первого лица: "Без себя" - о людях киевского подполья при Деникине - и еще
романы, повести, рассказы, пьесы - о народовольцах и народных героях
Кавказа, о старом офицерстве и молодых революционерах. А в 1936 году вышел
"Грач, птица весенняя" - и стал Мстиславский на долгие десятилетия автором
прежде всего этой книги. Хорошей книги, достойной, хоть писалась она не в
лучшее для верного отражения истории время и несет неизгладимые отпечатки
печальных обстоятельств истории.
А с этой частью предисловия познакомиться лучше уже после того, как
прочитан роман... Прочли? Думаю, вас не удивило появление в
автобиографическом (!) романе "Крыша мира" бессмертной волшебницы - Пери,
а потом старца, предсказывающего будущее. Да и вообще неужели студента
Санкт-Петербургского университета и вправду могли принять за Искандера -
Александра Македонского?
Тут, наверное, тоже нужны некоторые пояснения.
Помните, где происходит встреча Сергея с Пери? В Кала-и-Хумбе,
столице Дарваза. Дополним художественное описание Мстиславского справкой о
Дарвазе из старой русской энциклопедии Брокгауза и Ефрона:
"...Крайняя юго-восточная провинция (бекство) Бухарского ханства,
расположенная по обеим сторонам р. Пянджа (верхняя Аму-Дарья)... Дарваз
изрезан высокими хребтами, глубокими ущельями, по которым текут быстрые,
трудно проходимые реки, и, кроме чрезвычайно плохих, местами доступных
только для опытных пешеходов тропинок, иных путей сообщения не имеет".
Место, прямо скажем, созданное для чудес! Том энциклопедии, откуда я
взял этот текст, вышел в 1893 году - незадолго до встречи Сергея с Пери.
В чисто научной работе, опубликованной в 1901 году, Мстиславский
констатирует: "Добрая половина среднеазиатских легенд приурочена к
Дарвазу, добрая половина дарвазских легенд - к столице Дарваза,
Кала-и-Хумбу".
Как вы помните, Сергею и при Сергее часто рассказывали легенды. Вот и
сам он в роли автора романа счел себя вправе сочинить еще одну. А в
записях, сделанных для себя Мстиславский убежденно говорит о возможности и
необходимости "сказочности в жизни", подчеркивая - в реальной жизни есть
"все элементы сказки", "для воплощения, для конкретизации которой нужно
только преодоление быта"...
Его "сказка" вырастает из реальности, как его книги - из жизни
автора.
В 1940 году Сергей Дмитриевич писал в статье, опубликованной в
журнале "Новый мир":
"Пережитое дает ключ... Чтобы писать о любви, нет никакой
необходимости идти в жизни от одной любовной интриги к другой... но кто
никогда не любил, о любви никогда не напишет правды. Кто хоть недолгий
час, но искренно, полной грудью дышал воздухом баррикад, уже держит "ключ"
к правде и декабрьского восстания Пресни, и Парижской коммуны, и любого из
восстания народа.
Потому что только собственной жизнью, ее мастерством и ничем иным
выдвигается собственная, своя тематика писателя: тема, которой писатель
живет".
А задолго до той статьи позволил себе обмолвиться более категорично:
писатель, мол, должен жить так, чтобы он мог писать романы о собственной
жизни. Сам Сергей Мстиславский жил именно так.
Р о м а н П о д о л ь н ы й
Г л а в а I.
ОХОТНИКИ ЗА ЧЕРЕПАМИ
Надлежит...
Профессор поднял на лоб очки и пристукнул обручальным кольцом,
влипшим в обрюзглый палец, по лежавшей перед нами карте, где к желтому
пятну, перекрытому черными раскосыми литерами "Памиры", сползались
извивами коричневые с синими и белыми крапинами червячки горных хребтов.
- Надлежит искать здесь. Если положиться на Борханэ-Катэ (из древних
персидских словарей это, по-моему, лучший) - центром ваших исканий должен
быть южный Каратегин... Гиссар, быть может. Это совпадает и с вашими
собственными измерениями, опубликованными в последней работе вашей о
горных таджиках. Измерения эти уже близко подводят к разрешению основной
задачи, поставленной вам: найти череп подлинного, беспримесного арийца,
способный перекинуть мост... так сказать, черепным сводом - от ископаемых
праарийских черепов к черепам европейской современности. От неандертальца
- к Канту! Я завидую вам: задача захватывающего интереса. Если бы не моя
очередная работа...
Я представил себе нашего старичка в седле, с винтовкой за плечами,
среди этих "червячков" в 20 000 футов над уровнем моря и невольно
улыбнулся. Профессор, нахмурившись, сбросил движением бровей очки на
крючковатый нос. Жорж, мой товарищ по факультету и спутник в предстоящей
командировке, толкнул меля ногой. Я поспешил принять деловой вид.
- Мы, конечно, положим ваши указания в основу, уважаемый профессор.
Но в Фарсангэ-Джехангар имеются, как вам известно, указания, расходящиеся
с данными Борханэ-Катэ. И, поскольку Фарсангэ - тринадцатого века, то есть
древнее Борханэ, я полагал бы целесообразным прислушаться и к этому
голосу. Тем более, что и в Сихэ-Цзюши, китайском сочинении, которое еще в
седьмом веке цитировал Янь-Шугу, содержатся, в главе о Стране Дикого Лука,
совершенно аналогичные, но существу, данные. Они заслуживают проверки. Я
полагал бы поэтому искать дальше к югу. В Каратегине и Гиссаре я ведь уже
работал в прошлом году: я не рассчитываю найти там новые для меня
племенные типы.
- Весьма, весьма возможно, - смягчившись, закивал профессор. - В
таком случае действительно попытайтесь спуститься дальше на юг. То, что
Бернс писал в свое время о сиаг-пушах...
И снова тихим дробным дождем застучали ученые слова в такт
помахивающему над картою пальцу. Я снова перестал слушать. И чуть не
вздрогнул, когда профессор, закончив напутствие, привстал, протягивая руку
для пожатия.
- Еще одна формальность, профессор. На командировочном свидетельстве
нужна ваша подпись.
Профессор взял протянутый ему лист:
13 апреля 1898 года С.-Петербург.
Дано сие студентам Имп. С.-Петербургского Университета,
Физико-Математического факультета, разряда естественных наук, шестого
семестра, Георгию Васильевичу Маркову 4-му и Сергею...
Он добормотал лист до конца, понюхал бородку пера, обмакнул и широким
росчерком скрепил документ под завитушками подписи декана.
- Все теперь? Ну-с, хотя по примете, распространенной среди всех
арийских племен, и не принято желать охотникам удачи - позвольте пожелать
вам всяческого успеха на вашей предстоящей охоте.
- "Охоте за черепами", - засмеялся я.
- Именно, - закивал профессор. - Очень удачная формулировка: символ,
наводящий на параллель. Будучи в свое время мальчиком и начитавшись Майн
Рида (у него как раз, помнится, именно такой есть роман: "Охотники за
черепами"), я мечтал о приключениях в экзотическом смысле: сильвасы,
пампасы, гверильясы, лампасы... пресвятый боже!.. Вы же, современные
юноши, мечтаете об иных подвигах. Вы тоже едете, так сказать, в пампасы за
черепами. Но ваше оружие уже не карабин, но антропометрический циркуль...
И блуждание ваше - хе-хе - между индексами. Рост культуры - знамение
победы знания, твердо наметившего в бесконечность путь! Привезите же нам
черепной корень арийцев, положивший непроходимую пропасть между нами,
носителями подлинной культуры, и, - он сморщил нос, - семитами. Это будет
не только научной, но и общественной заслугой. У вас - все шансы на успех:
знание восточных языков, знание литературы, исследовательский опыт и, могу
засвидетельствовать, исключительная любовь к делу. Сочетание редкое.
Счастливого пути и счастливой охоты!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- "Охота за черепами"... - раздумчиво сказал Жорж, когда мы очутились
наконец на улице. - "Твердо намеченный в бесконечность путь"... Он
все-таки не так глуп, профессор, хотя и мракобес.
- Буквоед и пакостник. Ему и череп праарийский нужен, чтобы "подвести
научный базис" под свое антиеврейство. Ты ведь знаешь, в чем эта его
пресловутая "очередная работа"... В этом он живой. А во всем остальном -
мертвый. Брось ты об этом. Не могу, скучно.
- Что скучно? - удивленно глянул Жорж сквозь очки.
- Да все: ловить зачем-то по ущельям, за четыре тысячи верст,
разбежавшиеся из музея черепа, своевольно севшие на живые плечи,
возвращать черепа эти циркулями на место - в столбцы толстейших "Трудов
Антропологического Отдела", вычислять индексы, читать китайцев и персов,
Бернса и Уйфальви и всю прочую дребедень... Ведь в этом вся наша...
"наука"!
- Опять ты за старое! - пожал плечами Жорж. - За чем же ты тогда
едешь?
- За тем же, за чем раньше ездил. Искать.
- Чего искать?
- Да говорил уже я тебе: не знаю. Только чтобы не то, что есть. Я и
сейчас не могу сказать, что у меня... у нас... в жизни плохо. А что-то
есть. Не живется, душно.
- Перемени факультет... Я тебе советовал уже, в свое время... Или
хотя бы только послушай лекции Петра Бернгардовича по политической
экономии. Для меня они все поставили на место. И твердо. Раз навсегда.
- Слушал. Те же... индексы...
- Ну, тогда у тебя просто неврастения, - досадливо отмахнулся Жорж. -
Болезнь века, мечтание ввысь. Запишись в декаденты. Ты с Блоком, студентом
нашим, не дружишь часом? Я вас видел вместе, помнится.
- С Блоком? Дружу? Не то слово: о нем - так не скажешь. Говорить -
говорим. А что?
- А вот что...
Жорж отставил ногу и приложил руку к сердцу. Няньки шарахнулись: мы
шли по Александровскому саду.
"Моя сказка никем не разгадана,
И тому, кто приблизится к ней,
Станет душно от синего ладана,
От узорных лампадных теней.
Безответное чуждым мне кажется,
Я открою рекущим: аминь.
Только избранным пояс развяжется.
Окружающий чресла богинь".
- Гм!
"Я открою ушедшим в познание.
Опаленным в горниле огня,
Кто придет на ночное свидание
На исходе четвертого дня".
Он ехидно прищурился:
- Хорошо?
- Хорошо. Только это - не мое совсем.
- А по-моему, одно и то же: ерунда.
- Однако ерунду эту, блоковскую, ты запомнил?
- А что я со своей памятью сделаю? Принес мне кто-то: вот, дескать, у
нас в университете новое солнце восходит - явление Пушкина... или как еще
там словесники говорят. Прочитал - в память влезло, хотя и явственный
вздор.
Я засмеялся:
- В этом-то вся и сила. Вот и я так: ищу по свету, что бы мне в
память влезло.
Жорж сокрушенно покачал головой.
- Непутевый ты человек! А профессор еще тебя на кафедру прочит. Ну
какой ты, к черту, профессор! Ищет сам не знает чего. Разве так можно
наити?
- Только так и можно найти, Жорж.
- Ладно! Ты завтра к поезду-то не опоздай... искатель...
Г л а в а II.
В САМАРКАНДЕ
В вагоне (сообщение прямое до Петровска) пятеро оказалось нас,
командированных в Туркестан. Мы с Жоржем - естественники, Басов и
Алчевский - художники (посланы для обмеров построек эпохи Тимура и
Тимуридов). Пятый, Фетисов - юрист нашего же университета: имеет
свидетельство о командировке "для обследования обычного права туземцев" от
юридического общества, но исключительно, так он говорит, "для легкости
циркуляции"; работать не предполагает, едет на свой счет.
Белоподкладочник. Отъехать не успели, а он уже стреляет глазами по
пассажиркам: видно птицу по полету...
Узнав о маршруте нашем, напросились по русскому Туркестану ехать
вместе. Сразу отказаться не сумели. Я теперь каюсь. С Жоржем ездить
хорошо: он незаметный, "вещь в себе", как мы его зовем на курсе; не мешает
- бурчит себе под нос. А художники эти и в особенности Фетисов - совсем
нам чужие, ненужные.
Путь от Петербурга до Самарканда долог. Трое суток в вагоне до
Петровска, на Каспийском море. Сутки в Петровске, ждать парохода.
Пристань, мол, персы-грузчики. Тюрьма над обрывом. Серая пыль на улице, в
чахлом городском саду с заплеванными кругом скамейками и лимонадной
будкою. Серая пыль над лазоревым морем: каторжники в кандалах дробят
камень на прибрежном откосе.
Пароход - прямым рейсом до Красноводска, поперек моря. Море
несуразное: качает, как в полоскательной чашке - кругом: подкатит из-под
кормы, вдоль правого борта, под нос, под левый борт, опять под корму.
Мелкой дрожью, по-лихорадочному трясет пароход. Дам укачивает с места, без
промаха. Едущих мало, и пассажир здесь какой-то особый, специфический.
Шкипер говорит: "Настоящих людей, солидных, возить не приходится - не
такой рейс: здесь, сколько ни плаваю, либо купец, либо шантрапа".
Мы не купцы: стало быть, шантрапа. Тем более, что едем мы, для
дешевизны, в трюме.
Двое суток кудлатится, куражится над нами море. Наконец: берег,
песок, высокие сыпучие дюны, пристань, таможенные, грузчики... Не персы
уже: туркмены.
И солнце... солнце!
Поезд согласован с пароходом - ждать всего несколько часов. Опять
трое суток в вагоне. За окнами бесконечные пески, барханы, стада
джейранов, верблюжьи караваны, тощие заросли саксаула - жесткого, колючего
кустарника. Станции маленькие, расцвеченные изразцами, туркмены в огромных
барашковых шапках продают ведрами урюк (абрикосы) - пятачок ведро...
Все это так знакомо, так уже за прежние поездки пригляделось...
Ночи звездные, темные. На площадках вагонов, свесив ноги со ступенек,
пары. Ночи напролет. Выйдешь из вагона проведать: все то же - "ищут
Большую Медведицу".
Молодежи в поезде вообще много: едут домой на летние вакации из
университетов, из институтов. Перезнакомились, конечно, все. На остановках
(стоим на станциях долго) выбегаем гурьбой, бродим по солончакам, танцуем
на твердом, как асфальт, шоре...
Насилу высвищет обратно в вагоны машинист. Здесь ведь нравы простые:
дожидается пассажиров паровоз. Пока все не сядут, не тронется.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг