ученика:
высокий такой, худой, седая борода, в белом бешмете.
- Арслан-беги? Монастыря старейшину? Откуда его знаешь?
- Встретил на пути. Когда мы прощались, он сказал мне: "Когда будешь
в Лянгаре, поверни коня на полночь. Хира-Чарма скажет тебе судьбу".
- Доподлинно, - пробормотал старшина. - На полночь путь к святому
старцу. Я иду к Арслану, таксыр.
Старшина вернулся скоро. С ним шел высокий, плечистый, с голубыми
потухшими глазами старик.
- Ты привел не того, - сказал я лангарцу. - Я вижу этого человека в
первый раз.
- И я не знаю тебя, истинно, - подтвердил пришедший. - Но я один из
всех учеников Хира-Чармы ходил этим летом на Запад... Из других учеников
святого никто не покидал монастыря.
- Постой, - припомнил я, - верно! Он и не называл себя учеником. Он
просто сказал: "Когда будешь в Лянгаре, поверни коня на север".
- Ну вот, - разочарованно протянул старшина. - А ты рассказал так,
будто тебя позвал кто близкий Хира-Чарме. Из паломников, должно быть,
просто знакомец твой.
- Таксыр верно сказал, - вмешался, видимо задетый тоном старшины,
Гассан. - Паломник! Откуда взяться паломнику на Заповедной Тропе!
Лянгарцы вздрогнули:
- На Тропе была встреча?
- Ну да. В Дивьей пещере над Пянджем.
- Имя божье! Какого вида был странник?
- Я сказал уже: высокий, сухой, белая борода, одежда белая, глаза
черные, добрые. Между бровями...
Горцы пригнулись, как от удара грома:
- Между бровями...
- Синий круг.
- Ты видел его, как нас, фаранги?
Я пожал плечами:
- Мы грелись у костра вместе.
Арслан раскинул руки крестом и бросился плашмя на землю.
- Но это был сам Хира-Чарма!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Чудо!" Кишлак жужжал как растревоженный улей. Из всех домов сбегался
народ. Ученики, всем монастырем, теснились около нас: "Взысканы милостью
Хира-Чармы!" Джигиты, волнуясь, уже подтягивали подпруги отпущенных было
на клевер коней. Старшина, шепча молитву, благоговейно держал мне стремя.
- По возвращении осчастливь мой дом ночлегом, высокий гость!
Священный гость, Амиро-шамол!
Ущелье раскрытое, веселое, все в зелени. Тропа бежит под ветвями
фисташек; подъем ступенчатый, легкий. Ученики, гурьбою, у стремени, у
конского повода.
Издалека видно на скалистом уступе под солнцем одинокую саклю. К ней
- крутая, насеченная в камне лестница. У последней ступени пирамида
камней; на верхнем камне синим начертано: глаз, включенный в треугольник.
Я видел, как дрогнул Гассан.
Коней остановили. Часть учеников поднялась на скалу. Мы ждали
недолго. Тот старик, что пришел со старшиною, Арслан, спустился тотчас же
и, взяв моего коня за повод, повел вверх. Гассан и шугнанцы спешились.
У порога сакли, в длинном белом бешмете, туго перетянутом белым же
шерстяным поясом, стоял тот самый старик, с которым мы провели ночь над
Пянджем. Он приветливо улыбался.
- Я рад видеть тебя опять, Нарушитель.
- И я рад, отец.
Коня свели вниз. Один из учеников принес широкую расписную деревянную
чащу с медом, лепешки и просо на чеканном серебряном блюде. Поставил на
гладкий камень, около которого развернут был темный пушистый афганский
ковер. Склонившись, все отошли на скат.
Старик опустился на ковер, скрестив ноги, и знаком пригласил меня
сесть. Переломил лепешку, обмакнул в мед, передал, откинув со смуглой руки
широкий рукав бешмета.
- Я слышал: труден был тебе переход?
- Да, отец, радостен!
Чарма приподнял брови чуть заметным движением.
- Радостен след крови?
- Кровь моя - и на мне. А люди... ты слышал, что говорят они про
снявший Заповедь кровавый след?
Старик пристально посмотрел на меня.
- Ты думал о людях, когда ступал на Заповедную Тропу?
- Нет, зачем? Разве думать о себе не то же, что думать о людях?
- Люди затопчут твой след, - не отвечая, тихо сказал Хира-Чарма. -
Они затрут кровь - грязью базарной подошвы.
- Что нужды! Я проложу новый.
- Где?
- Не знаю еще. Буду искать.
Он улыбнулся бескровной, скорбной усмешкой.
- Ты мог бы найти. Но ты опоясался сталью. Сталь - оскорбление
правде. Пока ты будешь опоясан сталью - ты не найдешь.
- Найти мало, отец. Надо в з я т ь. Но взять - может только
опоясанный.
Хира-Чарма утомленно прикрыл сухими, прозрачными веками - жесткими
ставшие глаза. Голос его зазвучал медлительно и строго.
- Давно, на самой моей заре, случилось мне идти из Патны в Аллагабад,
вверх по Гангу. Страшная была в те дни чума в Бенаресе. Когда я проходил
город, стонами и воплями полнились улицы. Без числа тянулись смертные
носилки. Вслед им вышел я к реке. Весь берег был покрыт кострами - в рост
этим скалам: на них углились мертвецы. Как саван стлался над светлой водою
мертвый дым мертвецов. И бились о землю, ожидая своей смертной очереди,
осиротевшие.
Тяжело и грозно было у меня тогда на сердце, Нарушитель. Душа кипела
от людского горя, от неправды чумы: зачем сиротит она детей, и мать
отрывает от дочери, и сводит смертною судорогой руки надежде семьи,
старшему сыну? Как скрутить гнойные руки смерти? Как найти правду жизни?
Потому что правда жизни - в счастье. Не так ли судишь и ты, Нарушитель?
И вот, в этих мыслях, проходя сквозь стенанья толпы, увидел я у
самого берега, на холме, старца в белой одежде: синий круг между бровями.
Он смотрел на костры и... улыбался.
Как безумный, разбил я у ног его страннический свой посох и вскричал:
- Как можешь ты улыбаться людскому горю, отец!
Он посмотрел на меня и ответил... на всю жизнь живо для меня его
слово!..
- Одного знака моего - таково знание! - было бы довольно, чтобы горе
это сменилось радостью, чтобы поднялись живыми с костров обгорелые трупы и
навеки ушла из мира чума.
И я спросил снова:
- И ты не напряг мышцы для этого знака?
Тогда он положил мне на голову руку. И тотчас исчезли из глаз моих
трупы и костры: тихо и радостно катил свои светлые воды Ганг в цветущих
пустых берегах. И весело смотрелись в него пальмовые рощи, и пели птицы, и
смеялось солнце... Я был один на приречном берегу.
И понял я, благодатью откровения, правду Заповедного пути. Правду
жизни. Где искать и что найти. И когда старец снял руку, - улыбаясь,
прошел я за ним следом сквозь дым погребальных костров... ты хорошо слушал
меня, юноша?
- Тебе нужен ответ, старик?
- Нет, - улыбнулся Чарма. - Дай мне чашу, Ходжой. Путник хочет
увидеть свою судьбу.
Чернобородый мрачный послушник торопливо вынес из сакли высокий,
граненого хрусталя, кубок. Мы встали с ковра. Чарма зачерпнул чашей воды
из ключа, бившего у порога сакли.
Мед и хлеб сняли с камня. Чарма провел рукою по черной поверхности
его, начертанием треугольников, и поставил кубок.
- Наклонись и смотри.
Я склонил лицо к самой поверхности вровень с краями стоявшей
прозрачной воды. Она ярко играла радужными отражениями граней: хотелось
сощурить глаза. Но в меру того как я смотрел - темней и мутнее становилась
влага. Обвод кубка стал шириться, вырываясь из поля зрения. Я откинул
голову, медленно выпрямляясь, но мутный круг подымался со мною вместе, не
отпуская моих глаз, широким, радужною игрою окаймленным щитом заслоняя
ущелья и горы.
Муть клубилась и искрилась. Внезапно, сквозь клубы эти, прорезались
четко и ясно странные черты огромного, весь круг заполнявшего лица.
Тусклые, бескровные глаза, отвислые жадные губы. Лицо надвигалось, крепло.
Рот раскрылся, щеря зубы: в оскале их блеснуло что-то синим матовым
блеском... Кривое... Нож крэн-и-лонгов!
И тотчас - снизу, от края круга, надвое рассекая лицо, взвилась
прямая и быстрая, как стрела, багряная черта. Дрогнула, осела - и вновь
взмыла вверх кровавым, крутящимся смерчем. Лицо исчезло. Весь круг горел
теперь красными взбрызгами очертаний - людей, знаков, письмен. Они
сливались, змеясь, странною тягою: из тел и письмен возникало чудесное
простотою форм, высокое, вверх устремленное здание: кровавый на подножье
пурпур просветлялся к вершине - чистой, радостной белизной. Надпись
иссечена на фронтоне: короткая, как имя. З н а ю е г о: но чтобы сказать
- надо п р о ч е с т ь. Прочесть во что бы то ни стало...
Я напряг взгляд, разбирая знаки. Но сквозь стены, руша стройность
колоннад, насмешкой выдвинулось, ввстречу напряженным, ждущим глазам, то
отвратительное лицо, с пляшущим в зубах кривым синеющим ножом.
И вновь, перекрывая его, взвился кровавый смерч, разметывая по кругу
очертания людей и письмен. И снова, сливаясь из тел, стало возникать
здание.
Три раза повторялась эта смена: смерч - здание - лицо - опять смерч.
Стало нестерпимо. Я бросил руку в круг к знакомой рукоятке. Мутная волна
хлестнула по глазам: невольно я закрыл веки. Когда я снова поднял их -
круга уже не было: передо мною на камне стоял кубок с прозрачной студеной
водой.
- Смотри еще, - глухо, почти гневно сказал Хира-Чарма.
Я снова остановил глаза. На этот раз тотчас замутнела вода и
разбежалась широким кругом. Ширясь, он яснел, пока не засиневел весь. Я
увидел гладкую, прямую, желтым песком усыпанную дорожку среди клумб и
подстриженных кустов. Вдали: дом - пышной, богатой стройки. На террасе, у
куста розовых камелий, нарядная красивая женщина; по ступеням сбегают
кудрявые смеющиеся дети...
Довольно с меня! Я тряхнул головой: видение исчезло.
Хира-Чарма медленно повернул меня к себе: перед глазами все еще
мерцали радужные круги.
- Милостью Великого - ты видел дважды! Как т е п е р ь мне звать
тебя, Путник?
- Люди уже дали мне имя. Разве я изменился, поднявшись на твою скалу,
Хира-Чарма?
- Если ты не изменился - значит, ты не поднялся ко мне, сумрачно
ответил старец. - Разве ты не видел меня в пещере над Пянджем? Верь чуду
или не верь себе, Путник.
- Чуду? Но... или нет чудес или все чудо... Пусть я не знаю, как
попал ты в пещеру и откуда образы в чаше. Чудесного или тайного здесь для
меня нет. Я не знаю причины, сегодня - я ученик еще слабой науки, но
завтра - я буду знать. И, поверь мне, Чарма: если бы я встретил на дороге
мертвеца, которого сам захоронил, я спокойно пожал бы ему руку... Не
говори же мне о чуде и видениях.
Он повторил настойчивее:
- Верь чуду или не верь себе!
- Я верю себе и не верю чуду!
Зрачки Хира-Чармы, открывшись, блеснули гневом:
- Тропа вскружила тебе голову. Ты думаешь - и вправду добыл ты нож
крэн-и-лонгов?
Туман оседал на скалы, прозрачный еще. Клекотали за ближайшей
расселиной грифы.
- Ты подлинно читаешь в душах людей, Хира-Чарма. Я уже думал об
этом... от самого Вамара. Вот нож. Я возьму его - второй раз.
Я положил на камень клинок в чеканных ножнах. Чарма быстрым движением
положил мне руку на голову.
- Вспомни о холме Бенареса!
- К чему? Чтобы улыбаться - мне не надо закрывать глаз...
- Ты не минуешь холма Бенареса! К н е м у ведет Заповедная Тропа.
- Пусть так! Ведь я иду по ней - Нарушителем!
Старик резко повернулся и пошел к сакле. Я остался один у камня.
Гассан и остальные по-прежнему ждали на скате. В горле жгло. Я взял кубок
и осушил его до самого дна.
- Ходжой, - сказал, остановившись у порога, старец, - убери чашу.
Послушник, склонясь, поднялся с откоса. Протянул руку и тотчас
отдернул задрожавшие пальцы.
- Кубок пуст! - выкрикнул он через силу. - Вода иссякла! Чудо, святой
отец!
Ученики, толпясь, взбирались к камню. Хира-Чарма медленно обернулся.
- Какое чудо? Я просто выпил воду.
Старец вздрогнул и поднял руку. Толпа застыла.
- Ты выпил воду причастия тайны?
Голос Чармы звучал взволнованно и остро.
- Я выпил воду из этого кубка, - повторил я. - Что в этом особенного?
Мне хотелось пить, кубок был полон.
- Урок ученикам, - раздельно и спокойно, словно про себя, сказал
старик. - Узнайте признак Нарушителя: где полнота - он припадает губами;
припав - выпивает до дна. Но когда он думает, что пьет жизнь, - он пьет
смерть!
Он открыл дверь и тихо вошел в хижину. Ученики сдвинулись ко мне
плотным кольцом. Ходжой к самому лицу моему вытянул побелевшие, плясавшие,
как у бесноватого, губы.
Не голос - свистящий шепот:
- Ты слышал, фаранги, пророчество старца. Ты выпил смерть!
- Смерть! - глухо повторила, сжимаясь, толпа.
Я отыскал глазами Гассана: бледный, он смотрел на меня
остановившимся, застылым взглядом, медленно переступая, рядом с Арсланом,
- прямо на меня.
Я отстранил в неистовстве крутившегося Ходжоя.
- Что с вами сталось? Смерть? Будьте спокойны - от этой воды вашей у
меня даже не заболит живот.
- Живот!.. - Толпа взревела. Из-за взвизгов и вскриков резко вырвался
- воплем - голос Гассана:
- Таксыр, пожалуйста, такого слова не скажи!
В неистовстве, присев, он бил себя кулаками по коленям. И вдруг,
расширив зрачки, поднял быстрым движением с земли камень.
- Бей гяура! Осквернителя тайны!
- Бей! - бешено отозвался Ходжой, разрывая бешмет на груди. - Бей! На
мне кровь Нарушителя!
Отступив на шаг, я обнажил медвежатник. Толпа отхлынула. Лянгарцы,
пришедшие с нами, опрометью бросились со склона. Ученики, рассыпавшись по
площадке, подбирали каменья.
- Гассан, очнись!
Закрыв глаза, Гассан бросил камень: он перелетел, широким размахом,
далеко в сторону, гулко разбившись в куски о скалу. Ходжой взнес над
головой огромный осколок порфира. Я пригнулся, готовясь к прыжку.
- Именем Отца, стойте!
Ходжой, зашатавшись, уронил тяжелую глыбу: Хира-Чарма стоял на пороге
своей сакли.
- Кровь на моем холме? - медленно проговорил он, переводя взгляд с
одного ученика на другого. - Кто первый поднял камень?
- Джигит Нарушителя, святой отец! - до земли склонился Арслан. - Его
ревность о вере кровью застлала глаза и нам.
Хира-Чарма обернулся к Гассану.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг