Жорж сердится, протирает очки.
- Я о методе говорил. А случайность вообще отрицать смешно... Во
всяком случае надо бы посмотреть этого Исхака.
Попроситься с богомольцами и захватить циркуля и ленту?.. Может быть,
как-нибудь удастся обмерить...
Но пока мы судили да рядили да собирались сказать, богомольцы ушли.
Пожалуй, впрочем, и к лучшему. Ведь с провожатыми чуть не пятьдесят
человек набралось. Какой тут обмер! Надо будет одним пробраться.
Расспросить хорошенько про дорогу... или кого-нибудь одного подговорить...
Жорж фантазировал. Я не возражал, слушал.
Вернулись гиссарцы только под вечер, усталые, но восторженные.
Правда, не всех сподобил Худаи - только восьмерым дано было от бога
войти в пещеру; остальные - не входя совершили намаз: уж очень труден,
большой духовной возвышенности требует подъем. Клык - у, верблюд! нет
другого слова - и до подножия не дошел, наслал на него святой Исхак страх,
зверем ревел, еле отчитал его мулла макшеватский. Те, что не дошли,
беспокоились попервоначалу: как бы знак гнева божьего. Но макшеватцы
разъяснили: не они одни, со всеми богомольцами так, и для бога - равно;
зачитывается самый подвиг странствия - равно и допущенному и не
допущенному до лицезрения св. Исхака. Зато, кто поднялся, - все живыми
вышли.
- А разве не все выходят живыми?
- И-э! Даже в пещере самой черепа и кости. А больше всего, говорят,
пропадают, как из пещеры выйдут. А случается это, мулла говорит, с теми,
что входят волею, а не верою.
- Волею, а не верою?
- Доподлинно. Мулла говорит: в святое место можно войти без бога,
одною силою, но выйти - нельзя. Кто веруя вошел - жив, кто силою - мертв.
- Как же они пропадают?
- Да так, вовсе без следа.
- Ну, а Исхак какой из себя?
Богомолец нахмурился.
- Нет о таком разговора. Каждый сам видит.
Однако не утерпел и, помолчав, добавил:
- Светлый, и рука поднята...
Не попавшие в пещеру - и даже столь посрамленный Исхаком Клык -
окончательно утешились обильным пловом, которым закончился день: в четырех
котлах доверху заложен был рис, по полтора барана на котел. Ели до
пресыщения... во славу Худаи-Парвадигора. И в конце разговоров пришли к
согласному выводу: правильно, что не все паломники доходят; труд богомолья
- один, как один путь у всех человеков, но заслуга - разная. Нельзя судить
по пути - судят по заслугам.
- Верно! - скрепил старшина, позванивая теньга, которые собирал он в
большой уемистый кожаный мешок: по три теньга с богомольца.
Мулла-Гассан не удержался, сострил:
- Заслуга человека разная, плата одна.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С рассветом ушли гиссарцы. Остался один Клык: мы наняли его проводить
нас до Пассарги. Девять, десять, одиннадцать... Еще три дня надо убить в
Макшевате... В сущности, можно было бы уже и выступить: до Мура как раз
кончается карантин. Да и насчет инкубации - кажется, перехватили
офицеры... Но мы решили все же переждать, для полной очистки совести. И
мысль о черепе Ходжи-Исхака сильно забрала Жоржа. Надо все-таки
попытаться; а вдруг - что-нибудь действительно ценное...
К полудню - снизу, из кишлака, шум. На улочке - беготня, переполох.
Саллаэддин не утерпел: заговорила базарная кровь - спустился справиться.
Назад вернулся бегом.
- Э-э, зачем сидел! Я тебе говорю: зачем сидел!
- Где сидел? Что ты чушь несешь, Саллаэддинка!
- А, пожалуйста, свое слово оставь - мое слово бери! Сидел-сидел -
теперь, смотри, пожалуйста, русские идут. Сарбазы - один полк, два полк -
я столько и считать не могу. С ружьем. Тебя стрелить будут - зачем сидел,
когда не надо...
Солдаты в Макшевате? Неужели гоняет за нами капитан "большие усы"?
Я пошел вниз, в кишлак, лично выяснить, в чем дело.
Но, сходя по тропе, за первым же поворотом я лицом к лицу столкнулся
с высоким плечистым офицером. За ним гуськом тянулось десятка два солдат
по-походному, с котелками, палаточной принадлежностью и винтовками.
Офицер радостно козырнул:
- Желаю здравия! Добрались-таки до вас. А это вот доктор наш. Фамилию
он сам скажет.
Доктор - худой, рыжий с черным, как сеттер, - боком сунул мне руку.
Я повернул обратно, обдумывая. Жорж, увидев наше шествие,
присвистнул:
- Ну, на этот раз, кажется, крепко. Салла, чаю!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Теперь разрешите к ближайшей цели нашего появления, - загрохотал
поручик, указав места для солдатских палаток и распорядившись доставкою
восьми баранов. - Мы - сколько вы здесь видите - охотничья команда Н-ского
батальона - в командировке, так сказать, по случаю чумного случая. Игра
судьбы-с! Не будь чумы - не пришлось бы познакомиться. А я, искренно
говорю, польщен!
Жорж выразительно кашлянул: начинается.
- Позвольте с начала самого. На Ягнобе, изволите знать, чума. В
сущности, дело плевое: до жилых мест от него далеко, а самый Ягноб -
какому он черту нужен: дыра натуральная, без никаких. Однако начальству,
конечно, предлог выслужиться. Такую требулгу подняли - не сказать.
Шифрованные депеши в Петербург и из Петербурга, по пятьсот слов, ей-богу:
мне сам почтмейстер рассказывал, по особому секрету. В Петербурге,
натурально, тоже есть кому выслуживаться, а тут случай, спасение
отечества, прогонные, подъемные. Словом, экспедиция. Сам Александр
Ольденбургский, принц, прибыл. Удостоился видеть его высочество в
Самарканде: величественный старец! По-матерному ругается - так ядрено,
завидки берут. Ку-да нашим! Фазанов с ним наехало - не перечесть. Гвардия,
мать их за ногу: "Господа армейские, дайте дорогу!" Распорядительности - в
трех бумагах не упишешь: до Ягноба приказано вьючный путь разработать,
телеграф и телефон провести... Это вы мне скажите: зачем? С мертвыми
старухами разговаривать?.. Самойленко, вьюк мой! Достань-ка там
противочумного средства: сорок градусов, высочайше утверждено. Не откажите
пригубить по случаю знакомства.
...Так вот: докатилась кутерьма до нашего батальона. Вызывает меня
дней пять назад командир и говорит: "Воробьев, собирай свою команду (я ей
начальник, как вам известно). По высочайшему и прочему повелению назначен
ты в чумное оцепление на Ягноб". - "Что-о?" - говорю... Самойленко, там у
меня где-то фаршированный перец был - любо под вторую-то... "Это, -
говорю, - разве должность для порядочного офицера? Эдак фазаны меня
заставят еще штаны чумные стирать! Не пойду". А батальонный: "Верно, -
говорит, - судишь, Воробьев, о воинской чести. Зная сие, я так и принцу
отрапортовал: приказ, дескать, исполнить не могу, поелику охотничья
команда, не быв предуведомлена, отбыла в горы, по неизвестному мне
направлению, для охоты в целях увеличения казенного приварка. А потому
собирай команду и через черный, так сказать, ход - марш, чтобы тобой в
Самарканде три недели не пахло. Через три недели на Ягнобе все передохнут:
чуме будет натуральный конец, и все придет в окончательную
первоначальность". Я - домой, за карту, стал искать, где здесь дыра
подырее, чтобы ни один дьявол не нашел. Смотрю, наконец вижу...
- Макшеват? - подсказал Жорж.
- Натурально, Макшеват. Ну и задвинули. И доктор с нами увязался,
тоже в целях противочумной страховки: высочество там какую-то мобилизацию
задумало. Пришли в Макшеват. Старшина говорит - в мечети русские. Ах,
радость - свидание на чужбине: поднялись к вам, не развьючиваясь.
Мы с облегчением взялись за поданный Саллаэддином кумган с чаем.
- Ну, а мы... - начал было я в свою очередь, но поручик перебил меня,
застегивая на все пуговицы потрепанный китель:
- Вас мы-с знаем. Помилуйте, чтобы в Самарканде приезжего из
Петербурга не знать? Всю родословную-с вашу и все случаи местной вашей
жизни. И даже - сквозь туман винный, сознаюсь - сам видел, в собрании
военном, как вы с губернаторской дочкой (в шелковом адюльтере палевом
была, ах, не передать!) шакон танцевали. Разрешите еще сорокаградусной.
На тропе показался старшина. Воробьев нахмурился и сунул недопитую
бутылку под ближайшую подушку (чай мы пили на террасе мечети, где
квартировали).
- Старое туркестанское, золотое, надо сказать, правило: при туземцах
не пить. Не признают, по вере своей, вина: дураки. Но все-таки, если у
него такой закон - не пхай ему горлышком в дыхало. При туземцах - одни
фазаны пьют. Так-то... Здравствуй, старшина! Салям-алейкюм. Андрюш! Иди
переводить. Деньги за баранов? Пиши расписку, джура, - там казначей
разберет. Федосюк, присмотри за гололобым, чтобы не приписывал. Ну, а ты,
адмирал макшеватский, рассказывай. Что у вас в горах хорошего? Золото бар
(есть)?
- Иок (нет), - испуганно замотал головой старшина.
- Врешь, наверное. А уголь - бар?
- Иок, - так же поспешно ответил горец.
- Туры, кабаны?
- Иок.
- Так что же у вас есть?
Старшина подумал, пожевал губами, прикидывая:
- Святой есть.
- Вот дерьма! Не переводи ему, Андрюшка, - чего губы оттопырил? Какой
святой, почтеннейший?
- Ходжа-Исхак святой, в пещере на горе.
- В пещере на горе? А посмотреть можно? Спроси его по душам, Андрюша.
- Отчего не можно, - переводит Андрюша (ефрейтор, серьга в ухе). - К
святому для каждого путь: только трудно - ах, как очень трудно! Один идет
- дойдет, другой пойдет - помрет.
- Вот это - дело! Значит - закусили и пошли.
Старшина замотал головой.
- Нельзя сейчас, поздно, к ночи назад не будем. Завтра утром приведу
людей, пойдем во славу Аллаха.
- Ну, завтра, так завтра, - согласился поручик. - Нам торопиться
некуда. Да и вам до завтра потерпеть можно? Как, например, насчет
преферанса? Карты у нас с собой есть...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Старшина, как обещал, на рассвете явился с шестью горцами
подтянутыми, подоткнутыми, с посохами, как в дальнюю дорогу.
- Зачем столько?
- Очень дорога трудна: будет кто падать - помогать надо. Не будет
падать - тащить надо.
- Потащил одного такого, - обиделся Воробьев, - тоже, нашел падаль!
Как бы я тебя не потащил к троякой матери...
Андрюша и на этот раз не перевел.
Пошли. На всякий случай засунули под блузы толстотный циркуль и
ленту.
Подъем начался сейчас же за селением. И, надо правду сказать, подъем
жестокий, притом по самому солнцепеку.
Поручик первоначально бодрился.
- Ну и гололобые! Скажи на милость, в какое место святого утентюрили.
Никакой приятности. По Четьи-Минеям легче. Там ежели пустыня, то
обязательно голая баба или другой какой-нибудь сюжет. Не изволили читать?
Обязательно прочтите, не пожалеете. Ах, какие анекдоты! Нам поп
батальонный попробовал вычитывать: соборне читали, всем офицерским
собором. Не дочитали: батальонный запретил. "Соблазн, говорит: хуже
библии. У меня, говорит, эдак весь батальон сопьется".
И пробовал вспомнить анекдот. Но круто загнулась тропа на скат вверх,
конца не видно. Заложили проводники посохи под локти, размерили ход,
медленно качаются плечи в лад подъему: признак верный - идти далеко и
тяжко. Замолчал поручик: подхватило под ложечку.
Часа через полтора сделали привал. Всухую: ни чаю, ни лепешек даже.
Нельзя: к святому идем.
После привала подымались уже молча: по трещине. Вытянулись гуськом:
проводник, за ним я, опять проводник, Жорж, Гассан, Салла, горец,
Воробьев, горец, доктор; два горца - в замке.
Трещина западала все глубже. Мы шли среди хаоса сброшенных с круч
осколков и заиндевевших белым стеклистым мохом, временем окатанных
валунов. Грубые изображения туров и крестов метили тропу на скрещениях
трещин.
Путь уперся в скалу. Шедший передо мною горец остановился, снял обувь
и знаком предложил мне сделать то же. Мы, очевидно, подошли к священному
месту. Дождавшись, пока я стянул свои ботфорты и чулки, он легким
движением поднялся на выступ скалы, преграждавшей нам дорогу, перебросился
через ее невысокий гребень и исчез из глаз. Я перепрыгнул следом за ним -
и чуть не вскрикнул.
Я стоял на узком, покатом - градусов сорок - карнизе, от края
которого, совершенно отвесно, уходила вниз гора. Такой же отвес вверх, от
верхнего края. Карниз гладкий, словно отполированный. Он тянулся шагов на
шестьдесят к черной, причудливо змеившейся трещине. К ней, быстрыми
упругими шагами, балансируя всем телом, продвигался мой проводник.
В первый момент я не мог сдвинуться с места: казалось, легче было бы
пройти по канату, чем по этому крутому парапету, срывавшемуся в бездну, на
дне которой спичечными головками чернели мачтовые сосны макшеватского
бора. Тронусь - сорвусь... Но окрик за мной подымавшегося горца толкнул
меня вперед. Я ступил: босая нога нащупала упор: должно быть, дождем
выбитая ямка. И дальше - чуть заметные глазу царапинки и вымоины. Кожа
ног, доподлинно, въедалась в эти зацепы. За шагом шаг - быстрее и
увереннее. Передовой - уже у трещины - ждал, придерживаясь за выступ.
Подпустив меня на два-три шага, он быстро полез вверх по неровным острым
расколам; поднявшись, как по ступеням, на три человеческих роста, он
закрепился на небольшой площадке и сбросил мне конец размотанной чалмы:
"Обвяжись".
Но после косого парапета - легким виделся подъем по этой каменной
лестнице. Я отмахнулся от полотнища и полез вверх. На площадке - место
двоим, не больше. Горец прилег и осторожно втянул свое тело в расселину,
шедшую наклоном вверх - казалось, внутрь горы. Я пополз за ним. И на деле:
уже через несколько шагов расселина закрылась за нами; царапая колени о
выступы каменного хода, в совершенной темноте - мы протащились сажени
четыре, быть может - больше: напряжение было слишком велико для
правильного, спокойного учета. Наконец я скорее почувствовал, чем увидел,
что горец встает на ноги. Поднял руку - свода над головою нет. Я
приподнялся и чиркнул спичку. Мы были в пещере - пустой, покрытой по всему
полу густым слоем серого - голубиного, по-видимому, помета. В глубине
чернел, аркою, выход - очевидно, в другую пещеру, так как света за ним не
было видно.
Проводник торопливо достал из-за пазухи тоненькую восковую - совсем
как в наших церквах - свечу и затеплил ее о мою догоравшую спичку.
Красноватые дрожащие блики легли на темные порфировые стены, прорезанные
по самой середине свода ослепительно-белой жилой мрамора. В углу,
полузасыпанная пометом, желтела груда черепов - очень крупных,
долихоцефалических; при мерцании свечи они казались черепами великанов!
Сзади послышалось тяжелое, прерывистое дыхание. Я вспомнил о своих
спутниках. Они подтягивались один за другим. Никто не сказал ни слова. Мы
даже не посмотрели друг на друга.
Кто-то из горцев размотал тряпицу: свечи св. Исхаку - по теньге
свечка. Мы купили по одной; доктор, поколебавшись, взял две. Продавец
отобрал у нас купленные свечи, оставшиеся снова замотал в тряпку, задвинул
за пояс и, опустившись на колени, прополз под аркою, отделявшей нас от
второй пещеры. Следом за ним, низко пригнувшись, прошли и мы.
Вторая пещера была обширнее. И здесь - верхний свод пересекался
бело-мраморной жилой и пол засыпан был сухим пометом голубей; самих птиц
не было видно. Горцы столпились у восточной стены, у бугра, накрытого
ветхой, рваной серою тканью. Покров сняли: мы увидели темное туловище,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг