- А мне что? Говорю или молчу - судьба у меня одна: отвечать не мне,
а таксыру. Говорил я, а слушал он тебя. Разве не верно? И сказку не мне он
сочинил, а тебе - сколько я ни старался.
Мы рассмеялись.
- Умная ты все-таки бестия! А от третьей сказки нам во всяком случае
не уйти, Жорж.
- Черт вас знает! Пожалуй, что и так. А зачем ты ему наплел про
малярию?
- Болезнь удобная: в любой момент можно сослаться на пароксизм. На
въезде она меня уже выручала... - Я напомнил об избегнутом рукопожатии.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Третий час. Мы все еще нежимся на шелковых подушках: все равно
работать в Каратаге не будем.
Джевачи, уже в парадном одеянии своем, при сумке и сабле, быстро
вошел, не без кокетства обмахиваясь платком. Он таинственно наклонился ко
мне.
- Радость тебе будет, таксыр. Большая радость.
- Какая радость?
- Сейчас идет Рахметулла - он сам скажет.
- Не утерпел, джевачи, - добродушно смеется появившийся следом, все
еще по-домашнему, Рахметулла. - Бек в знак радости вашему приезду прислал
вам в подарок коня: он знает - нет лучшего подарка лихому наезднику.
Потрудитесь выйти во двор - выбрать: четырех коней на выбор прислал бек.
Гассанка не удержался - захлопал в ладоши. Мы, соблюдая степенность,
медленно вышли вслед за Рахметуллой.
На внутреннем - конюшенном, обломками плит и крупным булыжником
выложенном тесном дворе, где на приколах стояли, закрытые с головою
попонами, кони Рахметуллы, у каменной высокой террасы конюхи держали под
уздцы четырех незаседланных лошадей. Три - почти одинаковой, вороной
масти, откормленные и тяжелые, того типа, который так любят для выездов
своих именитые горожане Бухары: ровны на ходу, спокойны, крепки, как
паровозы. Четвертый - золотистый аргамак с черной гривой и редким
породистым хвостом. Он один, беспокойно переступая тонкими, сухими ногами,
чуть тронутыми чернью по золоту у самых копыт, раздувал, косясь, нервные,
трепещущие ноздри.
Я не колебался ни секунды: конечно, вот этот!
Рахметулла одобрительно кивнул головою:
- Спросите бека: я сразу же сказал, на ком вы остановите выбор.
- Трудное дело! - фыркнул Гассан, от радости переминаясь с ноги на
ногу (и вправду: уж очень хорош был конь). - Разве таксыр поедет на
корове!
И он презрительно махнул в сторону вороных.
- Ваше здоровье не помешает вам быть у бека?
- Нет.
- Гей, заседлать коня седлом таксыра. Как назовете вы его? Он до сих
пор "не крещен".
- Такому коню имя придумывать не надо: Ариман.
Улыбка скривила губы Рахметуллы.
- Лучшего имени не выбрать было и по гадальной книге.
Пока заседлывали Аримана (по этикету я обязательно должен был
приехать к бекскому двору на подаренным коне), мы вернулись во внутренний
покой надеть кителя, пристегнуть шпоры. Гассан почесывал затылок.
- А тура-Джорджа, пожалуй, и прав - на мировую тянет татарин. Эдакого
коня! На таком выезжай на любую бангу, даже если тебе оторвут руку - от
чего храни Аллах. Я отнял бы на нем козла у самого святого Алия, если бы
он был на свете...
- Молчи, Гассан, - оскалился Саллаэддин, - я тебе морду побью!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Через полчаса - посланный: бек ожидает гостей.
Вышли опять во внутренний двор. Лошадей, для посадки, подвели
вплотную к террасе, так что садиться пришлось прямо с камня, без стремян:
ленчик седла - на уровне кладки. Я спрыгнул на круп - и только в этот
момент бросилось в глаза: Аримана держат под уздцы четверо, глаза замотаны
попоной. Но спросить, сказать - было поздно: едва я коснулся седла, конь
вздыбился, одним взмахом головы разметав конюхов, и, оступаясь на
скользких плитах, шарахнулся на середину двора. На звонкий перестук копыт
жеребцы загорячились на приколах; ближайший, приложив уши, ударил.
Я еле усидел. Невзятые стремена били по бокам коня, горяча его еще
больше. Правый повод вырвался из рук еще при первом броске Аримана: одним
левым - я управиться не мог. Конь метался по двору, дыбясь и взметывая
задом. Вся мысль в одном: поймать повод! Но он не давался. Сорваться
сейчас на камни двора - верное увечье или смерть...
Жеребец Рахметуллы - огромный, тяжелый - первым сбил попону и сорвал
прикол. Приткул голову, оскалил зубы и, скребя копытом о камень, медленно
пошел на Аримана. Ариман остановился как вкопанный, готовясь к бою, бешено
встряхивая годовой. Я осторожно пригнулся и схватил змеившийся по воздуху
ремень. Тяжесть с плеч... Теперь поспорим!
Я укоротил поводья и осмотрелся. Терраса запружена народом. Блестит
золотокованый пояс Рахметуллы. Мелькнула чалма Гассана, белый шлем Жоржа.
Ариман рвет поводья новым отчаянным броском. Жеребец Рахметуллы - ближе,
оскалом огромной морды.
- Ворота! Живо!
Гассан, три-четыре конюха бросаются к тяжелым засовам. Ноги уже в
стременах. Кто-то хватает под уздцы лошадь татарина. Шпоры Ариману, с
разгона, до крови... Повод... Пригнувшись, проношусь под узкою аркою
ворот. Замелькали навесы, калитки, арбы... Прохожие прижимаются к
заборам... Счастье, что сегодня не базарный день - мало народу на
улицах...
Безумной скачкой миную мечеть, казарму артиллеристов, водоем... Башня
у въезда... Караул рассыпается в стороны... Мимо, по скату вниз, крутым
прыжком через придорожную канаву, в поле... Шпоры, шпоры... Ветер свистит
в ушах. Из-под ремней уздечки, из-под потника, с удил - белая, хлопьями,
пена...
Резким поворотом бросаю коня на ближайший холм. Закинулся. Шпоры
опять... Вверх по косогору, полным махом. На полускате Ариман сбавил ход.
Я огладил крутую, почерневшую от пота шею. Конь фыркнул, мотнул головою,
приложил уши и пошел дальше уже на легком поводу. Шагом... Подружимся!
На обратном пути, у городских ворот, меня встретили Гассан, Салла,
джевачи, Жорж, выехавшие следом. Ариман закинулся было снова. Но на этот
раз я легко управился с ним.
Не заезжая во дворец Рахметуллы, мы двинулись к цитадели - резиденции
бека. Рахметулла со свитой примкнул к нам на базарной площади, на которой
развернутым фронтом выстроен был городской гарнизон, батальон пехоты, два
взвода артиллерии. Трубы и барабаны, вперебой, заиграли национальный
бухарский гимн.
Он мертвеца способен развеселить - гимн этот, в котором такты
российского "Боже, царя" перемежаются с шансонеткой, полюбившейся и свое
время эмиру паче всякого Глинки и Вагнера:
Маргарита, бойся увлеченья,
Маргарита, знай - любовь мученье...
Старательно выдувают, выкатив глаза, потные сарбазы... и ухает, как
толстяк на купанье, огромный глухой турецкий барабан.
Подскакивает ординарец:
- Как кричать солдатам, когда я буду здороваться с ними: ваше пыство
или ваше родие?
Командные слова в бухарском уставе русские.
Жорж смеется.
- Кричите "пыство", мы - студенты, у нас никакого чина нет.
- Даже никакой чин? Ого-го! - удивился ординарец и мчится
докладывать.
У командующего парадом бухарского полковника сразу подгибаются
коленки. Он вынимает шашку, опять вкладывает ее, дважды поворачивается на
месте, поднимает было ногу в сафьяновом сапоге, но тотчас удерживает ее,
выталкивает вперед ближайшего офицера и кричит гнусаво и тонко:
- На цириминальной марше!
Заклубилась пыль... Воют трубы, глуша подпискивание флейт... Ариман,
выставив ногу, почесывает о колено морду: он совершенно спокоен. Я
распустил повода.
- Здорово, молодцы!
Я кричу "под генерала Драгомирова": в детстве большое он на меня
произвел впечатление на параде. Непочтительно фыркает за спиной Жорж.
- Здравий желай, ваше - пыство!
Ряды заворачивают. Офицеры от шеренги подходят к нашей группе.
Полковник пухлыми ладонями принимает мою протянутую руку.
- Будете смотреть ученье? - спрашивает джевачи.
У полковника в глазах прыгает застылый испуг. Шутка ли - без никакого
чина!
- Нет. - Мы благодарим. Мы обращаемся к столпившимся офицерам с
коротким приветственным словом. Полковник снова жмет руку радостно и
крепко, до пота.
- На-краул!
Мы проезжаем дальше. Жеребец Рахметуллы - тяжелой поступью, голова в
голову с Ариманом. Татарин молчит; и только у порога бекского дворца,
когда я спешился и Ариман снова вздыбился в руках подхвативших его,
толпою, конюхов, он сказал тихо, рядом со мною подымаясь по ступеням:
- Большое счастье, что у вас не было сегодня в обычное время припадка
лихорадки!
- Припадка? - Я только сейчас вспомнил и искренно засмеялся. - Испуг
излечил меня, Рахметулла. И потом: ведь малярия моя была вы, кажется, не
поняли меня тогда - в сказке...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Обратный путь из цитадели прошел без приключений. Правда, Ариман
опять не дал садиться и разбросал, как во дворе Рахметуллы, конюхов, но
успокоился тотчас, как только я утвердился в седле, и шел до самого дома
ровной ходой, подхватив лишь один раз, когда я вздумал закурить папиросу.
У самых ворот догоняет Саллаэддин.
- Когда будешь слезать - не давай конюхам держать коня; на ходу я
смотрел: он подкован на три ноги.
- Ну, так что же?
Салла усмехнулся:
- Четвертую не дал, значит, ковать; должно быть, раньше был на нее
закован...
- Я все-таки ничего не понимаю.
- Э, какой ты, таксыр! Когда лошадь закуешь, она долго потом не
дается ковать. Такому коню, если его ковать, закрывают глаза и
крепко-крепко держат, много-много людей держат, не то - убьет кузнеца. Так
и твой конь. Когда много держат - думает: ковать будут - бьет. А так - он
не должен бить. Конь без пороков: я осматривал...
Похоже на правду. Салла - знаток: барышничает лошадьми.
Подъехав к террасе, приказываю конюхам отойти, слезаю. Ариман делает
вольт на месте, толкает лбом в плечо, легонько. Берусь за луку, сажусь:
стоит смирно. Соскакиваю, приказываю конюхам взять: подбегают четверо -
бьет. Все, стало быть, в порядке. Будем ездить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гассан за вечерним чаем уверяет, будто слышал сам, как секретарь
Рахметуллы сказал, когда Ариман - тогда, во дворе - в первый раз взвился:
"Ставлю десять золотых против пустой тыквы - он разобьет себе затылок!"
На что Рахметулла ответил: "Я не сто - тысячу золотых прозакладываю".
Жаль, некому было поддержать за меня заклад.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рахметулла вечером не заходил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наутро Саллаэддин спрашивает:
- Будешь еще Рахметуллу дразнить? Видишь, первый раз хорошо вышло:
какого себе коня выездил!
- И ты туда же, колченогий, - смеется Жорж. - Я тебе дам -
подзуживать: вот пожалуюсь на тебя джевачи.
К джевачи у Саллы особое почтение; как же: сумка, сабля, фирман.
Главное - ни за что не платит: все на эмиров счет.
- Э, джевачи сам будет рад: нашим всем интересно. Думай скорее:
Рахметулла идет.
- Рахим! Отчего не обновлен дастархан?
Голос строгий, хозяйский. Рахим припадает к полу.
- Виноград снимают, милостивейший таксыр. Вчера особливо хвалили
виноград великие гости.
- Чем же мне занять вас сегодня?
- Я хотел бы посмотреть ваши зинданы, Рахметулла.
- Мои зинданы? - Рахметулла смотрит мне прямо в глаза: вспыхнули в
зрачках огоньки и погасли, затаились опять.
- Да. О них рассказывают такие ужасы.
- Вас беспокоит судьба воров и убийц?
- Непойманных больше, чем пойманных, дорогой хозяин. Но я уже второй
раз во владениях эмира и ни разу не видал еще бухарской тюрьмы. А ваши
здешние тюрьмы, говорят, образцовы.
- Мы не показываем тюрем, - хмуро говорит Рахметулла. - Тюрьму нельзя
осматривать. Она - преддверие могилы: так мы судим. Из наших зинданов если
и выходят, то только на казнь.
- Тем сильнее мое желание: дайте же мне побыть в преддверии могилы,
Рахметулла.
Татарин помолчал, словно раздумывая.
- Хорошо. Я доложу о вашем желании беку.
- Лишнее беспокойство, Рахметулла. Вы читали фирман, там сказано
ясно: показать все, что пожелает...
- Даже если бы вы пожелали посетить гарем Каршинского дворца? Советую
использовать для этой цели фирман: наследник престола, молодой Каршинский
бек, окружен красавицами.
- Красота, открытая приказом? Вы шутите зло, Рахметулла!
- После полудня Рахим проведет вас к тюрьме, - отрывисто бросил
татарин. - А к вечеру не выехать ли вам на ястребиную охоту? Фазаны не
перевелись еще в окрестностях Каратага. Вы, помнится, любите этот спорт?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ехать пришлось недалеко: зинданы, числом три, расположены на северной
окраине Каратага, на пустыре. Кругом жилья нет.
- А у нас на Западе главные тюрьмы строят посреди города: чтобы
труднее было убежать...
Рахим улыбнулся:
- Из зиндана нельзя убежать, таксыр. Мы даже не сторожим зинданов:
охрана живет около, на тот только случай, если бы вздумал кто отбить
заключенных... А сами они... Зачем говорить - сам увидишь.
Невысокая полуразвалившаяся ограда. По сторонам покривившихся дряблых
ворот два небольших домика. Здесь живут стражники. С десяток их,
вооружившись тяжелыми длинными коваными копьями, двинулись с нами.
Смотритель, глухой, с провалившимся носом старик, вытащил из сторожки
гремучую связку ключей и повел нас к невысоким, как подлинные могильные
насыпи, холмикам: бухарские тюрьмы подземны. Миновав первые два, мы
остановились у чугунного огромного круга, закрывавшего вход в третий
зиндан; он был заперт висячим замком с человечью голову размером.
- Почему ты хочешь показать нам этот, а не первые два?
- Приказ Рахметуллы, - прошамкал смотритель.
- Мы покажем все три, если пожелаешь, - быстро перебил его Рахим. -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг