скачку, но не борется на первых кругах.
Я пропустил и первый, и второй, и третий. И только на четвертый -
когда, измятый уже, весь ставший мягким, козел снова оказался под конскими
ногами близко-близко, я перехватил в зубы нагайку и ударил Ариманом в гущу
теснившейся над козлом толпы. Джилга, свисая с седла, уже держал козла за
переднюю ногу; не теряя мгновения, я бросил левую ногу - на круп, левую
руку, сгибом, на конскую шею: наклонился до земли и, скользнув рукой по
мохнатой костистой спине, ухватил козла за обрубок задней конечности. Лицо
Джилги - близко от моего, родинка у носа... Он оскалил улыбкой зубы и
разжал ладонь.
Поддается! Бросить и мне?
- Козел у фаранги! - крикнул кто-то отрывисто и звонко.
В ушах гудело от звона подков по камням. Не поднимаясь в седло (я не
надеялся удержать козла в руках при такой давке), я прикрыл голову плечом
Аримана и гикнул. Где-то близко, пронзительно и радостно, свистнул Гассан.
Ариман с места рванулся галопом, просекая толпу; я волочил козла за собою
по земле, сторожа момент, когда можно будет вскинуться с ним на седло, не
рискуя, что на лету будет вырвана добыча.
Блеснул просвет. Я уперся правой ногой в стремя и выпрямился. Совсем
рядом рябой крутобородый горец, оскаля белые зубы, уже заносил руку. Но я
перекинул тушу на противоположную сторону - под левую ногу, крепко прижал
ее к конскому боку, гикнул опять - и вырвался наконец из толпы на простор.
Ближние всадники понеслись за мною в угон: остальные, заворотив коней,
остались ждать, пока, описав очередной круг, козел снова станет
приближаться к шатру.
До въезда в ущелье Ариман скакал без посыла, далеко оставив за собою
погоню. Но уже на первых буграх, которыми начиналось ущелье, он замялся,
выбирая дорогу. Я подобрал брошенные поводья, придерживая козла одной
левой рукой, и свернул в узкий проход между обломками скал, ближе к краю
обрыва. Поздно! Совсем близко за собой я услышал щелканье нагаек, и,
раньше чем успел вновь перехватить обеими руками торчавшие из-под моего
колена задние ноги свисавшей туши, чья-то сильная рука выдернула на скаку
козла. Караковый жеребец Джилги, легко прыгая через камни, промелькнул
мимо.
Я рванул Аримана. Взметнув головой, как бешеный, распуская по ветру
черную гриву, он одним броском выровнялся с конем Джилги.
Мы скакали теперь почти рядом; но громоздившиеся по ущелью каменные
глыбы мешали вплотную подъехать к нему: до поворота мне не удалось
схватить козла. У самой угловой скалы мы оба, словно сговорившись,
обернулись: мы были одни; далеко, в сотне саженей, не ближе, мячиками
катились по камням, нахлестывая лошадей, отставшие всадники. Джилга полным
махом обогнул скалу и сразу осадил коня так, что искры брызнули из-под
легких подков. Постоял секунду - и мелкой рысью тронулся дальше.
Я вспыхнул. Что это? Опять поддаваться вздумал кала-и-хумбец? Играть
в хозяина и гостя?
Сдержав опененного Аримана, коротким галопом я съехался с горцем в
упор. Не прибавляя ходу, он дал мне спокойно нагнуться и захватить
мотавшиеся у стремени передние ноги козла. Туша тяжело осела мне на руки:
Джилга выпустил ее из-под колена. В тот же миг... как стальными клещами
сдавило шею. Он взвизгнул диким, нечеловеческим воплем. Кони рванулись как
обезумевшие.
Кровь застлала глаза: левой рукой Джилга отгибал мою голову прочь от
себя, стараясь открыть горло. Правая рука ловила, за узорчатым оторочьем
сапога, черную рукоять ножа... Рукоять не давалась: от бешеной скачки
Джилгу мотало в седле.
Весь сжавшись от нахлынувшей злобы - ты так, Хранитель Тропы! - я
стиснул обеими руками ногу Джилги выше щиколотки и страшным напряжением
вырвал ее из стремени. На диком скаку прямо перед нами вздыбился из земли
огромный зубристый камень. Мгновенно подобравшись весь, Ариман прыгнул
через гребень; конь крэн-и-лонга, споткнувшись на раскате, дико метнулся в
сторону. Но я не выпустил ногу: тело Джилги, прыжком Аримана сорванное с
седла, взмахнулось в воздух тяжелым разлетом. Сверкнул клинок. Я разжал
руки, перехватил повод... Джилга ударился лицом о зубец. Что-то
хрустнуло... за мной уже... Я успел поддержать поводьями Аримана: мы
перепрыгнули.
Лишь саженях в десяти, за камнем, удалось осадить закусившего удила
коня. Вскачь я повернул обратно. За обломком на осыпи синело лезвие: я
подобрал его с седла на ходу и подъехал, огибая скалу, к распластанному на
ней телу Джилги. Он лежал ничком. Чалма сбилась от удара на затылок. Лица
не было видно: но темная медленная кровь растекалась от головы, заполняя
вымоины на поверхности камня. Конь Джилги, заступив ногою за повод, хрипя
и дрожа, жался у скалистого откоса, дробно переступая сильными косматыми
ногами. Шагах в сорока от него, запав между гранитными обломками, валялся
серый, измазанный кровью козел. Я поднял его к луке. Вовремя: ущелье
гудело уже под ударами копыт - из-за поворота вынесся Гассан, за ним,
кучкой, два-три десятка горцев.
И сразу из десятка грудей вырвалось - одним звуком:
- Джилга!
Они увидели труп на камне, Хранители Тропы! Потому что среди
всадников я сразу узнал их синие чалмы... Да, когти грифа на правом плече!
Горцы спешились. Тело подняли. Джилга был убит наповал, с удара. От
середины лба, через правую раздробленную глазницу, шел широкий, камнем
насеченный, кровавый рубец. Один из родичей перекрутил своею чалмою
разбитую голову. Труп посадили в седло. Двое крэн-и-лонгов, верхами, по
обе стороны, держа поводья лошади Джилги, поддерживали оползавшее,
никнувшее к гриве тело.
Остальные осматривали место. Я рассказал о прыжке - промолчав о нашем
поединке.
- Конечно, бросить козла должен был Джилга. Бросил бы - удержался.
Против такого коня, как твой, разве удержишь козла на полном скаку? Не
захотел уступить, за то - принял смерть. Кто не уступит вовремя - выбирает
смерть.
- И место это! Сюда мы никогда не заводим скачки. Взгляни правее,
таксыр. Если с того обрыва сорваться - и тела не найдешь. Был у нас
случай, тому лет шесть: трое сорвалось в этом месте, вот так, как сегодня,
- на байге - джигитов, всем Кала-и-Хумбом искали потом спуска в расселину
эту - не нашли. С тех пор - обычай такой: от тех вот камней поворачивать
назад. Нарушил обычай Джилга. На свою же голову!
- Всему судьба! Ну что ж, таксыр, гайда! Веди скачку. Заждались,
должно быть, бек и гости.
Я стоял в нерешительности.
- Гайда, таксыр! На то воля Аллаха: разве есть на ком вина, если
убьется противник на скачке? Не он - так ты. Солнце судит! Держи козла
крепче, таксыр: я беру!
И в самом деле: горцы загорячили коней, окружая меня плотным кольцом.
Только крэн-и-лонги медлительно и мрачно отъехали в сторону, к трупу. В
руке одного из них я заметил пустые ножны - того ножа, что засунут у меня
сейчас в правый сапог.
Гассан, перегнувшись через круп Аримана, схватил козла и потянул к
себе.
- Повод, таксыр! Скорее, прочь отсюда!
Опять защелкали камни под копытами копей. Я легко ушел от погони. На
повороте - опять обернулся, как тогда: первым за мной скакал, на сером
своем жеребенке, Гассан, дальше - кучею - остальные. А за ними, медленно,
качаясь на седле, между двух крэн-и-лонгов словно плыл по ущелью -
замотанный синими чалмами труп.
В ущелье уже стерегли: но козел плотно поджат под колено - трудно на
быстром скаку ухватить за обрывки ног. Я счастливо вырвался на площадку -
и врезался в поджидавшую меня здесь толпу.
Десятки рук потянулись к козлу. Стиснув зубы (Джилга все еще стоял у
меня перед глазами), я отдался на волю Аримана: зацепеневшие, напруженные
мышцы - я чувствовал - стальными зажимами держат козлиные ноги. Не помню,
долго ли шла борьба - и шла ли... Лавина конных несла меня, крутясь,
подминая не успевших дать дорогу, к шатру. Мелькнули над чалмами шелковые
полотнища палатки.
Вправо, влево - уже осаживали расскакавшихся коней. Я очнулся: отбил
стременем последнюю протянувшуюся еще к козлу руку, взметнул тушу над
головой и бросил ее перед ставкой. Бек и гости поднялись с мест.
Джалэддин, радостно смеясь, волочил по ковру тяжелый вороненый конский
убор. Я огладил Аримана и соскочил наземь: сегодня "рвать козла" я больше
не буду...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Спокойно выслушали бек и гости рассказ о том, как на скаку, в борьбе
за козла, был выброшен из седла и разбился о камень Джилга.
- Упрям был Джилга: не захотел уступить...
- И-э! Легко ли уступать, да еще не здешнему, а фаранги...
- Да еще - ты не обижайся, таксыр, - такому молодому. Смотри,
Джалэддин: ведь он - как камыш тонкий, и руки как у девушки...
- Зато конь! Цены нет коню! Только в Гиссаре и найдешь еще таких
коней.
- А конь на байге - все. Если твой конь на схватке сдаст - бросай
козла, не мешкай - иначе ни за что не удержаться в седле. Мальчик знает!
Эх, не ко времени заупрямился Джилга!
- На все воля Аллаха! Он судит.
И опять захрипели, застонали трубы. К беку подвели нового козла. Тот,
первый, слишком истрепан - в четыре скачки.
- Теперь за тобой очередь, Гассан-бай, - кричу Гассанке,
нагибающемуся над козлом. - Только смотри: не дальше поворота!
И принимаю из рук соседа, придерживая локоть свободной рукой, по
бухарскому этикету, голубую афганскую чашку с желтым, остро пахнущим чаем.
А скачка гудит уже далеко от нас, в ущелье...
Байга закончилась, как всегда, торжественным долгим обедом - уже в
сумерки, при факелах. За жирным, пряными травами приправленным пловом, за
душистой шурпой вспоминали отличившихся наездников и коней. Жалели
Гассана: "Э-э, лихой байгач, а проиграл! Лопнуло стремя у самого шатра, не
смог удержать унесенного козла. И приза не принял. Хотел бек поощрить
лихость заезжего гостя, хоть он и проиграл. Не принял: "Беру с боя, не по
милости!" Надежный джигит - хоть и с равнины, от мирного, от торгового
народа".
Говорили и о Джилге. О прошлых его скачках и о том, какой он был
смелый охотник за турами; как он однажды принес из гор туренка -
маленького-маленького, еще пухом покрытого; пробовал приручить, целый
месяц держал в скале, кормил, да не давал себя даже погладить туренок. А
когда Джилга как-то забыл дверь притворить - ну, раз обернуться! -
стрельнул туренок во двор, только его и видели. Тура приручить - что с
тигрицы снять удой молока.
Знал и любил зверя Джилга. Ходил и на тура, и на медведя, и на барса,
и на горного волка, а вот, погиб - от мертвого козла. Бисмилла! Ну и
судьба у человека!
После обеда, когда пошла по рукам голубая чашка, под гортанный,
резкий напев певца-хазара (с того берега прекинулся через границу певец -
попытать судьбу в Дарвазских ущельях), бек, по правую руку которого я
сидел, сказал мне, понизив голос:
- Скажи, государь мой вихрь: ты твердо решил пойти по Заповедной
Тропе? Если бы, как отец (потому что я полюбил тебя), я попросил тебя
вернуться, - как ответил бы ты мне, старику?
- Ответил бы, как сын - отцу: я послушен твоей воле - когда ты
приказываешь "вперед".
Бек улыбнулся - доброй старческой своей улыбкой.
- Разве так отвечают у тебя на родине почтительные сыновья? Пусть
будет так! Я рад был бы видеть тебя еще долго гостем - ты молодишь мою
старую крепость. Но если уже ты решил идти - послушайся моего совета: не
откладывай.
Он помолчал и добавил:
- Фирман эмира, что предъявил мне твой джевачи, говорит ясно: открыть
фаранги всякий путь, какой он пожелает! Правда, светлейший - да будет над
ним милость Аллаха - не знал, конечно, какой путь ты выберешь: на такой
путь - не дал бы фирмана повелитель. Прав Джафар, когда он отказывается
следовать за тобой. Но в фирмане нет оговорок: он говорит твердо; и не
дать тебе проводников и коней до Язгулона - я не могу... Но не в моей
власти отвести от тебя Хранителей. Их право - не дать тебе ступить на
Тропу, которую охраняет их род со времен Искандера. Этого права не может
отнять у них никакой фирман: оно дано им Заветом. Ты молод и смел, но ты
один, их - двенадцать.
- Как дивов в сказке о Пери и Искандере...
- Смейся, смейся... Поверь, они недаром носят на плече коготь грифа.
Они когтисты - крэн-и-лонги! И они знают горы, как никто из моих
проводников. Вот почему я и говорю: поторопись отъездом.
- Но если они все равно не дадут дороги... какая разница - часом
раньше, часом позже придется нам сменить удар на удар?
- Обычай рода таков, - тихо сказал бек, - три дня должны провести
крэн-и-лонги у трупа Джилги. Он умер темной смертью: мне говорили - при
нем не нашли прадедовского ножа, который носил он как старший из
Хранителей. Утес, на который лег его труп, затаил тайну. Но умершие темной
смертью - во власти духов темноты - они придут за Джилгой: их путь -
сквозь его мертвое тело. А потому три дня и три ночи будут держать стражу
у тела Джилги крэн-и-лонги, отгоняя духов; на четвертый день Джилга будет
уже далеко - духам не угнаться. Тверд обычай родовой охраны. Три дня ни
один из крэн-и-лонгов не отлучится из Кала-и-Хумба.
- И ты хочешь, чтобы за это время и я оказался далеко? Чтобы
крэн-и-лонгам было не угнаться за мною?
- Нет позора уйти от неравного боя! - поднял на меня внезапно
заблестевшие глаза старик. - Что пользы, если прольется еще кровь...
- Ты прав, таксыр. Наутро мы будем в седлах.
Бек ласково положил мне на рукав пухлую морщинистую руку.
- Я старик. Я хорошо вижу твой полет, орленок. Когда будешь далеко -
расскажи, под вечер жизни, своим орлятам - о старом кала-и-хумбском беке.
Я дал слово: и вот - держу его...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы ушли с праздника, не досмотрев хороводов, что водили горцы во
дворе, вокруг высоких дымных костров. Надо было собраться, распределить
вещи: что на север - с Жоржем, что в легких вьюках - со мною; надо было
точнее рассчитать, во сколько дней успеет северным путем выйти к Бардобе
Жорж, чтобы нам не разминуться на Алае. Но едва мы наклонились над картой,
вошел встревоженный Гассан.
- Таксыр, тебя хочет видеть какой-то старик: он говорит - от имени
крэн-и-лонгов.
Жорж тихо свистнул и осведомился, снимая со стены винтовку:
- Он один?
- Один и без оружия. И стар он, тура-Джорджа, как бабушка
Саллаэддина. Но все же поберегись, таксыр: страшное рассказывают здесь об
этих крэн-и-лонгах.
- Ладно. Зови!
Вошел плечистый, коренастый старик - в синей чалме, с когтем грифа на
правом плече. Сильный еще, хотя прозеленью подернуло седину бороды у
висков и по закраинам подбородка. Он не был на байге - это лицо я бы
запомнил.
Гассан, за его спиной, прислонился к притолоке, весь подобравшись,
как тигр на прыжке.
- Отошли людей, - сказал горец отрывисто и глухо. - Мой разговор с
тобой - глаз в глаз.
- Товарищ не понимает по-таджикски. И у меня нет тайны, которую я
хоронил бы от людского слуха, как вор.
- Мой разговор - от меня к тебе, а не по всему базару, - упрямо
повторил старик. - Отошли людей. Или ты боишься?
- Не тебя ли, Хранитель Тропы?
- Отошли людей. При них я не вымолвлю слова.
Я пожал плечами.
- Жорж, Гассан (я нарочно продолжал говорить по-таджикски), оставьте
нас, пожалуйста; этому человеку надо сказать слово, стыдящееся людского
слуха...
Жорж поколебался, но все же неохотно направился к выходу, захватив
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг