Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                                  
Александр Морозов. 

                          Тимка-почтальон

   -----------------------------------------------------------------------
   "Знание - сила"
   OCR & spellcheck by HarryFan, 31 July 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда Тимка-почтальон еще только начинал свой обход, об  этом  узнавала
вся деревня. Места у нас под Калугой тихие, и  далеко  по  берегу  слыхать
было  ворчание  и  ругательства,  с  которыми  он  выходил  из  просторной
деревянной избы, над крыльцом которой пузырилась неровно прибитая жестяная
вывеска "Отделение связи".
   Собственно,  Тимка-почтальон  (а  по  возрасту  далеко  за  шестьдесят,
конечно, не Тимка, а Тимофей Степанович, да как-то на деревне так  оно  за
ним и осталось с детства, Тимка да Тимка. И то сказать, были у нас деды  и
много постарше его) - так вот, Тимка был человек  вовсе  незлобивый.  Даже
можно было наоборот сказать: вполне был  мягкий  и  уважительный  человек.
Работу свою уж годков тридцать, как исполнял, и все это время справно,  не
высовываясь, иногда даже и с деликатностью некоторой, хотя слова-то  этого
самого он, верно, и не знал.
   А ругался он  ругательски  только  с  одним  человеком  на  деревне,  с
Зинаидой, заведующей нашим почтовым отделением,  под  началом  которой  он
один только и состоял. И ругался он с ней каждый день в одно и то же время
- под вечер, когда выходил на  крыльцо  почтового  отделения  с  потертой,
черного дерматина сумкой на боку, набитой едва  не  битком,  -  деревня-то
наша пусть не верстами меряна, а все же не мала. О  чем  ругался  Тимка  с
Зинаидой, про то не знал никто. Да не очень и  допытывались,  потому  что,
несмотря на несогласия свои, связь деревни с большими городами держали они
прочно. Зинаида и сама в почтарях  состарилась,  годов,  может,  на  пяток
только позже Тимки почтарить начала.
   Ну, она как женщина грамотная вскорости в начальники вышла, но Тимка не
переживал над этим событием, а  продолжал  разносить  по  избам  кому  что
предназначит грохочущий мир за  лесами  и  дорогами.  Хотя  делать  это  в
Отечественную, да и долго после, было занятием не из веселых -  уж  больно
недобрым был грохочущий мир за лесами и дорогами  и  такие  часто  посылал
вести, что лучше бы уж и никаких не посылал.
   Досужие языки утверждали, правда, что не за просто так и не за ловкость
какую-то особую уступил Тимка пост начальника Зинаиде, а за новую казенную
фуражку - с добротной  тульей,  из  плотной,  государственной  материи,  с
невиданно блестящим  лакированным  козырьком.  Фуражка  эта  действительно
появилась на Тимке как-то вдруг, но было ли это результатом его сговора  с
Зинаидой или  просто  в  области  что-то  перепутали  и  прислали  в  нашу
глухомань  этакое  диво,  достойное  красоваться  на  голове   разве   что
начальника  крупной  железнодорожной  станции,  -   сказать   в   точности
невозможно.  Тимка  со  своей  начальницей  не  любили   разговаривать   с
посторонними на некоторые темы. Не поддерживали они таких разговоров, да и
все тут.
   А промеж себя все ж таки ругались. До скандалов, конечно, не  доходили,
как скажем, в продуктовом, где уборщица  Маруся  чуть  ли  не  через  день
напивалась розового портвейна и ревела белугой, приткнувшись  на  лавке  у
входа. А только чем дальше, тем больше стали  примечать  на  деревне,  что
Тимка поварчивает на Зинаиду, как  лесной  ворчун  какой.  А  потом  уж  и
ругаться начал. Потом уж так и привыкли - как слышат у почты Тимкин  голос
на раздраженных тембрах, так и  знают,  что  он  обход  начинает.  А  чего
ругался, и не  поймешь  толком.  "Стареет,  видно",  -  решили  многие.  И
правильно, в общем-то, решили. Старел Тимка здорово. На глаз было видать.


   Уже давно дали  и  третий,  и  четвертый  звонок,  уже  капельдинеры  с
решительным видом вставали на пути опаздывающих, давая  последним  понять,
сколь презренны  они  в  глазах  почтеннейшей  публики,  уже  почтеннейшая
публика   громом   овации   встретила   любимого   маэстро,   стремительно
пробирающегося к дирижерскому пульту, а у опустевшего подъезда, в молочном
свете ламп и хороводе падающего снега, все не  расходились  надеющиеся  на
лишний билетик. Надежда, казалось, и не  думала  покидать  их.  Вот  какой
энтузиазм вызывал  любимый  маэстро  у  столичной  публики,  энтузиазм  и,
естественно, любовь.
   И вот, когда  адажио,  это  горное  озеро,  не  замутненное  ни  единым
всплеском страсти, готово было исчерпать себя в цедящих  по  капле  тишину
огромного зала движениях дирижерских рук, когда замершие люди в  зале,  на
сцене, у радиоприемников с почти уже невыносимым напряжением ожидали  того
единственного жеста, который позволит звенящему потоку жизни вырваться  на
свободу в финальной части  симфонии,  лицо  дирижера  стало  по  цвету  не
отличимо от его белоснежной манишки.
   Подминая собою нотные листы и опрокидывая пюпитр, маэстро стал медленно
запаливаться, поворачиваясь всем телом на бок и уже  хрипя.  И  когда,  на
ходу подхватывая под талию, к нему подскочил первая скрипка,  маэстро  был
уже мертв.
   Умер от острой сердечной  недостаточности,  -  сказали  врачи.  И  была
суматоха и скорбь, и медленно  плывущая  от  Большого  зала  Консерватории
процессия, и разрывающая душу музыка. И полетела телеграмма о смерти  сына
отцу маэстро, простому крестьянину, живущему в укромных российских  краях,
в деревню, что стояла за калужскими лесами.


   В рассказе нашем не должно быть ничего сверхъестественного, поэтому  мы
тут же должны приподнять завесу таинственности над  единственным,  неясным
пока читателю обстоятельством. Обстоятельство  это,  а  именно  постоянные
препирательства  Тимки  со  своим  начальником  Зинаидой,  при   ближайшем
рассмотрении не содержит в себе ровным счетом ничего таинственного. Просто
Тимка - дело житейское, пристрастился-таки к розовому  портвейну,  который
стоял всегда на полках нашего продмага. Одно это было бы еще  ничего,  тем
более, что и попивал Тимка розовое зелье весьма умеренно.  Но  он  полюбил
принимать свою ежедневную порцию именно перед  разносом  почты.  Ему  так,
видите ли, веселее работать было. А  тут  уж  Зинаида  усматривала  прямое
нарушение трудовой дисциплины, ну, и по принципиальности своей стала Тимке
выговаривать. Вот поэтому-то и он, выходя из почты, прежде чем отправиться
по деревне, пошумливал на Зинаиду на раздраженных тембрах.
   Война эта ихняя велась ими, впрочем, на вполне келейном уровне, так что
оба вроде бы и пообвыклись с ней.
   Вот и  на  этот  раз,  уловив  знакомый  запах,  Зинаида  выдала  Тимке
очередную порцию своих риторически  горьких  упреков,  а  Тимка,  приладив
сумку и выйдя из избы, ответил ей коротким отрывком из репертуара  лесного
ворчуна. Затем, неодобрительно осмотрев природу,  превратившую  с  помощью
трехдневного осеннего дождя  деревенский  большак  в  беспролазную  грязь,
Тимка основательней приладил форменную  фуражку  и  пошел  пробираться  по
знакомому маршруту.
   Почту, несмотря  на  бездорожье,  разнес  быстро.  Оставалось  зайти  к
Семенычу, к дружку Тимкиному, хорошему человеку и  уважаемому  на  деревне
деду. И все время пока разносил почту другим, не  хотелось  Тимке  даже  и
думать о том, как он пойдет к Семенычу. Еще  на  почте,  украдкой  отогнув
заклеенный  угол  телеграммы,  прочел  Тимка  никудышное  для  его  дружка
известие, что в столице скончался от разрыва сердца его сын. Семеныч часто
рассказывал о своем сыне, дирижере, и вечерами старики подолгу  обсуждали,
кто в городе считается главнее -  дирижер  или  актер.  Чаще  всего  после
всестороннего обсуждения оба склонялись к тому, что дирижер  уж  никак  не
менее, чем актер. "А то и поболе станет", - добавлял кто-нибудь из них,  и
оба расходились удовлетворенные.
   И вот теперь надо было идти к Семенычу и волочить к нему эту  негодящую
бумагу с такой плохой вестью.
   Помялся, помялся Тимка, а делать нечего, надо идти к Семенычу.  Раскрыл
калитку, шуганул бросившегося под ноги пса и толкнулся в незапертую дверь.
К Семенычу он ходил запросто, без стуков и извещений.
   Дружка своего застал он сидящим в раздумье перед клеткой  с  кенарем  и
стругающим какую-то дощечку. "Ну что, Тимка,  письмишко,  что  ли,  принес
какое?" - спросил его Семеныч, важно разглядывая свою  работу  и  даже  не
оборачиваясь к вошедшему.
   Тимка огорченно  пошамкал  губами  и  хотел  было  уже  достать  плохую
телеграмму со дна опустевшей сумки, но  вместо  этого  сказал:  "Да  не-е,
Семеныч, кто тебе, хрычу этакому, сообщать  что  будет.  Вишь,  сидит  как
бирюк какой,  давай-ка  лучше  хлопнем  по  маленькой,  у  тебя-ить  вчера
оставалось". Не умел Тимка огорчать своего друга. Несчастье не должно было
случиться. Сын старика не мог умереть.
   Семеныч обернулся к Тимке и хотел было уж обсудить его предложение, как
вдруг увидел, что почтальон грузно оседает на скамью, губы  его  беззвучно
шевелятся, а правая рука  с  желтыми  потрескавшимися  ногтями  беспомощно
лапает стеганку, на том месте, где должно  биться  сердце.  Через  секунду
слезливые охи и ахи  Семеныча  уже  не  доходили  до  Тимкиного  сознания.
Сознание ушло от него. Ушла и жизнь.


   ...И вот, когда адажио,  это  горное  озеро,  незамутненное  ни  единым
всплеском страсти, готово было исчерпать себя в цедящих  по  капле  тишину
огромного зала движениях дирижерских рук, когда замершие люди в  зале,  на
сцене, у радиоприемников с почти уже невыносимым напряжением ожидали  того
единственного жеста, который позволит звенящему потоку жизни вырваться  на
свободу в финальной части  симфонии,  лицо  дирижера  стало  по  цвету  не
отличимо от его белоснежной манишки.
   Только мгновение длилась эта пауза. Что случилось за это мгновение?  Мы
ведь еще мало знаем о том, что может и чего не может человек.
   Отчаянье старика-почтальона отвело  беду  от  его  друга.  Но  беда  не
исчезла бесследно, а ударила в того, кто стал у нее на пути.
   И  был   блестящий   финал,   и   пространные   рецензии   музыковедов,
глубокомысленно рассуждающих о редкой сосредоточенности дирижера в  момент
перехода от адажио к аллегро виваче, и было письмо от  отца  из  родной  и
забытой деревни.
   Отец писал, что телеграмму сына он получил и очень рад, что у него  все
в порядке. (Читая эти  строчки,  маэстро  слегка  пожал  плечами.  Никакой
телеграммы он, сколько помнил, отцу не посылал. "Или у отца  склероз,  или
на почте что-то напутали", - подумал  он.)  В  письме  отца  среди  прочих
новостей сообщалось, что в одночасье умер Тимка-почтальон, хороший человек
и нелукавый работник. Смерть, как заключила медицина, наступила вследствие
острой сердечной  недостаточности.  Отец  далее  писал,  что  за  истинную
причину посчитали в деревне тимкино  злоупотребление  вином  да  несладкие
годы, легшие почтарю на плечи.

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 13.07.2001 17:37


Части


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг