- Послан ли гонец на Дюшамбе - известить о нашем ночлеге? Поскольку в
Каратаге - ясное дело - не знают о приезде нашем и бек не распорядился о
приеме - мы едем дальше, минуя Каратаг.
- Верное твое слово, - весь расплывается улыбкой джевачи, - подлинно:
наш путь - мимо Каратага.
- Бисмилла! - испуганно восклицает седобородый. Он бежит рядом,
придерживаясь за мое стремя. Спутники его - за закраиной пути, путаясь в
полах халатов, тащат в поводу лошадей. - Каратаг не пережил бы такого
позора. Он готов к приему высокого гостя, но он ждал его с другой, с
караванной дороги. Туда выслал бек, за целый таш от города, триста
всадников. Но тура-шамол, - Гиссар не забыл твоего прозвища, государь мой
вихрь, - погнушался легким путем: ему, как буй-туру, нужны обрывы и выси,
с которых он мог бы насмеяться над куриным лётом орла: он пришел поэтому
иной - неожиданной нам дорогой. И так как ходит он быстро, как барс, -
высланная встреча не успела вернуться. И бек наспех отправил нас троих,
ближайших слуг своих, старых - посмотри на мою бороду, таксыр... Послал,
потому что мы были ближе всех, а он торопился - так стремительно твое
приближение, о, тура-шамол! Он сказал: вас мало, но вы седы. Приятен
молодости почет, воздаваемый стариком.
- Ты лжешь, старик, не за трех - воистину за всех триста. Как мог я с
перевала попасть на караванную дорогу? И если бы сейчас выехать на нее -
на четыре таша не найдешь ты на ней ничего, кроме верблюжьего помета.
Каратаг не ждет меня. Что же! Я смеюсь и еду мимо!
Каратагец, выпустив стремя, подбежал к своим; все трое взбросились на
коней и, обогнав нас, вскачь помчались к воротам.
- Ты будешь большим министром, таксыр! - восторженно кланяется
джевачи. - Или я умом ниже ишака, или мы будем ночевать в Каратаге...
Только не давай коню хода, таксыр.
Противно это: три - или триста. Но уступи я в этом вопросе - и завтра
же, несмотря ни на какие фирманы, мне обломают о голову мои
антропометрические циркули.
Джевачи оказался провидцем. Еще шагов триста оставалось нам до
угловой башни, когда из городских ворот выехала густая толпа всадников в
великолепных халатах. Впереди, на огромном, тяжелом коне, от холки до
хвоста закрытом бархатным, расшитым золотом и шелками покровом, ехал
Рахметулла. Я сразу узнал его - по всей Бухаре знаменитый - кованый
золотой пояс.
Мы съехались. С любезнейшей улыбкой, на чистом русском языке,
приветствовал он нас.
- Хлеб-соль! Бек будет несказанно рад снова видеть вас за своей
трапезой. И я буду рад вспомнить с вами прошлогодние наши беседы.
Ни в голосе, ни в лице ни намека на то, что легло между нами с
прошлого года. Только еще больше надменности в уверенном взгляде, в
осанке.
Я ответил общепринятой формулой, спросил о здоровье бека и, чтобы не
подавать руки, загорячил коня, делая вид, что не могу сдержать его даже
обеими руками. Рахметулла медленно поворотил за мною тяжелого жеребца.
Когда мы поравнялись, он сказал с едва приметной насмешкой:
- В прошлом году, когда вы скакали в Хазрете, вы лучше как будто
владели конем.
Действительно: хорошо скакали мы с Гассаном тогда, на байге в
Хазрете; три дня шло состязание; участников - до двух тысяч.
- У меня малярия. Я еле держусь в седле.
- Въезжать ли? Что ты скажешь, Гассан?
- Как не въезжать - почему так?
- Есть хлеб заведомого взяточника и вора? Противно, не хочу.
Гассан трясет головой.
- Так говорить - голодом помрешь. Кто не воровал, кто не грабил -
скажи, пожалуйста? Бек - грабил, купец - грабил, бай всякий, богач -
грабил... Что ж ты, у байгушей одних будешь есть? Так у них у самих есть
нечего.
- Практическая философия, - усмехается Жорж, но морщится.
- Пожалуйста, такого слова не скажи, - вскидывается Гассан-бай. -
Тихий, а какое скверное слово знаешь. Ты меня слушай: говорю верно. Да и
не хозяин нам Рахметулла: эмир платит, мы его гости - приказом бека, его
расходом принимает нас Рахметулла.
Рассуждать, в сущности, впрочем, и не о чем - раз уж мы приехали в
Каратаг...
Помещение было отведено нам в том же дворце Рахметуллы. Тот же покой,
те же роскошные ковры, широкие, шелковыми одеялами застланные постели и
бесконечный стол под пышным дастарханом. И даже те же кресла - редкость в
туземном обиходе, - обитые рытым бархатом.
Расположились по-прошлогоднему. Оттрапезовали, растянулись на
постелях. Гассан принес сплетни: потолкался среди дворцовой челяди.
- Все знает татарин: и как ты жалобы принимал, и что ты в Бухаре
говорил. И еще рассказывают: как вывели тогда Рахметуллу, босого, за
ворота, сказал - все слышали: "Залети мне еще раз под руку тот ворон -
второй раз не выпущу. Только бы словить его!"
- Кого ты собираешься ловить, Гассан-бай?
Мы невольно вздрогнули. Рахметулла в домашнем наряде - легком халате,
из-под которого до щиколотки спускались белые просторные шаровары, в
туфлях на босу ногу - совсем, совсем такой, как в прошлый мой приезд, -
стоял в дверях комнаты.
- Он собирался рассказать мне сказку, Рахметулла, - поспешил я
вмешаться, - сказку о кальмурге-ястребе, вороне и лисице.
- Я люблю слушать сказки, - прищурился татарин. - Жизнь учит значению
их. И сказываются они не просто: всегда к случаю. По сказке читаешь мысль
человека. Скажи же нам твою мысль, Гассан-бай!
Он опустился на шелковые подушки, быстро подброшенные на ковер
слугами, вошедшими следом: они несли виноград и дыни.
Сказку о кальмурге мы записывали недавно в Мачинской волости; Гассан
не мог не помнить ее. И действительно: без смущения кивнул он головою, в
знак готовности исполнить желание Рахметуллы.
СКАЗКА О ЯСТРЕБЕ
- Жил-был кальмург-ястреб. Вывел он на вершине дерева, высокого,
как... цитадель в Каратаге, птенцов. Много птенцов: столько - сколько
кишлаков в Гиссаре.
И вот приходит к нему однажды лисица, не тамошних мест: никогда не
видывал кальмург такого зверя. Пришла и говорит: "Брось мне одного твоего
детеныша - я его съем". - "Не дам, - отвечает ястреб. - Он, малый, мне
дорог, как дорог беку беднейший даже кишлак его родовой вотчины: кто даст
родных на съедение чужеземцу?"...
- Ты где же эту сказку слышал, Гассан-бай? - прервал, еще более
пришурясь, Рахметулла. - На Зеравшане или в веселом квартале Самарканда...
от красноногих?
- Нет, здесь, в Гиссаре, таксыр, - вызовом блеснул глазами Гассан. -
На пути от перевала сюда повторяли мне эту сказку.
- Тем забавнее, - улыбнулся татарин. - Продолжай: ты складно
говоришь... На пользу тебе пошла езда с тура-шамолом.
- Так вот, - продолжал Гассан, - ястреб говорит: "Не дам". А лиса
ему: "Не дашь - всех загубишь. Дерево-то твое чуть-чуть стоит. Вот-вот
свалится - всех передавит. Я знаю, как дерево укрепить. Дашь птенца -
сделаю".
Испугался ястреб: а ну как в самом деле - что я в дереве понимаю!
Бросил птенца. Лисица съела, походила, походила, похлопотала чего-то в
кустах, выходит опять.
"Ну что: стоит? Видишь?"
"Вижу, - отвечает ястреб - совсем толк потерял. - Стоит твердо".
"То-то! Давай еще птенца. А то свалится".
Бросил ястреб второго, потом третьего... много перебросал.
Увидел залетный ворон, как жрет лисица ястребиных птенцов. Удивился,
спрашивает ястреба:
"Ты что же это своими детьми вонючую тварь кормишь?"...
Скулы Рахметуллы дрогнули.
- Повтори, я не расслышал, Гассан-бай: как ты сказал - "вонючую
тварь"?
- Доподлинно: "вонючую тварь", - радостно осклабясь, закивал головою
Гассанка. - Именно так и сказал ворон ястребу: "вонючую тварь". А ястреб
ему: "Как не кормить. Она грозится, что без нее мое дерево свалится, всех
птенцов передавит. А так - хоть которые-нибудь живыми останутся".
"Гони ты ее в шею, - говорит ворон, - я ее знаю, обманщица она и
воровка. Не давай ей птенцов, нипочем".
Сказал - улетел.
Приходит опять лисица - требует птенца. А ястреб ей:
"Не дам тебе больше моих детей огладывать. Пошла прочь, с чем пришла,
ободранная!"
"Кто же это тебя научил уму-разуму?" - спрашивает лисица.
"Сам научился".
"Ну, это ты, ястреб, врешь. Признавайся, кто тебя научил: может быть,
он и меня научит".
Ястреб был прост. Сказал: "Ворон"...
"Сквитаемся!" - думает лиса. Ушла в дикое место, в чащу, где ворон
летает, запряталась так, что и признака лисьего нет, и высунула на тропу
язык. Летит ворон, видит: лежит на дороге язык: что слаще! Спустился -
потянул клювом, а лиса его - хап! - за шею...
- Та-ак! - протянул Рахметулла. - На язык поймался мудрый ворон?
- Сказ признает: было такое дело - многое может лисий язык. Поймала
лиса ворона... "Насказал ястребу, наскажешь еще кому: я тебя лучше съем".
"Не ешь меня здесь, лиса", - стал уговаривать ворон.
"Скажи, пожалуйста! А где же прикажешь тебя съесть?"
"Где-нибудь на высоком месте, чтобы весь мир увидеть мог, какой твой
великий подвиг, как ты меня, ворона, ешь".
"Это ты, пожалуй, дело говоришь", - согласилась лиса. Вынесла ворона
на высокое, на открытое место.
"Ну вот, сделала по-твоему. Теперь съем!"
"Ешь, такая уж, видно, моя судьба, - говорит ворон. - Только,
пожалуйста, прочти прежде молитву: я перед смертью послушаю".
"Аллах акбар..." - начала лиса, разинув рот. А ворон в тот же миг
взвился под самое поднебесье. Хватилась лиса - да поздно. Ударила себя
хвостом но облезлому боку. Говорит:
"Надо было сначала голову откусить, а потом и молитву читать. А
теперь второй раз не поймаешь!"
- Хорошая сказка, - весело рассмеялся Рахметулла. - Спасибо,
Гассан-бай, за науку. Но сказка твоя - о глупой лисе. Я знаю сказку - о
лисе умной. Вы, может быть, запишете ее, таксыр: вы ведь собираете песни и
сказки?
- С радостью... если только я уже не знаю ее, таксыр.
- Нет, это новая... и здешняя, тоже гиссарская сказка. Вы пишите?
О ЧЕЛОВЕКЕ И О ЗМЕЕ
- Шел однажды человек по горам, видит - змея на дороге. Нездешняя -
неведомо откуда заползла. Устала. Еле шевелится. Трудно ей - степной - по
горной тропе. Гибнет. Заметила человека. Говорит:
"Зацепи меня на свой аркан, на шелковый, дотащи меня до вольного
простора, чтобы мне жить".
"Нет, - говорит человек. - Знаю я вашу змеиную повадку. Я тебя
вызволю, а ты меня ужалишь".
"Клянусь тебе семенем змеиным - не ужалю".
Поверил человек, зацепил змею на шелковый аркан, накормил, напоил,
дотащил на себе до вольного простора.
"Ну, - говорит, - змея, вылезай теперь из моего аркана, ползи себе с
миром".
"Как не так, - отвечает змея. - И аркана твоего шелкового не отдам и
тебя самого насмерть ужалю".
И нацелилась зубом.
Видит человек - гибель пришла. Взмолился:
"Нельзя так - обычая нет. Не кусай меня без свидетелей".
"Ладно, - говорит змея. - Обычай - за меня. Пойдем свидетелей
искать".
Пришли к Иве придорожной. У дороги стоит, много видит, обычай знает.
"Скажи, - спрашивает человек, - вот я оказал ей гостеприимство. Чем
платят за добро?"
Качнулась Ива всеми ветками:
"Обычай - тверд: за добро платят злом".
"Ага, - злорадствует змея. - Удостоверился? Подставляй шею!" - и
нацелилась зубом.
Упросил, однако, человек пойти дальше: по обычаю - не меньше двух
свидетелей надо.
Пошли дальше. Встретили лису. Лиса спрашивает:
"Что за чудеса? Кто кого поймал - не разобрать: человек змею или змея
человека?"
Человек отвечает:
"Я ее обнял, а она меня душит. Гибели моей хочет, так как за добро -
платят злом".
"Правильно, - говорит лиса. - Хорошо рассудила змея. И сама она - ах,
хорошая! Ну-ка, вылезь из петли, брось аркан, проползи - я на тебя
посмотрю хорошенько".
Змея выскользнула из аркана и поползла, щеголяя.
"Человек, бей ее палкой!" - крикнула лиса. Человек ударил змею палкой
и убил. Так он избавился от опасности и вернулся в прежнее свое жилище,
славя бога. Велик Аллах!..
- Не кажется ли вам эта сказка более согласованной с жизнью, чем
детская сказочка Гассана, дорогой мой тура-шамол?
- Ничуть, - отвечал я, прихлебывая чай. - Палка - малоубедительный в
моих глазах довод. И от замены умного ворона глупой и дохлой змеей я не
вижу выигрыша в смысле: две эти сказки говорят, конечно, об одном, но
т о л ь к о первая кажется мне взятой из жизни, вторая - пустой вымысел
без силы.
- Мы не в последний раз видимся, - тонко улыбнулся Рахметулла. -
Найдется время еще и для третьей сказки. Когда-то я недурно сочинял их. Я
постараюсь составить на досуге новую, в которой будет опять и вонючая,
облезлая лисица, столь полюбившаяся острому вашему уму, и умный залетный
ворон... Я придумаю более убедительный для вас конец.
Я поклонился и взял ломоть ароматной чарджуйской дыни.
- Вы не придерживаетесь врачебного предрассудка - не есть дынь во
время малярии? - подозрительно приподнял брови татарин.
Я поспешил сгладить свою оплошность:
- Человек падок на соблазн. К тому же я жду припадка, как обычно,
только с четырех часов дня.
- С четырех часов? Как же быть... На это время бек надеялся видеть
вас у себя на обеде.
- Желание видеть бека превозможет болезнь: я найду в себе силы
продержаться в седле, пока мы будем подыматься в родовое гнездо...
кальмургов Гиссара... Подъем на холмы не так крут. Притом мы не можем
откладывать свидания. Не позже как послезавтра я рассчитываю выехать из
Каратага, таксыр.
Татарин поднял на меня острые, испытующие глаза, словно соображая.
- Отчего бы вам не отдохнуть в Каратаге, у нас? Здесь сады -
прохладно и тихо. Местность здоровая. А для облегчения ваших работ мы
примем все меры.
- Спасибо, но я достаточно уже работал в Гиссаре: времени мало, а
болезнь вынуждает меня к малым переходам.
Рахметулла встал.
- Если так, извините меня, мне придется немедля отдать некоторые
распоряжения. Мы не ждали столь скорого вашего отлета.
Он вышел, бесшумно ступая по мягкому ковру.
- Жаль уезжать, - сладко потянулся Жорж, закидывая руки под голову. -
Смотри - виноград какой. Из-за него одного стоило бы остаться. И задирали
Рахметуллу вы, по-моему, зря. Может быть, ему на пользу пошла прошлогодняя
переделка: на прием, во всяком случае, пожаловаться нельзя. Ты-то чего
расхрабрился, Гассанка?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг