Твоя воля, таксыр. Прикажи - мы откроем и те. Но этот главный.
- Почему главный?
- Здесь главные преступники Гиссара: вся шайка Кара-батыя, киргиза с
Алая; больше ста душ вырезал, еле поймали; не люди - звери; потом -
фальшивомонетчики; один - оскорбитель веры...
- Чем оскорбил?
- Муллу взял за бороду, таксыр.
Замок тем временем сняли. Караульные и приехавшие с нами джигиты
Рахметуллы, оттеснив Гассана, Саллу и джевачи, подымали у самых моих ног
литую тяжелую крышку.
- Чем же они дышат там?
- А вот видишь - ходы для воздуха, таксыр.
В самом деле: по сторонам крышки круглели три отверстия с кулак
величиной.
Плита приподнялась, взвизгнув ржавыми петлями.
Из черного раскрывшегося жерла пахнуло нестерпимо тошным, стоячим
запахом - гнилья, плесени, человеческого кала и давленых клопов.
Я невольно отшатнулся, но сильный толчок в спину сбросил меня вниз. И
в тот же миг грузным гулом ударила, захлопнувшись вновь, чугунная крышка.
Я скатился в груду копошащихся тел. Гниль перехватила дыхание. Под
самым ухом скрипуче волоклась, стуча звеньями, цепь. Кто-то схватил меня
за плечи. По лицу скользнула шершавая, заскорузлая ладонь.
- Здесь! - крикнул хрипло гортанный голос. - Здесь! Торопись,
Кара-батый.
- Держи крепче, - отозвался из темноты второй, близко, совсем надо
мною. - Да ударь его на всякий случай по виску накандальником.
- Бей сам, - ответил державший меня. - Сговор с тобой - мне ничего не
обещано.
Я рванулся и упал, увлекая тяжелое, навалившееся на меня тело. Гремя,
поволоклась за нами цепь. С коротким ругательством кто-то, подбитый ею,
рухнул на нас, запутав мне лицо зловонными липкими лохмотьями бешмета. Под
моей рукой что-то прогнулось и хрустнуло. Ребра!.. Пальцы ушли в вязкую
смрадную массу.
- Посторонись, сволочь! И трижды сорок раз сволочь! - кричал в надрыв
голос Кара-батыя. - Свалялись в кучу, гады!.. Я не могу ногою переступить!
Вы слышали приказ: по стенкам!..
Наверху загрохотало. Косой луч света ударил в прощель вновь
раскрывавшегося отверстия... Рахим с саблей в руке соскочил на дно
зиндана.
- Кто убил? - крикнул он диким, неистовым вскриком.
Зиндан стих. Сразу.
- Копейщики!
Десяток стальных жал соскользнуло в жерло, нависая над нашими
головами.
- Кара-батый, - глухо прошелестело от стен. - Кара-батый... Отвечай
же, Кара-батый... К тебе слово...
В двух шагах от меня (я лежал не шевелясь) отделился от клубка
перепутавшихся тел приземистый широкоплечий киргиз. Он протянул Рахиму
свободные от цепей руки и произнес чуть дрогнувшим голосом:
- Я не виноват, таксыр. Уллуг-хан передернул цепь и свалил всех в
одну кучу: разве в потемках найдешь сразу из ста блох ту, на которую тебе
укажут при свете? Ты поторопился отвалить кры...
Дзиг!.. Неожиданно и быстро Рахим взмахнул саблей. Киргиз упал, без
звука, ничком.
- Нашли вы его? - донесся сверху голос Жоржа; сразу я не узнал его. -
Да пустите же, вам говорят: я посмотрю сам.
Державший меня человек разжал руки, как только подняли крышку. Он
лежал сейчас недвижно, как мертвый. Я сбросил с лица лохмотья второго
соседа и встал на ноги.
- Храни, Аллах! Ты жив, ты не ранен, таксыр... - шагнул ко мне Рахим.
Я покачал головой: за голос свой я не мог еще поручиться.
- Вот он где, Уллуг-хан! - нагнулся внезапно Рахим. - Не спрячешься,
падаль! Твой путь - за Кара-батыем!
Он взмахнул клинком. Я остановил руку:
- Не торопись, Рахим-бай! Мы еще поговорим с Уллуг-ханом. Прикажи
лучше дать огня: раз уж я здесь, я осмотрю зиндан изнутри.
- Ради Аллаха, подымайся скорее, таксыр. Подумать только: упасть к
этому зверью, из которых каждый готов выпить кровь собственной матери.
- Огня, Рахим! Не заставляй меня приказывать дважды.
Рахим дал знак. Фонарь был, очевидно, наготове: его спустили
мгновенно. Внутренность тюрьмы осветилась.
Мы стояли на дне обширной, конусом сужавшейся вверх, глубокой ямы.
Пол и стены облицованы были скользким заплесневелым плитняком, так что
подняться по наклонной стене к выходу действительно не было никакой
возможности. На аршин от пола в плиты стены вделаны два огромных кольца;
от кольца к кольцу - толстая - звено в три пальца - цепь, извивами своими
загромождавшая пол подземелья. К звеньям ее обручами, запаянными на пояс,
прикованы, тесно, вплотную друг к другу, люди; каждое движение тянет за
собою по цепи всех остальных. На руках - кандалы, подтянутые к той же
цепи, так что поднять руку можно на уровень рта - не дальше; на ногах -
колодки или кандалы. Пол густо покрыт испражнениями; на стенах, на кучах
кала, на полуистлевшей от сырости одежде заключенных - кучами ползают
насекомые. Особенно много клопов: стены местами рыжели огромными
квадратами, сплошь покрытыми ими.
В зиндане было тридцать три тела; из них двое - в самой середине цепи
- полуразложились уже. Из-под серой, гнойной кожи, из пустых глазниц
точились черви. Одному из них я продавил, падая, грудную клетку.
- Давно умерли эти?
- Вторую неделю. Отсюда никогда не убирают тел.
- Вас кормят?
- Вот котел: два раза в день в него наливают воду. В полдень... во
славу солнца!..
Ядом брызнуло слово...
- Молчи, фальшивомонетчик!.. Спускают котел с похлебкою. Если
родственники присылают съестное - передают на конце копья, сколько острие
удержит. Остальное идет страже...
- Мухаммад и Алий, заступники праведных! - надрывается Рахим. - Идем
скорее, таксыр. Ты ведь покрыт нечистью, от укусов ее - дурная делается
болезнь. Гей, вы, там, спускайте же лестницу!
Уллуг-хан внезапно припал головою к моему сапогу:
- Таксыр, спаси! Ты разумеешь узбекскую речь... ты слышал, что
говорил Кара-батый! Рахметулла прикажет убить меня, как убили уже
Кара-батыя. Сохрани мне жизнь, таксыр! Здесь и так живут недолго.
Жизнь! В этом зиндане...
- Молчи, гад! - рванулся к нему Рахим.
Я отстранил его снова:
- Не волнуйся так, друг. Хозяин будет недоволен тобою.
- Да что вы там? - нетерпеливо крикнул, нагнувшись над отверстием,
Жорж. - Знал бы я - я бы тоже спустился. Подымайся, довольно!
- Не бойся! Я заступник за твою судьбу, Уллуг-хан!..
Я пропустил Рахима, несмотря на его настояния, вперед и поднялся на
поверхность.
- Ты что же не прыгнул за мною, Гассанка? - попрекнул я джигита. И
тотчас пожалел о словах - он был как потерянный.
- Я испугался, таксыр, - ответил он просто. - Подлинно не преддверие
это к могиле, но самая могила. Тут - молитва нужна, не клинок.
- Молитва? Ты что же, станешь богомольцем, Гассан-бай?
Он встряхнул головой, словно очнувшись, и осклабился:
- Ну - нет! Молитва - она от страху. Не всегда же я буду пугаться. И
разве можно, чтобы я напугался на всю жизнь?
- В баню, сейчас же милостивейший таксыр, - хлопотал Рахим. - Я
послал уже конного с приказом очистить городские бани к твоему посещению.
Смотри, они расползаются по всей твоей одежде, тюремные гниды.
Платье, в самом деле, кишело насекомыми. И на лице - липкий след
бешмета... мертвеца, которому пошла вторая неделя.
- Едем... только скорее, Рахим. И не тревожь пока Рахметуллу докладом
о случайном моем падении. Едем с нами.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В восточных банях счету времени нет. Каратагские бани меньше
бухарских или даже шахрисабских, и все же мы насчитали в них девять зал:
"девять степеней" жары - от прохладного еще, едва-едва прогретого покоя до
насыщенной влажным, жарким, еле терпимым паром сводчатой последней
купальни. Повышение температуры из зала в зал идет последовательно и
строго. В каждой зале свои специальные банщики. Ибо главное в восточной
бане не мытье, а массаж. Но массаж согласуется здесь с температурой: в
иных отделениях поэтому банщики чуть-чуть поглаживают руки и ноги
купающимся, а в иных - не только жестко рубят ребрами ладоней мышцы, но
мнут спину мягкими, скользящими ударами умащенных оливковым маслом
ступней.
Нас провели последовательно через все девять ступеней жара. И пока,
изнеможенные, мы отдыхали в обширном и прохладном покое - обычном клубе
каратагцев - на шелковых низких диванах, мое белье и верхнее платье
вываривали здесь же, в особом отделении бань, в котле, высушили на пару и
даже сумели прогладить. Эта процедура немало, впрочем, задержала нас: мы
потеряли счет маленьким - в пол-ладони - тарелочкам мороженого, которое
уничтожали мы вперемежку с поданным на горном льду виноградом и ломтиками
дынь.
- Что же платье? Нельзя ли поскорее, Рахим? Время идет. Не могу же я
уехать голым!
- Сейчас, сейчас будет готово, таксыр!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все же лишь к шести часам вернулись мы во дворец Рахметуллы.
Он сам встретил нас на пороге.
- Ужасный поистине случай! И мы, конечно, кругом виноваты! Воздух в
зиндане действительно тяжел: даже у более крепкого, чем вы, могла
закружиться голова... Это надо было предвидеть. И эти жалкие трусы
караульные!.. Ведь они, оказывается, разбежались со страху, когда вы
упали, и бросили крышку. И как еще вашему товарищу, джевачи и джигитам
удалось найти закрепу и поднять снова плиту: ведь она защелкивается особым
способом. Слава Рахиму! Он вовремя спас вас от взнесенной над вами руки
Кара-батыя; вы видели его? редкостный киргизский зверь... Но хорошо все,
что хорошо кончается. Я приказал забить караульных в колодки на десять
суток; распоряжением бека вашим джигитам, таксыр, пожалованы почетные
халаты и по сто теньга; джевачи - четыре халата и серебряный пояс. Получил
награду и Рахим. Позвольте же от имени бека и моего еще раз выразить вам
радость по поводу счастливого избавления от опасности, и - идемте обедать.
Жаль, что у нас нет вина: для такого случая я нарушил бы мусульманский
обычай.
- Благодарю за дружеские чувства - и бека, и вас, Рахметулла. Рахим,
я свидетельствую, сполна заслужил вашу награду. Правы вы и в том, что
моего падения, в сущности, даже и надо было ожидать: вы так выразились,
кажется? Я ходатайствовал бы только об освобождении караульных: по
убеждению моему, на них вины нет.
Рахметулла наклонил голову.
- Мирза-Ибрагим, - обратился он к секретарю, - отправь немедля
джигита к начальнику крепостной охраны: пусть снимет колодки со стражей
зиндана. Скажи: по заступничеству высокого гостя.
Секретарь вышел.
- И еще просьба, Рахметулла. Пошлите за старшим казием города. Вместе
с Джафар-беем, который представляет здесь особу эмира, он опросит
Уллуг-хана и других затворников зиндана. Они договорят мне - и будущему
суду - то, чего не договорил под саблей Рахима Кара-батый. Джафар-бей,
подкрепите именем эмира мое требование о вызове казия.
- Я вызвал доезжачего и гончих, - ответил, улыбаясь, татарин. - И
думаю, что этот выбор удачнее вашего: вы затравите сегодня вечером не
одного фазана, - я сам отберу вам самого злобного ястреба изо всей моей
охоты. А поскачете вы на лучшем коне бекской конюшни: тихоходом после него
покажется вам ваш Ариман. Джафарбей, я уверен, рад будет размять с вами
плечи в скачке по камышам, вместо того чтобы опрашивать разное отребье!
Спрячьте же свой фирман, джевачи: мне ведомы ваши полномочия, но казию и
вам - нечего делать в зиндане Кара-батыя.
- Я думаю иначе. И охота моя - на этот раз - покрупнее фазаньей. Рог
зовет по красному зверю, таксыр. След - через зиндан: туда и дорога
ловчему.
- Вы наводите охоту на ложный след, дорогой мой тура-шамол! Зиндан -
пуст.
- Пуст?!
- Конечно же! Неужто вы, при проницательности вашей и при вашем
знании края, сомневались, что бек и часу не потерпит злодейского покушения
каторжников зиндана. В Бухаре суд скор и строг, таксыр. По именному
приказу бека немедля забиты были норы, по которым сочится в зиндан воздух.
Смерть от удушья - немного медленная, но зато верная смерть. Трупы давно
уже выброшены в овраг на съедение собакам. Что же? Разве я был не прав,
говоря, что вечерняя охота ваша - за фазаном?
Я взглянул на Жоржа. Закусив губы, он старательно протирал очки...
- Приходится признаться: вы превзошли себя, Рахметулла.
- Вы льстите мне. Нет: долг сказки еще не уплачен. На этот раз мне
явно не хватает вдохновения... Но ловля уже прибыла. Откушайте наскоро - и
в седло, таксыр! День клонится к вечеру.
В самом деле: на внутреннем дворе уже толпились сокольничьи, на
конях, в треугольных, широкими крыльями поднятых войлочных шапках, в
кожаных расшитых шароварах, раструбами. На узорчатых перчатках с огромными
крагами они держали ястребов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шурпа, плов, небольшой десерт. Рахметулла вышел снова из своих покоев
к нашей отправке. Мне подали перчатку красного сафьяна с выложенным
разноцветною кожею оторочьем. Подозвав одного из сокольничих, Рахметулла
осторожно пересадил на мой палец вздрагивавшего крыльями матерого ястреба.
- Будьте спокойны, таксыр: этот - на ловле не промахнется!
Ударили бубны. Первыми, в голове длинной вереницы наездников,
тронулись бубенщики. Мы сразу пошли широкой задорной рысью. Застоявшиеся
сытые кони просили поводьев. В полуверсте от города мы развернулись цепью
и двинулись шагом по густой траве, кочковатым мягким полем. Стали
подниматься фазаны.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вернулись еще засветло. Нас ждал на террасе в саду прощальный
обильный ужин - с певцами и, неизбежными в этих случаях, национальными
танцами.
Татарин следил за мной. Не раз во время трапезы чувствовал я на себе
его пристальный закрытый взгляд. Он говорил мало.
- О чем вы думаете, Рахметулла?
Он вздрогнул чуть заметно от неожиданного вопроса, но тотчас
улыбнулся спокойной каменною улыбкой.
- Я думаю о четвертой сказке, таксыр, о четвертом свидании. Я уже
сказал вам, эти дни у меня явно нет вдохновения... Но вы не оправились еще
от падения, очевидно, вас не забавляет пляска, а мои танцоры, право же,
стараются до изнеможения.
- Вашим танцорам не хватает воздуха, таксыр, - сказал я, смотря на
задыхающиеся пары. - Та же смертная пляска зиндана, Рахметулла.
- Не хватает воздуха... - медленно повторил он, смотря в темноту
сада. - А мне? Вы думаете, я сейчас - полною грудью дышу, таксыр?
Г л а в а IX.
ТИГРЫ
Последнюю ночь в Каратаге переспали спокойно, хотя Салла и пророчил
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг