- Время! Идем, Жорж.
- Да стой же. Неужто я напрасно зажгла курильницы?
Дурманящий дым стлался над яркими - даже в полутьме - коврами. В
соседней зале по-прежнему томились, плакали струны. В прорези арок
полуобнаженные женские тени над алыми огнями разожженных углей...
- Ударь в бубен, Нарда, - ты мастерица плясать!.. Уходишь?.. Так будь
же ты проклят - вор единственного часа!
Монгол у двери посторонился, осклабясь. Ятаган по-прежнему тускло
блестел за поясом. Старик подергал обрубком языка, широко раскрыв
нестарчески-крепкие челюсти.
- А-ара!
- Откуда ты, таксыр? - бросился к нам Гассан, едва мы выскользнули
из-под навеса одинокой каменной лестницы.
Два офицера, бродившие, запинаясь высокими каблуками сапог, по
неровному плитняку двора, перед разломившейся шеренгой взвода, - подтянули
кушаки. Пошептались. Старший подошел, приложив к барашковой круглой шапке
с эмирской звездой - проросшую шерстью распяленную ладонь.
- Благословение Аллаха на вас, высокий таксыр. Бек выслал нас на
охрану, дабы народ не истребил вас за ваше богоотступничество.
В открытые ворота махнул рукою часовой:
- Бунчук Амиро-Сафида!
Офицеры вприпрыжку уже бежали к быстро ровнявшемуся фронту.
- На краул!
Медленно въехал, окруженный телохранителями, Ахметулла: на белом
коне, в серебряном парчовом халате. Он легко сошел с седла; поводья
перехватил Гассан. В рядах свиты был и наш джевачи.
- Вы, как в сказке, накрылись шапкою-невидимкой, - улыбаясь заговорил
он, пока, следуя за ним, мы поднимались по ступеням во внутренние покои. -
У рыжебородого чутье, но и он не открыл вас. Кому из моих людей (это ведь
мой дворец - дворец моих женщин) дать награду за то, что вы были укрыты от
ишачьего набега? В крупном стаде - опасен даже ишак!
- Я ничего не понимаю в случившемся, князь.
- Игра Рахметуллы, - небрежно отвечал бальджуанец, опускаясь на
подушки. Слуги спешно сменяли смятый, разбросанный дастархан. -
Рыжебородый поднял народ, заверив клятвою, что вы сегодня на заре убили в
Бугае тигра - и тем обрекли Бальджуан. Триста коров выгнали бальджуанцы к
Бугаю на умилостивление князей камыша. Но жертва была бы не полна, если бы
жертвенник не окропили вашей кровью - не правда ли?
- Неужели так легковерны бальджуанцы?
- Народ видел поутру твоего коня на водопое: он был накрыт тигровой
шкурой. Ему не надо было верить: он видел сам.
- Но ты разубедил народ? Ты ведь знаешь, что сегодня утром я не
отлучался из дворца?
- Ты слишком быстр на вопросы. Подумав, ты ответил бы сам. Конечно
же, я ответил народу: "Фаранги, по незнанию своему, навели на Бальджуан
беду. Но на трое суток, постясь, станет сам Амиро-Сафид на молитву.
Бальджуан может по-прежнему жить беспечно. Тигры останутся на Бугае". Ты
думаешь, слабее станет после этого наша власть?
- Да, но нам закрыт с этого часа доступ к бальджуанцам.
- Зачем они вам? - прищурился Ахметулла. - Народ всюду одинаков. И, я
не скрою, ваши вопросы волнуют наших добрых ишачков. Уже пошли слухи о
задуманном эмиром налоге: вы ведь записывали, сколько собрано богары? Вам
лучше уехать. То же думает и ваш джевачи. Сегодня - он удостоверит - нам
удалось отстоять вас, спешно выслав на вашу защиту сарбазов. Но как
остеречь вас от случайного удара - где-нибудь на улице или в переходах
дворца. Нет, по искренней дружбе, вам лучше уехать... Ваш путь теперь к
керкам или на север?
- На восток. Мы хотим пройти Дарвазом на Рошан и Шугнаи, к Крыше
Мира.
- Туда путь через Каратегин: подымитесь на север. Восточными путями
вы не пройдете. Народ говорит: там дивья застава. Это сказка, конечно, но
путей там действительно нет.
- Но ведь живут же там люди?
Ахметулла пожал плечами.
- Если это называть людьми! Впрочем, в Кала-и-Хумбе есть даже бек...
Из тамошних голодранцев. Ваша воля: хотите - идите в Кала-и-Хумб. Я
прикажу дать проводников. И сам провожу вас до заставы... на случай, если
еще что-нибудь придумал рыжебородый. За городскою чертой забудьте о нем:
на востоке у Рахметуллы нет ни друзей, ни рабов.
- Почему?
Амиро-Сафид, смеясь, погладил бороду.
- Я уже сказал тебе: там дивья застава. Да, когда будешь в Гарме
(потому что - хочешь не хочешь - твой путь будет на север в Каратегин - ты
не пройдешь востоком) - кланяйся старому беку: мы - родичи. Ну, что же?
Седлай коней походной седловкой, Гассан-бай! Путь будет трудный.
* * *
На выезде нас конвоировали сарбазы. Лавки были заперты, базар пуст.
Редкие прохожие злобно провожали нас глазами. У порубежной башни мы трижды
обнялись с Ахметуллой, накрест меняя руки.
Г л а в а XI.
ДИВЬЯ ЗАСТАВА
От Бальджуана мы двинулись на юго-восток. За первым же перевалом
закрылись тучные пашни. Местность скудная, безводная. Горцы угрюмы.
Нищета. Поселения - редки. Тропа трудна. День за день - глуше и мрачнее
горы. Изголодавшиеся джигиты глухо роптали. Джафар-бей все чаще хватался
за бок, уверяя, что у него сместилась печень:
- Аллах мне свидетель, бьется в правом боку! Как больному угнаться за
тура-шамолом!
Я отмалчиваюсь, но он снова догоняет меня. Не говорит - поет...
- Вернемся, таксыр. Уже снег ложится на перевалы: скоро через них не
будет пути ни конному, ни пешему. Птица не перелетит, так жгуч ледяной
воздух вершин в зимние месяцы. Каменист и крут путь к Крыше Мира. И
скучен, таксыр! Обрывы и скалы, орлы и дикие звери... Дикие звери и дикие
люди: пустыня! В ущелья эти не заходят даже сборщики податей, - а ты
знаешь, милостивый таксыр, каково рвение наших сборщиков: они найдут
теньгу в шве одежды самого ободранного дервиша, да будет трижды
благословен Аллах. Послушайся знания Джафара: вернемся в долину, где есть
и плов, и виноград, и ястреба, с которыми ты так любишь охотиться, и
простор для байги. И солнце греет ласково - не так, как в этих проклятых -
да будет нам заступником Мухаммад - каменных ямах, пригодных лишь на то,
чтобы кровавить ноги лошадям и людям. Поверь, по той дороге, по которой ты
правишь путь, еще не ходил ни один фаранги.
- Что мне до других! У меня свой путь, Джафар.
Еще последний довод бросает, изнывая, джевачи:
- Берегись, таксыр. Ты слышал: недобрые духи живут в ущельях, что
ведут к Кала-и-Хумбу... Страшные дивы гнездятся в расселинах... И в самом
Кала-и-Хумбе...
- Ты расскажешь мне о них на привале, друг. Любо послушать сказку на
отдыхе. А сейчас следи за конем: начинаются кручи. Сорвешься под откос -
безо всякого дива!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пропадает меж осыпи тропа. Скользят на скатанных камнях конские
копыта; упираются лошади - слишком крут подъем. Приходится спешиться: в
поводу охотнее идет по каменному бездорожью лошадь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Четыре дня шли мы по ущельям, перебрасываясь по временам через
невысокие, но крутые хребты. Поселков не было - не было вообще признаков
людского жилья. На пятый - в самый полдень - зачернел с зубчатого гребня,
засекая горизонт темною крутою чертою, глубокий провал: мы подходили к
Пянджу.
Зачуяв воду, просят повода лошади. Мы идем крупным шагом. Обогнули
последний увал - и осадили коней: перед нами, в котловине, сдавленной с
трех сторон огромными скалистыми кряжами, лежал изумрудным щитом
Кала-и-Хумб. Из зеленого моря - вздымался над самым Пянджем утес,
венчанный цитаделью.
- Воистину - Ирям, райский сад! - шепчет Гассан, жадно раскрыв глаза.
- Сколько времени не видали мы зеленой листвы, таксыр! Не лжет молва о
кала-и-хумбском саде. Райский сад - нет другого имени...
Даже Джафар оживился. Правда - по другой причине: в городе есть бек -
будет прием, будет угощение. Хоть немного отдохнем от походной жизни этих
двух недель, от ночевок у костра, под холодной дымкой снеговеющих уже
горных вершин.
Один из джигитов, рискуя сломать шею, поскакал по осыпи вперед -
предупредить о нашем приезде: позор будет беку, если не успеет встретить
по чину гостей. Мы замедлили ход, чтобы дать время изготовиться к встрече.
Но бек уже знал. Кала-и-Хумб увидел нас, еще когда мы стояли на
перевале. В полуверсте от садов спешились с разубранных коней чиновники
Кала-и-Хумба. Мы обменялись обычными приветствиями, но отказались принять
дастархан при дороге: хотелось скорее в город, в зелень, под ветви
деревьев, которых мы не видели с самого Бальджуана. Да и то - какая там
зелень! Камыш...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По узкой безлюдной улочке, сквозь строй высоких оград, сложенных из
плитняка или огромных глыб, перепаянных закаменелою глиною, двинулись мы к
цитадели... Встреча, теснясь, заскакала вперед, вытянулась пестрою цепью.
Я ехал за Джафаром, впереди Жоржа.
Стена к стене змеилась улица, квартал за кварталом. По-прежнему было
безлюдно. Низко нависали над головой тяжелые ветви карагачей и раскидистых
чинар. Душный волнующий запах крался сквозь камень застылых плит. Ариман
все чаще встряхивал нетерпеливо гривой - как на трудном переходе. Минуя
очередной перекресток, он закинулся: на земле, замуравленные краем в
стену, лежали две огромные, из цельного порфира иссеченные чаши.
Безотчетно - я натянул повод и свернул влево, в проулок, мимо отметивших
его чаш.
- Куда ты? - изумленно крикнул Жорж, останавливаясь.
Я махнул ему рукой:
- Сейчас догоню, - и дал Ариману шпоры.
Доскакав до поворота - остановился. Тишина такая, как бывает только в
горах: когда слышно, как камни дышат, как смотрится ящерица в ручей.
Вправо, влево, впереди - крутым изворотом - те же насупленные,
морщинистые, глухо молчащие стены. Затвор! Я оттолкнул коня к ближайшей
ограде и, поднявшись на стременах, перегнулся через нее.
Сад, весь в цветах. Поздних, ярких знойной яркостью осени. Странных
цветах: нет у нас на севере таких тяжелых никнущих чашечек, таких твердых,
как камыш, стеблей. Целое стадо павлинов, раскидывая усмешкой радужные
свои перья, медленно шло ко мне по зеленой лужайке. А среди них, в белой
шелковой рубахе, открывавшей руки, плечи, высокую строгую грудь, - вся как
пена морская, белая, статная, в черном венце до пояса струящихся кудрявых
волос, - стояла женщина. Женщина? Или в самом деле еще не умерла на земле
сказка?!
Увидела. Быстрее мысли я ссек, взмахом охотничьего ножа, нависшую
надо мной душистую ветку - и бросил ее под ноги женщине. Но едва взблеснул
- двумя лезвиями - над оградой - прямой широкий клинок, женщина
вздрогнула, протянула руки и вся рванулась вперед с коротким звучным
вскриком:
- Искандер!
Взбросив колено на седло, я готов был уже спрыгнуть в сад. Но в ту же
минуту послышался быстрый топ мчащейся лошади и отчаянный вскрик Гассана:
- Таксыр, что ты делаешь?
Белая женщина, как тень, скользнула в цветочную завесу. По-прежнему
переливались на солнце, рвавшемся сквозь листву, павлиньи хвосты.
Гассан, стоя на стременах, задыхаясь следил за нею потемневшим
застылым взглядом.
- Ты играешь своей и нашими головами, таксыр! Там на дороге все
остановились. Помощник бека выехал навстречу - а тебя нет. Если ты
замедлишь, через минуту здесь будет три десятка всадников. Что ты им
скажешь, таксыр? Скорее, скорее, ради Аллаха!
Я повернул Аримана. Мы вихрем вынеслись на улицу. В конце ее, у
базарной площади, глухо шумела толпа. Когда мы подскакали, Жорж сумрачно
покачал головой, Джафар казался сильно расстроенным. Лишь заместитель
бека, приземистый, седобородый, плотный, в малиновом шелковом халате,
перетянутом широчайшим поясом с серебряными огромными бляхами, был
непроницаемо спокоен. Он и виду не подавал, что беку, лицо которого
представлял он на торжестве встречи, нанесена обида - заставившим его
дожидаться молодым фаранги. Непроницаемо спокойно выслушал он объяснения
Гассана о порвавшемся будто бы стременном ремне. И непроницаемо спокойно
рассыпал перед нами сложную вязь напыщенного привета.
"Почему - Искандер? - думал я, с усилием следя за извивами его
цветистой речи. - Откуда могла взяться такая женщина - белокожая,
черноокая - среди этих, - я оглянулся вокруг на переполненный людьми
базар, чтоб проверить себя, - низкорослых, темно-бронзовых, до глаз
заросших волосами - рыжими, русыми, только не черными - людей? И почему
она так вздрогнула, когда увидела мой нож?"
Заместитель бека кончил. Довольно бессвязно ответил я на приветствие,
чуть не забыв осведомиться, в заключенье, о здоровье бека.
- Что с тобой такое - солнечный удар, что ли? - язвительно шепчет,
моргая очками, Жорж.
Веселой, радостной волной ударила кровь в голову.
- Солнечный удар? Да, да, именно солнечный удар. Как это у тебя
хорошо сказалось, Жорж!
Жорж передернул плечами. Но уже гукали бубны за поворотом, и снова
развертывалась пестрой шелковой лентой, втягиваясь в проулок, конная толпа
встречавших нас кала-и-хумбцев. Мы тронулись дальше сквозь густые ряды
сбежавшихся на площадь туземцев. Я всматривался. Нет: всюду одни и те же -
такие похожие друг на друга, как братья родные - широкоскулые бородатые
темные лица, коренастые, коротконогие фигуры. Попадались и женщины: они
вглядывались в нас, прикрываясь рукавом: чадры здесь не носят. И они -
такие же скуластые, бронзовые, коротконогие...
Искандер!
Жорж рядом со мной. Улица сужается, стремена чиркают о выступы
садовой ограды.
- Перегнись через стену, - говорю я Жоржу. - Нет ли чего интересного?
Жорж привстает на стременах - и в то же мгновение ввстречу доносится
визгливый старушечий голос. Явно - это не благословение.
- Вот ведьма, - отплевывается Жорж, опускаясь в седло. - Только на
Востоке бывают такие страшные старухи!
- Поделом тебе - не заглядывай в чужие сады... А павлинов не было?
- Павлинов? Здесь, в восточном Дарвазе? Ты спятил!
- А на Александра Македонского я похож?
- Если ты не перестанешь, я тебя стащу с седла.
- Ах ты, братик, братик... Какой ты глупый! Ничего-то ты не
понимаешь... А сам сказал: "солнечный удар"!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пристально, ясные-ясные, до самой глуби ясные глаза. Да вижу же,
вижу!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Коротким перекатом ударила барабанная дробь: почетный караул встречал
нас у въезда в седую цитадель былых ханов Дарваза.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг