Какое-то время Данила ничего не видел - или просто не понимал того,
что навязывало ему зрение. В голове почему-то не замирал ноющий звук,
похожий на свист рассекающей воздух стали, - еще несколько секунд подряд
Даньке казалось, что секира до сих пор летит. Потом он как-то сразу, очень
ясно увидел перед собой обнаженную женщину - ее тело было странно
двуцветным. Вверх от пояса - черным от разметавшихся волос. Ниже пояса -
красным, густо усеянным непонятными брызгами. Женщина была живая. Ее лицо
искривилось, и Данька услышал знакомый полудетский, кошачий голос:
- Надо же... она была беременна! Ну ничего, милый: у нас тоже будет
ребенок. Я воспитаю сына великим и грозным воителем...
Данила ничего не ответил: он только взмахнул руками, словно защищаясь
от кошмарного видения. Просто дернул рукой - бездумно и подсознательно.
Прекрасная воительница Смеяна не закончила своей речи. Маленький и
удивительно острый ножичек с костяной ручкой навсегда застрял у нее в горле.
XV
На ту пору было, на то времячко
Прилетел тут голубь на окошечко,
Начал по окошечку похаживать,
Человечьим языком поговаривать:
- Молодой Михайло Потык, сын Иванович!
Ты играешь, молодец, прохлаждаешься,
А твоя молода жена Лебедушка преставилась.
Сказание о богатыре Михайле Потъке
Земля была мягкой, и деревья едва держались корнями. Они гнулись и
роптали, когда Данила цеплялся за нежные ветки, упирался ладонями в гулкие
стволы, задевал плечами стонущие сосны. По лесу идти труднее, чем плыть, -
напрасно он выполз из воды на жесткий берег: тяжелый папоротниковый лес уже
почти смыкался над головой, захлестывая сверху черно-зеленой паутиной;
увязая чуть не по колено в сырую землю, Данила пытался двигаться быстрее, по
широкой петле удаляясь в чащу все дальше от страшного починка на озерном
берегу, от стынущих трупов на дощатом забрызганном полу. Там, по-прежнему
привязанное к лавке, остывало мертвое тело Михайлиной жены - Данила не смог
приблизиться, он увидел только: потемневшая ручка топора торчит из груди...
Замершие черные глаза смотрели почти ласково - словно и не был Данила
виноват.
Дядька Сильвестр нашел его под старой липой за ручьем - недолго
пролежал Данила без памяти, обрушившись навзничь, горячим лицом в сухую пыль
мертвого муравейника. Он пришел в себя от очередного сильного толчка -
сквозь чернильные разводы тошнотворной мути увидел перед глазами слипшийся
от грязи седой загривок косолапого старосты, дотащившего его на горбе до
самой избушки Потыка. Здесь Даньку мягко уложили спиной в траву, и теплый
край чарки коснулся его губ: он судорожно глотнул и закашлялся, едва не
захлебнувшись медом - желтое пятно, светлевшее над ним на голубом небесном
фоне, приблизилось и прояснилось. Данила увидел перепуганное личико Бусти.
Девчонка склонилась ниже - развившийся светлый локон опустился и защекотал
у виска - быстро затараторила, шмыгая острым носиком и вытирая тоненькие
слезные дорожки на щеках:
- Дядько, проснись! Ой, да что же делать... помоги скорей! Я одна
боюсь!
Как смешно у нее прыгает подбородок, медленно подумал Данила. А
мордочка вся мокрая - на губах должно быть солоно от слез.
- Дядька Потык заболел! Он разум потерял... Я его боюсь, он кричит
страшно так! Медведю повелел себя к дереву привязать... А теперь плачет и
ругается! Дядька Данилушка... ну же, пожалуйста, проснись, миленький!
Медовый глоток жарко-золотистым сгустком прошел по горлу вниз, насухо
выжигая слезы, оставляя долгий терпкий след на языке... Данька с усилием
подтянул ноги, вцепился в дрожащее Бустино плечо, приподнял голову и увидел
страшного человека, привязанного к дереву цепями - совсем рядом, в дюжине
шагов. Человек глухо кричал - почти ревел, слепо мотая головой: вьющиеся
волосы прилипли ко лбу, кудрявая борода намокла от пота и слез. А толстая
цепь намотана вкруг тела в десятки оборотов, она прижимает и вдавливает
спиной в шероховатый древесный столб - корявые звенья впились в грудь и
медленно рвут белую рубаху на плечах... Сбоку дерева не черная тень -
гигантский медведь с обезумевшими глазами вцепился в свободный конец цепи
обеими лапами - уперся в землю и тянет на себя, не выпускает рвущегося
пленника на свободу!
- Пусти... Потап, проклятая тварь, - пусти меня! Я должен, должен
уйти! - услышал Данила и почти сразу встретился глазами с привязанным
человеком. У брата были чужие глаза - тупая сосредоточенность мерцала в
глубине серого взгляда, какая-то вязкая и тягостная решимость.
- Данила! И ты здесь, братишка... - Потык побледнел; пошевелился и
тряхнул головой, словно припоминая... Даньке показалось: на миг болезнь
отступила, выронила на свободу Михайлино сердце - и названый брат заговорил
прежним голосом: - Почто голову повесил? Да уж знаю, знаю... Не уберег ты
мою жинку... Не сумел. Впрямь долбил Данила - да вкось пошло долбило...
Ха-ха!
Он снова поник крупной головой на сцепленную грудь - и вдруг рванулся
вперед - так, что в предсмертном ужасе затрещала сосна - бурого Потапа
дернуло цепью, сбило с ног.
- Сволочь! Гад подземный, не упас мою Лебедушку! Гад... змей
похотливый - а еще братом назвался! А-а-а, пусти! Пусти, косолапая свинья,
- я убью его, придавлю!
Данька слабо махнул рукой, уцепился за мягкие ветки. Покачнулся и
закрыл ладонью лицо. Снова показалось - секира до сих пор летит перед
глазами, медленно вращаясь и отблескивая полумесяцем лезвия... Он захотел
повернуться прочь, быстро побежать и упасть с обрыва в милое, мягкое озеро
- чтобы больше не дышать. Не слышать странного ноющего звука - скольжения
заточенной стали сквозь воздух.
- Нет, постой! Брат, подожди! - вдруг крикнул Потык за спиной, и
Данька обернул слепое лицо. - Прости меня, это все тороканские чары... Я
знаю: ты не виноват! Не хочу тебя осуждать - это болезнь душу мутит!
Прости... не оставляй меня.
Брат сделал глубокий вдох - цепи задрожали на раздувшейся груди. Он
поднял голову, и Данька увидел, что из носа у Михайлы тихой струйкой сочится
кровь - жилы на шее и на лбу вздулись, как от величайшего напряжения сил.
- Слухай меня, братишка. Я с Лебедушкой по ихнему закону обручился -
иначе хан не отдал бы мне племянницу. Теперь, видишь, тамошние чары на
сердце насели, одолело бесовское заклятие. Сам виноват - саморучно
свадебный договор подписывал... А всему виной баба, зазноба сердечная - не
хотел гвоздь в стену, да молот вогнал!
Данька почти не слышал - не мог оторвать глаз от тяжелых серебряных
обручей, стягивавших Потыку лодыжки - совсем как хомуты каторжных кандалов.
Показалось вдруг: кожа под браслетами потемнела, будто от ожога. Точно такие
обручи на ногах у мертвой женщины, что сидит сейчас в холодной комнате в
Малковом починке...
- Эх, Лебедушка моя... брал жену денечек, да проплакал годочек! -
Потык растянул в улыбке непослушные губы. - Не хотел иноземку за себя
брать, не хотел ее любить... Куда там! Будешь любить, коли сердце болит. Вот
теперь и в могилу вместе ляжем - живой Михайло с мертвой жинкой... А иначе
нельзя - проклятье душу клонит.
"Брось ее, забудь. Ты не язычник - а над крещеными поганое волшебство
не властно..."
- Не могу забыть, Данила. - Потык словно услышал Данькины мысли. -
Каждый сам над собою власть выбирает. Я, дурак, свой выбор сделал - идти
мне теперь в починок за мертвым телом, да везти его в Калин к тороканским
жрецам. С каждым часом заклятье сильней... рассудок уже мутится. Недолго
осталось теперь. Через три дня зароют нас с Лебедушкою в ханскую гробницу -
и делу конец. Жил-был Михайло Потык, да из ума и выжил. Все жилы порвал.
"Это моя вина, Михайло. Я знаю, что мог спасти твою жену... Я искуплю.
Поеду вместо тебя в Калин".
- Эка выдумал! Ты это брось! - Михайло попытался грозно сдвинуть
брови. - Тебе теперь заместо меня оставаться, Колокира поджидать! Посиди,
прошу тебя, в избушке, пока гость не явится... Уж я больше не могу: сердце
наружу рвется, до бедной Лебедушки тянется. Заклятье в дорогу тащит - и
давно бы ушел, кабы не привязь. Вот - Потапу повелел держать на цепи до
твоего прихода - а иначе нельзя на месте усидеть! Поэтому - сам посуди...
кто, кроме тебя, царские Стати у грека воспримет? Кого мне просить - Бустю?
Либо медведя?
"Не хочу стати. Не нужно, бесполезно. Я виноват, Михайло..."
- Замолчи, брат. За жену всякая вина на мужа падет. - Потык помолчал,
качнул головой: - Нельзя мне было ее в починок пускать! Сидела бы здесь,
так нет - подняла крик! Мол, скучно в глуши, пойду от вас, медведей, -
среди людей поживу... И так . уговаривал, и эдак - зазря все. Железо
уваришь, а строптивой жены не уговоришь. Дурень я горький, Данька. Видать,
мы с тобой два сапога пара - оба на леву ногу!
Он вдруг потемнел лицом, захрипел и провис на цепях - мутная волна
накатила было в глаза, да снова схлынула - уже ненадолго.
- Ты прости меня, братишка. Втащил я тебя с головой в нашенские забавы
кровавые... Не гневайся. Прошу тебя: напоследок помоги - дождись Колокира,
отвези его Стати в Престол-град, да боярину Добрыне Злату Поясу передай...
Утешь сердце мое, Данюшка: обещай мне!
Данила ничего не ответил. Он наконец оторвал мокрую ладонь от глаз и
прямо глянул Потыку в лицо.
- Спасибо тебе, братец названый. Помоги Господь. А теперь... мне идти
надо - обручи ноги жгут! - Михайло сжал кулаки, потянул застонавшие
звенья. - Данька, в домике на столе черепок меду стоит... Принеси его
Потапушке... да не под нос, в сторонке поставь.
Всего-то на мгновение медведь оборотил морду вбок, потянулся носом на
медовый запах, ослабив в ужасных когтях провисшую цепь, - и сразу Потык
ударил плечом, мотнув головой с оскаленными зубами: визг железа по
растерзанному дереву, взрыв железных осколков и щепы! Звенья вырываются из
когтей, брызги летят в стороны, медведь прыгает вперед, загребая лапами
разлетающиеся оковы - но Потык уже свободен, он делает первый шаг прочь, он
движется к избушке... На ходу стряхивая обрывки цепей, жестко задевая Даньку
тяжелым плечом, движется к домику: широкая фигура, бегло просветлев на фоне
распахнутой двери, теряется внутри, и на несколько секунд все замирает.
Медведь испускает глухой стон и с размаху тяжелой лапой высекает из старой
сосны дождевой поток колючей крошки. Данька поворачивает голову вослед
брату...
И видит вскоре, как из полумрака хижины на порог вываливает, сдержанно
лязгая и позванивая обостренными гранями стали, это странное незнакомое
существо - голубовато-серые бронированные пластины в разводах чернения,
тускло серебрящийся кольчужный подол до колен, русые волосы выпущены из-под
шлема поверх чешуйчатого брашна... Впервые в жизни Данила увидел русского
богатыря в боевом убранстве - не жалкого лесного вора, не циничного
профессионала-дружинника, а именно богатыря - страшную и одинокую машину
славянской геополитической защиты. И Данила - не сразу, медленно привыкая,
узнал его. В памяти замелькали забытые картинки из детских учебников, эти
дешевые пародии на былинный образ: да, ярко-алый стяжок-яловец наверху шлема
- он даже не шелохнется на ветру! Да, тяжелый округлый щит с размашистым
крестом по червонному полю: он так велик, что не пролезает в дверь и выходит
наружу лишь с массивным куском треснувшего косяка... Четырехконечный крест
словно сплетается из перевитых белых лилий с троичными чашечками
лепестков...
От внезапного свиста Данила вмиг оглох и даже ослеп: этот свист -
почти рев - вдребезги разнес привычные лесные шумы, разом всколыхнул в небо
тучу перепуганных птиц! Медведь рядом медленно осел в траву, мотая головой,
а Данька услышал, как откуда-то из глубины леса донесся ответный рев -
горячий конский храп, радостное ржание соскучившегося зверя! Когда жеребец
вылетел из чащи на поляну, Данька отвел глаза - показалось, они заболели от
жаркого плеска солнечных бликов по шелковым вороным бокам. С лету развернув
тяжелый круп, вороное чудовище задело угол бревенчатой избушки - и домик
мгновенно завалился набок, сползая соломенной крышей набекрень .
- Данила! Медведя оставляю тебе в услужение - корми его да
воспитывай! - Широкая конская грудь мягко двинула Даньку в плечо,
бронированный всадник склонился откуда-то сверху, с башенной высоты боевого
седла, и вновь загремело из-под стального шлема с низким налобником: -
Колокиру за меня поклонись. Когда он явится - ты и сам угадаешь, что
сказать. А меня не забывай, помни - в человечьем сердце и далекое близко...
Снова счастливо взревел жеребец, перед глазами цветной полосой
мелькнула расшитая сбруя в серебристых пластинках, закованная в сталь
подошва в тяжком шишковатом стремени, какие-то белые ленты в конском
хвосте... Копытный грохот оглушил Даньку - он еще долго стоял в облаке
оседающей пыли, сжимая в ладони что-то маленькое и теплое, оставшееся на
память от Михайлы Потыка. Данила чувствовал: это "что-то" - вещь непростая.
В самый последний миг брат молча протянул Даньке крошечный предмет, мягко
просветлевший на дне железной рукавицы.
Данила не спеша разжал пальцы. Расправил в руках узкую матерчатую
ленту, свернутую в клубок. Похоже на детский поясок: по светлой ткани
плотной тесемки струилась вышивка - какие-то мифические животные. Пляшущие
головастики с женскими грудями.
XVI
Клали они заповедь великую:
Коли один из них наперед умрет,
То и другому идти во матушку сыру-землю
Со тоим со телом-то со мертвыим...
Сказание о богатыре Михайле Потъке
Наверное, он уже несколько часов стоял у покосившегося окошка, глядя,
как в озерную воду медленно опускаются розовеющие сумерки. Тонкие кустики
верболиза над обрывом перестали трепетать и замерли в малиновом стекле
заката - в меркнущей лесной тиши разом загудел комар, волнами поднялся из
травы - черными суетливыми точками замелькал на фоне затекающего за
горизонт солнца. Данила глядел прямо на падающее светило - он боялся
смотреть куда-либо в сторону. Потому что слева, вдали, над розовым зеркалом
озера, вертикально в небо ползли тонкие струйки дыма - там был рыбацкий
починок и холодная комната с пятью трупами. А справа... нет, тоже больно
видеть. Справа - совсем близко, под согнувшейся березой сидела заплаканная
Бустя, утешая сонного и отупевшего от горя медведя: в траве рядом с черным
силуэтом зверя мутно светлела ее головка с туго заплетенной косицей.
Данила отошел от окна и сел на прохладные доски банных полатей,
покосился на узкий стол - на свежей скатерти сахарной коркой подсыхал
разлитый мед - всего несколько часов назад они пили с братом за встречку...
а сейчас Михайло, должно быть, серебряной грудой металла летит сквозь лес,
проницая чересполосицу древесных теней - с холодной ношей на руках. Везет
тело своей жены-иноземки за большую Влагу, за горы Малой Челюсти в
тороканский город Калин. Через три дня он ляжет с ней в общую супружескую
могилу в заговоренной черте ханского некрополя. Крещеный славянин - в чужую
азиатскую землю, в тень монгольских идолов, на алтарь которых ради
несчастного брака он вынужден теперь принести свою душу...
Данила горько задумался, машинально разматывая в пальцах вышитую
тесемку с головастиками, драгоценный подарок Михайлы Потыка. Очень похоже на
какой-то особый знак, на значимую примету - по длине как раз хватает, чтобы
завязать ремешок на шее... или нет: на голове поверх волос, как хипповскую
фенечку. Может быть, именно по этому знаку Колокир должен распознать в
незнакомце связного посланника от крещеных славян? Данька приложил полоску
ткани ко лбу, обернул вокруг головы и завязал концы на затылке. Даже удобно
- в глаза не лезут волосы... Кстати, здесь они отрастают чуть не вдесятеро
быстрее прежнего: русая челка закрывает уже пол-лица! Данила захотел
улыбнуться, но вдруг раздумал - словно сонной рукой коснулось спины
нехорошее предчувствие. Показалось: за ним сейчас наблюдают.
Так и есть: через мгновение снаружи под окном что-то слабо пискнуло,
глухо бухнуло о стену - недоброе рычание медведя, сдавленный стон и треск
раздираемой ткани! Тут же на порог влетела перепуганная Бустя, позабыв
вытереть все еще красные от слез глаза:
- Дядько Данила, Потап опять гостя дерет! Через миг Данька уже был
снаружи - с лету влепив медведю веского пинка в дрожащий от раздражения
зад, принялся отдирать зверя от обмякшего грязного путника, уже
запрокинувшего набок серое лицо с заведенными глазами.
- Потап, забыть твою мать! Фу! Оставь гостя, хрен берложный! - заорал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг