тропами на верховья Зеравшана, к леднику.
Г л а в а VI.
ЧЕРНАЯ СМЕРТЬ
Рассказывать ли, как мы работали в Мачинской волости, от ледника вниз
по реке? Думаю, что нет. Четырнадцать обследованных кишлаков, до двухсот
измерений черепа и конечностей... Средние: передне-задний диаметр - 189;
наибольший широтный - 168; высота черепа - 159; головной указатель - 89,1;
лицевая линия - 174... Не специалистам это не интересно. Специалисты -
найдут точные и подробные подсчеты в моих антропологических работах начала
900-х годов - в "Трудах Антропологического отдела Моск. общ. люб.
естествознания", "Русском Антропологическом Журнале" и др. и немецком
географическом издании "Globus" за те же годы.
Андижанское восстание не перебросилось сюда, хотя мачинцы - народ
воинственный и при завоевании Туркестана русским войскам немало пришлось
потратить крови и сил именно здесь, в Маче. И то сказать: места здесь
такие, что десяток людей может остановить на переходе хоть целый корпус;
движение по извилистым тропам возможно лишь в одиночку; обходы - по голым
неприступным скалам - еще труднее, пожалуй, прямого прорыва под огнем.
Туземцы охотно показывают места былых боев; живы еще многие участники
тогдашних схваток. Но рассказы их бескрасочны и монотонны: счет голов,
камней и патронов. Мы даже не записывали их.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Трудные в Маче пашни: за зиму заваливает их камнями с соседних
скатов, так что не отличить осыпей от пахотного участка; русские
чиновники, во всяком случае, отличить не смогли. Когда приехали в первый
раз в Мачу - определять размер поземельного налога, - не нашли, по зимнему
времени, пашен и освободили волость от налогов на вечные времена за
бесхлебностью. А собирает Мача и рожь, и пшеницу, и ячмень в достаточном
количестве; даже приторговывает зерном. Очень много также в Маче урюку:
славится сушеным плодом. Но и абрикосов тоже недосмотрели приезжие: зима,
деревья безлистные - не отличили чиновники урюка от арчи. Так и числится
Мача с тех времен - "хронически голодной". Посмеиваются себе в бороду
мачинцы и при опросах наших говорят:
"Урюк наш ты ел, пашни наши видел: что с тобою сделаешь! Только уж ты
нас, пожалуйста, не подведи... Узнают чиновники..."
- Откуда им узнать - разве они наши книги читают...
Из Мачи - перевалили через южный хребет в верховья реки Ягноба.
Ущелье это - для этнографа - представляет исключительный интерес, так как
заселено оно особым, резко отличным от таджиков, живущих в соседних горах,
племенем. Я два уже года подряд посещал Ягноб, но до самых верховьев дойти
- по разным причинам - не удавалось. На этот раз мы взяли самый дальний
перевал, почти что к леднику Барщевского, что выше слияния Ягноб-дарьи с
ее притоком - Барзанги.
Перевал крутой, срывистый, трудный; зато какой за ним далекий
простор: широкие, на версты, альпийские луга. Трава по пояс человеку. Жорж
чиркает в книжке: anemona narcissiflora, Delphinium, Eutrema alpestris,
geranium collinum, achillea...
- Какая, по-твоему, achillea? Millefolium?
Среди этого зеленого моря - ослепительно белые острова во все лето не
стаивающих снежников. Говорят, сюда гоняют скот не только окрестные
туземцы, но и каратегинцы, с бухарской стороны, из-за южного хребта. Но мы
не застали ни стад, ни кочевий. Надолго задержаться мы здесь поэтому не
смогли: из Мачи выехали налегке, почти без запасов. Пришлось на третий уже
день повернуть вниз по Ягнобу, на знакомую по прошлым поездкам дорогу.
Дорога эта - невеселая. Сейчас же за слиянием Барзанги и Ягноба -
резко смыкаются своими отвесами горы: не ущелье - трещина. И только в
низовье, ближе к ущелью реки Фан, в которую впадает Ягноб, опять уширяется
долина; только здесь и имеются кое-какие поля, на всем же остальном
Ягнобе, кроме гороха и тута, нет никаких культур и по условиям местности
быть не может. Тяжела жизнь на Ягнобе...
Жизнь тяжела, а народ веселый. Сколько уже песен вывез я с Ягноба за
прошлые годы! И все почти - смешливые, скоморошные. Особенно - токфанские
песни. В Токфане у меня - друзья. В прошлом году на празднике у них я пел
"мошову" - гиссарским распевом. Шесть раз заставили повторять.
На этот раз - после шири верховых лугов - еще неприютнее повиделось
мне ущелье. К тому ж первый кишлак, к которому вывела нас тропа, оказался
пуст: должно быть, все население ушло куда-нибудь в горы на работы. Не на
один день: потому что из пяти-шести сакль маленького этого кишлака на
вызовы наши не откликнулся ни один детеныш или старик - значит, забрали и
их. Отлучка, стало быть, многодневная, дальняя.
Поселения на Ягнобе редки. Было уже за полдень, когда мы въехали в
следующий кишлак - Паср-оба. Тоже маленький: здесь всего два крупных
селения - Анзоб да Токфан, последний почти у самого въезда в Фанское
ущелье.
Въехали - никто не встретил. Даже собаки не лают. Гассан крикнул
призывно и громко. Никто не отозвался... Куда они все подевались?..
Салла, спешившись, открыл шаткую дверь ближайшей сакли... Но не успел
войти, - дикий вскрик одного из проводников-мачинцев заставил нас
обернуться: он указывал камчою на каменную изгородь по краю обрыва: на
ней, перегнувшись, лицом к нам, лежал труп.
Мы соскочили с седел. На трупе не видно было признаков ранений, нигде
ни следа крови. Но лицо было черно, черною кровью налиты застылые зрачки,
и около правого уха вздулась тяжелая большая опухоль.
- Задушен?
- Не трогай его, таксыр! Смотри, у него глаза как у шайтана.
- Второй! - крикнул Гассан от околицы. - И тоже черный!..
Этот лежал на пороге сакли: опухоли на шее нет. Зубы - веселым
оскалом, словно он смеялся перед смертью навзрыд. Перевернули - из
осторожности - палками: выломали из плетня.
Нет и на нем следа крови. Что за болезнь?
Перебрали все, что в Туркестане случается: и малярию, и оспу, и
змеиный укус, и степную горячку, и тиф... Все не похоже. Может быть - в
горах особая есть болезнь? Спросить мачинцев...
Оглянулись: ни души. Мачинцев наших и след простыл. Гассан вскинулся
на лошадь, поскакал в угон, по старой дороге. Мы прошли по улочке: от
сакль - тяжкий, приторный запах. И там, должно быть, трупы. Салла не дал
открыть двери:
- Откроете, убегу, как мачинцы. Заперта болезнь, ну и хвала Аллаху.
Гассан через полчаса вернулся ни с чем: мачинцы - пешие, побежали по
какой-нибудь боковой, недоступной для конных, тропе. Да, в сущности, зачем
они нам: по Ягнобу - я и сам знаю дорогу.
Только идти ли? Два мертвых кишлака... а если и в остальных то же? Не
выберешься живым из ущелья... Но и назад - не вернуться уже: мачинцы
предупредят своих - и нас встретят камнями: побоятся заразы. Выбора, в
сущности, нет. Надо ехать вперед, благо я знаю тропу хорошо - с
завязанными глазами проеду.
Дались коням эти четыре часа! Без привала, молча одолевали мы подъем
за подъемом по узкой каменистой тропинке, то спускаясь к самой воде, то, в
обход скал, карабкаясь к самому гребню надвинувшегося на ущелье с севера
хребта. Дважды перебрасывались через Ягноб-дарью по зыбким мостам. Людей
на пути не видали. Пустыми казались в сторону от дороги, на кручи
отступившие поселки; мы не сворачивали к ним, торопясь к Анзобу, главному
ягнобскому селению.
Показались наконец анзобские "столы" - огромные камни на тонких
колонках выветрившегося конгломерата, окаймляющие Анзоб. Над кишлаком
вился дым, на улице маячили фигуры.
Обрадованный, я тронул коня рысью. Но как только нас увидели у
околицы, вопль, повторенный сотней голосов, пронесся по селению: из
провалов дверей опрометью выскакивали люди. Вперегон друг друга, с диким
воем, они бежали на нас.
- Таксыр! - отчаянно крикнул Гассан.
Я осадил коня. Но в тот же миг лавина бежавших мужчин, женщин, детей
и стариков - захлестнула и закружила нас. Десятки рук цеплялись, дрожа, за
стремена, за узду, за вьюки, за конскую гриву, за мои колени. В вихре
стонущих, надрывных голосов я различил лишь одно знакомое, четкое слово:
- Смерть!
Стоя на стременах, рукою, словом - я пробовал успокоить толпу. Но вой
не смолкал, люди исступленно теснились к нашим коням. Безумные, "шайтаньи"
глаза, далеко выступившие из орбит, напряженные, страшные, уже задернутые
тем черным, смертным налетом, который видели мы на трупах Паср-оба...
Один из толпы, у самой конской шеи, разорвал бешмет, далеко вытянул
руку: у подмышки я увидел ясно тугую, зловещую опухоль. И вспомнил сразу,
ударом. Знаю!
Чума!..
Уже обнажались новые тела. Скрежеща зубами, обдавая знойным дыханием,
налегали на колени, царапали ногтями по стременам - полу мертвецы.
- Где старшина? - Я толкнул коня, расчищая дорогу.
- Фаранги знают тайну черной смерти. Закляни нас, помоги нам,
фаранги...
- К мечети! Гайда к мечети! - надрываясь, кричал Гассан. Его смуглое
лицо казалось серым, глаз не узнать.
- Дайте дорогу таксыру к мечети. Где юз-баши?
- Умер, - глухо донеслось сквозь визг и плач, сквозь топот сдавившей
нас толпы.
- Ну, сотского, десятского, кто есть! Дайте дорогу, говорят вам!
Саллаэддин, замотав рот концом чалмы, неожиданно и резко ударил
нагайкой по головам. Людская стена рассеялась. Кони подхватили. Мы
вскакали в улицу. Замелькали низкие сакли. На первом же перекрестке - два
трупа, брошенные на камнях, дальше еще один, еще, еще... детский, с
запрокинутой головой. У мечети - кучка стариков и старух. Одна, хромая,
седые космы по ветру, бросилась к нам. Гассан сбил ее с ног конской
грудью.
Околица... Сзади - причитания и вой бегущей за нами толпы. Из-за
поворота уже показались первые ряды. Шатаются, падают, но бегут, тянут
руки. На сердце щемящая, тупая боль.
Я сдержал коня. Наши, галопом, уже спускались к мосту.
- За мостом - по верхней тропе, прочь от воды, Гассан! Я сейчас
догоню вас...
Толпа близилась. Я встал на стременах.
- Люди Анзоба! Ни я, ни товарищи мои - не лекаря, мы не знаем тайны
черной смерти. Нам нечем помочь вам. Но я обещаюсь немедля вызвать помощь
из Самарканда: мы направим туда путь, меняя коней на каждом привале.
Птицею домчится весть о вашем несчастье.
Остановились, стихли, слушают. Не все, конечно, понимали
по-таджикски; но и те, что знали язык, одно только, кажется, и поняли: мы
уходим. Какое-то незнакомое мне, на местном наречии, слово передалось
перекликом по рядам. И вновь, сразу, бешеным порывом рванулись люди и
побежали ко мне, подбирая с дороги обломки скал и скатанные булыжники.
- Белый пес... Убийца... Укрыватель тайны!
Камень ударил о ближайший откос... Я оборотил лошадь и, уже не думая,
но с той же щемящей, стыдной болью на сердце помчался к мосту. Жорж и
джигиты были уже на той стороне.
Долго еще доносился до нас жуткий вой брошенных нами анзобцев. Мы
ехали быстро, молча, не поднимая глаз, как после гадкого, позорного дела.
Разум волен доказывать: все же мы поступили плохо.
До Токфана, следующего и последнего по Ягнобу кишлака, часов шесть
пути. А если и в Токфане то же?
Гассан вздрогнул весь от такого предположения.
- Ты знаешь, этою весною я женился, таксыр. Жду сына, таксыр. Но если
в Токфане мор, клянусь головою отца, я прыгну в Ягноб вместе с конем.
Второй раз я не могу видеть черной смерти.
Жорж закусил губу.
- Погоди, Гассан. Прыгать-то тебе, пожалуй, не одному придется.
Оступились на спусках опененные кони: ведь целый день, гонкою, вверх,
вниз по камню, по пеклу, не кормя, не расседлывали... Но мы чувствовали на
себе черную, гнойную печать. И безжалостно щелкали нагайки по дымящимся
конским бокам.
- Гей, подтянись, не отставай, Саллаэддин... Путь долог... до отдыха!
Мы не смотрели на часы: взгляд - вниз, на тропу, под конские ноги.
Работает повод. Ходу, ходу... хватит ли конской силы до Фанского ущелья -
если в Токфане чума...
Темнеть стало. Фиолетовым пологом затемнела, перекрылась тропа.
Зачернел голубой Ягноб. Слышнее всплески перекатов. Падают тяжелые тени.
Кони храпят, оседая на задние ноги.
За поворотом в сумерках повиделся мост. Ужели Токфан? Мы не ждали его
так скоро...
Остановились. Там и сям мигают огоньки. Залаяла собака. У воды, на
том берегу, темная согнутая фигура. Окликнули: женщина. Отвечает спокойно.
- Давлят-мулла у себя? - вспомнил прошлогоднего знакомца, старшину.
- Только что вернулся, в закат. Будет рад гостю. Откуда вы?
- Из Мачинской волости.
- Будет рад гостю, - повторила женщина, укрепляя на плече кувшин. -
Объезжайте по мосту: я подожду вас.
Давлят - высокий статный старик - вышел на топот коней до оклика,
опознал меня сразу.
- Э-е, тура-шамол! Государь мой вихрь! - (Так прозвали меня - в горах
- туземцы.) - Не забыл мошову, джон мошову? Хвала судьбе за доброго гостя!
- Погоди благодарить, - ответил я, не трогаясь с седла. - Мы ехали к
тебе через Паср-оба и Анзоб: там черная смерть. Она надышала нам в лицо,
захватала нас своими руками. Мы не войдем к тебе в дом. Кто знает, может
быть, кто-нибудь из нас уже отравлен ею.
Старик обеими руками провел по длинной белой бороде.
- Воля судьбы, она судит. Сходи с коня. Позор был бы дому Давлята,
если бы призрак отогнал гостя от его порога. Безумный ищет смерти, но кто
прячется от смерти - безумец трижды.
- Ты принимаешь, в таком случае, трижды сумасшедших, - отозвался
Жорж. - Мы загнали коней, уходя от смерти во весь опор.
Подошедшие горцы приняли шатающихся от усталости лошадей. Нас ввели в
саклю. Давлят ушел распорядиться ужином. С нами остался сын его, Нурадда,
веселый плечистый горец, до глаз заросший черными вьющимися волосами. На
весть о приезде один за другим сходятся соседи.
- Да, лихо в Анзобе, - говорит Нурадда, не дожидаясь нашего рассказа.
- У нас в Токфане пока благополучно, больных нет. На завтра ждем русских.
- Из Самарканда? Уже?
- Э! что из Самарканда, из самого Финтибрюха! - лукаво подмигнул
горец. - Когда начался мор на верхнем Ягнобе - пожалуй, недели три будет,
- Давлят дал знать срочно в Самарканд: черная смерть идет. А с неделю - к
нам от Варзиминора весть. Прибыл в Самарканд высокий визирь. Ак-Падишаху
дядя родной, по именному фирману, с лекарями и сарбазами; напугались урусы
черной смерти, как бы не дошла до самого Ак-Паши. Идут походом на черную
смерть большою ратью... сегодня ночуют на Фане, завтра здесь будут.
- Кто же едет?
- Соуд-баба видел, выспросил, все твердо знает: четыре больших
человека, семь малых. Сарбазы не в счет. Большие люди - такие: старше
гарафа, главный ругатель, капитан большие усы, старший килистир. Во-о
какой человек! Соуд-баба говорит: маленький, маленький, брюхо толстое, на
носу четыре очки - шестиглазый человек. О! Баба спрашивает сарбаз-офицера:
"Кто такой? Почему шесть глаз?" Офицер говорит: "Ого! Старший килистир. От
него конец будет черной смерти. Все боятся, он, с шестью глазами, не
боится".
И Нурадда и туземцы, теснящиеся кругом нас, весело, заразительно
смеются.
- Чего же вам смешно?
- А как не смешно! Такие большие люди и далеко так - у-у, за тремя
морями, в Финтибрюхе - мора в Анзобе напугались. Черная смерть! Ну, пусть
черная. Прислали капитанов - каких! - с большими усами. Оге! Соуд-баба
говорит: усы как два хвоста верблюжьих.
- Э, молчи, Нурадда, - недовольно окликнул сына вошедший Давлят. -
Негоже так говорить о большом госте, да еще таком, что едет во спасение
больных. И что ты понимаешь в страшном? Ты неученый, как я неученый. Мы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг