на раскаленной, стонущей и звенящей от жара березовой полке... Уф-ф! -
кисло-пахучая волна кваса желтой пеленой развернулась перед глазами,
накрывая с головой, забивая глаза и уши радостными брызгами, ядреным духом
перехватывая горло! Фыркая, слепо мотая головой, Данька завозился на горячих
досках - и сразу широкая ладонь густого веника как лопатой накрыла его по
черепу: лежи, не дергайся! - Киселем, киселем лежи! - пророкотал, содрогая
стены, зычный голос, и тут же разом яростно зашипело из печи, повалило
колючим хлебным паром. - Тебе какого парку, Данько? Лесного аль полевого?
Вешня либо зимня? А может - древесно-стружечна, с можжевеловой колюкой? -
Куда там отвечать! - Данька едва успел выплюнуть набившиеся в зубы
березовые листья, как обжигающим игольчатым дождем жестоко хлестнуло по
разогретым пяткам. А! Потык, сука! пощади! Ха-ха, сейчас! Пощажу пониже
спины да наотмашь! - Снова бьет, фашист, по пяткам, да с оттяжкой,
придерживая на коже мягкий дожигающий веничек... Не лежи комом, лежи
россыпью - иначе спечешься, равно пирог с яйцами! - Да бес с тобой,
Михайло: жги насквозь! Все равно спина уже пыхает изнутри пузырями, словно
блин на сковороде, и в щеках игристо покалывает расходившаяся кровь... Дх,
прижигает кожу на груди дотла раскалившийся ключ на цепочке, и самые дорогие
члены организма только что не скрипят от жары, прижатые к пылающей лавке!
Жги, жги, Михайло, - чтоб те черти так жигали на том свете! - Ха, черти
тако-то не научены - по-нашему, по-русски... Да не прикрывайся ты ручонкой
- ягодица не малина, не опадет! Больно, говоришь? На то и бьют, что больно!
Потапушка, угости гостя кваском, а то разболтался совсем...
- Р-раз! - тут же жахнуло в голову мягкой пахучей волной, накрыло по
плечам теплыми росплесками; мокрый похудевший медведь, отбросив в угол
трехведерную шайку, грозно надвинулся к изголовью, перебрасывая в когтях
кустистый веник в росяной испарине.
- Куда?! Лежать! - Тяжелой бестрепетной дланью взволновавшегося было
Даньку придавили обратно к дымящейся лавке. - Ишь, вскочил как пузырь от
дождя... Отдыхай, здоровьица набирай - зараз мы тебя в четыре руки
постегаем (продольный удар веником по спине "с прикладом" ладони сверху).
Потревоженное плечико залечим (еще один...)! На распаренные кости и мясо
глаже льнет (серия звонких ударов внахлест по пояснице)! А как же: и в бане
не без добрых людей. Вот и Потапушка у меня знатный костоправ, даром что
самоучка!
- По... пощады... - Слабый стон Данилы задохнулся в веселой чехарде
ударов, в шуршании листвяных, капельных, колючих ворохов. "О, ужасная
смерть!" - подумал он, когда сверху нависла жуткая, перекошенная от
старательного сосредоточения сил клыкастая медвежья пасть, сочащаяся слюной,
- с завидной энергией зверь методично и часто лупил Даньку по плечам, то и
дело неловко задевая веником по онемевшим от жара ушам. В ушах звенело
громче, чем из гудящего жерла печурки, - вдруг хлопнула, вылетев наружу,
тесная входная дверца, и столб холодного воздуха снаружи рванулся навстречу
погибающему Даниле.
- Аида в реку! Быстр-р-ро! - заревел под потолком голос Потыка, и
Данька помолодевшей птичкой спорхнул с лавки за порог, босыми ногами в
нежную изумрудную траву - за плечами ни следа прежней боли и тошноты,
только урчание поспешающего вослед медведя! Рывком, бурливым цветным потоком
мелькнули деревья, деревянные перильца, белый куст у самой воды - и ах!
распахнулась под ногами темно-зеленая переливчатая пропасть с солнечной
рябью по волне, только бы успеть перегнуть тело головой вниз, в обожаемую
сине-холодную свежесть... - Полевее сигай, мимо коряги! - истошно орет
вослед Потык, но уже поздно: взрыв искристого холода сладко обнимает Данилу
и на миг уводит прочь из этого и всякого мира... Но тут же морда фыркает в
воде, и ноги взбалтывают под собой перетревоженную глубину - вверх! вверх!
наружу к солнцу, к воздуху! Ух и холод... В голове светло и гулко -
бездумным зверем поспешно карабкаешься наверх по раскисшей глине ступеней, а
у входа уже медведь с веником наперевес... вдруг - что это?! Белым
дымящимся комом пронеслось мимо, от порога к обрыву - да это ж Потык,
сверкнув голой задницей, завертелся в лихом прыжке и упал вниз, за обрыв
берега... хлоп! словно бомба рухнула в болото!
А в бане посветлело, однако жар по-прежнему висит под потолком, и
косолапый приятель, виновато клоня долу клыкастую морду, вежливо подает
чистое полотенце. А кто мне давеча в плечо вцепился, а?! Косолапая сволочь
прячет оловянные глазки и по-суседски громоздится рядом на полке, прижимаясь
размокшей жесткой шкурой. "Бес бы тя драл, хрен берложный!" - устало думает
Данька, радостно размякая на скамье... И жар будто в радость идет -
начинаешь чувствовать тонкий медовый припах кваса, звонкую струю березового
душка от подсохшего веника и темные полутона в аромате дубовой закваски в
шайке на полу...
- Чаво расселся, гость дорогой?! Чаво опечалился?! Не грусти: горе
только рака красит! - снова загудели стены, и русский дух клубами пара и
брызг ввалился в избушку гораздо прежде самого Потыка. - На-кось тебе
веничек в лапы, нынче твой черед крыльями махать. Будем зараз медведя мыть!
Медведь с потрясающей живостью полез под лавку. Однако от добрых людей
не уйдешь: в четыре руки огромная туша с усилием извлечена за задние лапы
обратно - под струи воды и пара, под агрессивный прессинг молодых веников!
Лупи, лупи мохнатого! Бей мельчей - собирать ловчей! Мыльная волна накрыла
его с головой, и на зубастой голове со слипшимися ушами мигом выросла
косматая шапка пены - помолодевший Данька ободрился: запрыгал вокруг
ревущего зверя, примеряясь к шерстяным бокам тяжелыми ворохами дубовой
листвы.
- Ишь, грязи накопил! - торжествовал Потык, охаживая косолапого по
раскисшему загривку. - Землей зарос, хоть репу на шее сей! Ну да это не
беда. Грязь не сало: потер - отстала! Кваском его попотчуй, Данька!
Нет, не успел Данила обрушить на животное заготовленную бадью с
темно-янтарной жижей - слепо тыкаясь в стены, медведь наконец нащупал узкую
дверь и с порога сиганул в воду - река всколыхнулась от края и до края, и
Даниле показалось, что высокий берег сейчас обрушится в воду вслед за
ревущей кучей намыленной шерсти.
- Дело бывает - и медведь летает! - удовлетворенно подытожил Потык,
отдуваясь и присаживаясь рядом.
- Только не в гору, а под гору! - подхватил Данька, вдруг припомнив
вторую часть этой поговорки. Наверное, в детстве слыхал от деда. И вот на
тебе - кстати пригодилась.
- Банька и червяка живит, - хмыкнул Потык, косясь на разомлевшего
гостя. - Никак, зажило плечо твое, Данька-коваль? Погоди, мы его еще доброй
похлебкой поправим... Бус-тя! Бу-стя!!
В дверь просунулась светлая головка, заморгала синими глазами.
- Бустька, неси скорей варево! Гость изголодался. Не евши и дятел
помрет. Только ты это... надела бы чего? Возьми там рушник, на липе сохнет.
Гордо тряхнув косицей, почти швырнула дымящийся горшок об лавку -
коротко глянула насквозь, как пионер-герой на немецкого оккупанта: чтоб те
подавиться, недобрый гостюшка! А вышитый петухами рушник обернула вокруг
бедер, по-детски не беспокоясь об обнаженной груди: отошла в угол и замерла,
скрестив руки на животе.
- Напрасно ты его кормишь, дядько Потык! Ведь коганый он, в личине
ходил по починку...
- Ты б лучше о похлебке пеклась: уж больно жиденька вышла! Крупинка за
крупинкой бегает с дубинкой, - в шутку гневаясь, проворчал бородатый
хозяин. - Ох, Господи Боже, каждый день то же: полдень приходит - обедать
пора! - посетовал он, поспешно приближая свою миску. Задумался на миг,
коряво перекрестил тарелки растопыренным двуперстьем и - замолк, размеренно
стуча в донце деревянной ложкой.
Данила не заметил, как прикончил свою долю - однако Потыка обогнать не
удалось. Обсосав последнюю косточку, тот старательно вытер бороду кулачищем
и смежил веки:
- Ох, жизнь тяжела. Погано мне донельзя: так от сытости ко сну и
клонит! Ужас.
- Спасибо. - Данька склонил голову и отодвинул миску.
- Все полезно, что в рот полезло. - Потык, протянув длинную руку,
сгрудил в кучу грязную посуду. - Бустенька, ангел мой, ступай ополосни
плошки, а мы с гостюшкой потолкуем по-искреннему, по-богатырски.
Напрасно Данила приготовился к расспросам - под искренним разговором
хозяин подразумевал всего лишь обращение к крепкому меду в особом горшочке с
выцарапанным на боку крестиком. С первым глотком терпкого травяного запаха
Данька безошибочно узнал первоклассный продукт с пасеки деда Пошуха - тот,
что по гривне за братину.
- Так и есть: дедушкин подарочек, - подтвердил Потык, подливая. -
Два дня тому заходил ко мне в гости, оставил черепок отведать. Нет меда
лучше боярского да с пасеки дядьки Посуха - у него пчелы песни поют! Сам
слыхал. Между первой и второй перерывчик небольшой. За встречку.
- За встречку, - промычал Данька, уже от края чарки отрывая губы.
Сглотнул. Поморщился. Выдохнул: - Дед Посух - это старичок такой, в
нахлобученной шапке?
- Он. Шапка и верно знаменитая - в такой, говорят, и коленям тепло.
Ты его, никак, на ягоднике встретил? Он там обычно шныряет. Муравьям шляхи
прокладывает да птицам дупла мастерит! Хе-хе.
- Строгий он, этот Посух. Меня наругал, - пожаловался Данька.
- Значит, поделом. Ну - за легкий парок! Эх, нет луковицы закусить.
- Я там с девкой одной гулял - вот Посух и осерчал. Держи луковицу, у
меня заначено. Всегда ношу. С легким паром.
- Ух. Гриб да огурец в брюхе не жилец. Вон под лавкой возьми еще в
кадушке - жаль, не успели просолиться. Никогда не успевают. За девку
осерчал? Небывалое дело - он обычно поощряет, если девка хорошая.
- Вот я не уверен, что хорошая - в лесу ее встретил. Посух сказал:
полуденица.
- Ха! Еще б не осерчать! Ну ты порхнул, не обдумавши. Пригрел змейку
на свою шейку. Небось Блуду подцепил? Хотя... откуда бы ей в лесу взяться,
она больше по посадам да по селам свирепствует.
- Не, не Блуда. Метанка.
- Ну, это еще ничего. Это ж медвянка-лихоманка! По мне, так и замуж
брать - весь век медок пивать! Хе-хе! Наливай, не дрожи рукой. У нас так:
глаза боятся, а рот радуется. Ну - за нашего брата, за добрых молодцев.
- Угу. Ух. Действует медок-то.
- Лечит. Слухай, ты мне расскажи про это, про изобретенье твое, а? Ну
страсть как любопытно. Правда ли, что твоя антавентова стрела коганую броню
насквозь проницает с трехсот шагов? Неужто? А верно ли, будто когань за это
изобретенье тебя со свету сживала, кузню твою спалила? Якобы ты секрет свой
кузнечный на медной табличке выковал да припрятал, а они за этой табличкой
теперь день и ночь рыщут?
Данила тихо замер, отставив опустевшую чашу. Потык тоже замолк, хлопая
ресницами - закусив вымазанный в меду ус.
- Не исключено, - проговорил Данька. - Скорее всего, так и было.
- Знаешь, давай-ка за тебя выпьем! - Михайло Потык хлопнул
непросохшей чаркой по столу. - Я как услышал, что ты этакое страшное
средство против хваленой коганой брони выдумал, сразу решил: найду молодца и
сердечно медом напою - вдоволь, самым наилучшим! А ты и сам ко мне гостями
- тут как тут. Молодец Данька!
Данила поежился на лавке и даже открыл рот, чтобы объясниться - но
Потыка не остановить.
- Просто чудо как рад встрече! Не верится даже: сам Данька-коваль в
гости забрел. Вот он медок - а вот и добрый роток! Ха-ха! Признаться...
ведь я, грешник, поначалу поверил Бусте, будто ты от когани ко мне прислан.
Будто со Свищем и Скарашем с утра только шептался, совет держал! Вот ведь
дура девка - чего придумала! Врет, что блины печет - только шип стоит!
- Это правда, насчет Свища. - Данила сказал и испугался внезапной
тишины. Даже слышно, как охнула в голос подслушивавшая под окном Бустя, - а
Потык чуть не облился медом из занесенной чаши: бросил чарку о стол, словно
обжегшись. Ух, мерзкая тишина, поморщился Данька. Даже обрадовался, когда за
дверью послышалось хрюканье и сопенье вздымавшегося вверх по обрыву медведя.
- Потапушка... слышь, чего Данька врет? - Потык обернул
обескураженное лицо к двери. - Дескать, он и впрямь со Свищем нынче
завтракал да противу нас с тобой коварное умышлял! А Свищ-де его за своего
поделыцика принял, во всем доверился как собрату!
Мокрый медведь замер на пороге, будто принюхиваясь к услышанному, -
потом вперил в Даньку удивленный взгляд желтых глаз и почесал затылок.
- Неужто правда? - Михайло в замешательстве намотал обслюнявленный ус
на палец. - Тогда... как же ты сумел Свища да Скараша с толку сбить, коли
ты по рождению - дубрович? Ваше-то племя и в торговом ряду лгать не научено
- не то что коганого каменошу обхитрить!
- Да вот удалось, как видишь! - быстро сказал Данька, зачем-то
заглядывая в свою чарку. - У меня... заклинание одно было, волшебное
снадобье. С его помощью и врать научился.
- Потап, стоять!!! - вдруг заорал Потык, бросаясь с места наперерез
бурой туче, метнувшейся от порога к столу.
Данила вздрогнул: рядом жарко разверзлась клыкастая звериная пасть!
Загребая по столу страшными лапами, медведь с ревом бросился на Даньку - но
бородатый Михайло успел как раз вовремя: заслонил широкой спиной, упираясь
толстым локтем в мохнатую шею зверя.
- Стоять, леший! Тихо! Шутка это была, пошутил наш Данька! - быстро
проговорил он, судорожно нащупывая свободной рукой что-нибудь съедобное на
столе; ухватил недоеденную луковицу, с лету обмакнул в мед и затолкнул в
хрипящую пасть: - На-кось, Потапушка, полакомись немного! Закуси горе
луковицей...
Медведь, ощутив в пасти лакомое, тихо застонал и обмяк. Потык осторожно
развернул его мордой к выходу:
- Поди, ангел мой, в лесочек - собери нам малинки к ужину...
Ощущая, как стекает по ребрам холодный пот, Данила одним махом осушил
остатки меда в чарке.
- Забыл тебя предупредить... - Михайло вернулся к столу, ободрительно
похлопал по плечу: - Потапка никакого вранья на дух не выносит. За триста
шагов лжеца пронюхает и враз норовит голову откусить. Молодость у него была
тяжкая, с малолетства при прежних хозяевах вранья наслушался досыта. Вот
разум и мутится теперь, чуть слово не по правде сказано. Я-то привык уже, а
гостям, конечно, неудобно...
- Ничего-ничего, - выдохнул Данила. - Если ты не против, я себе вот
сюда немного добавлю... Жаль, нет больше луковиц. Я сам виноват, что
неправду сказал. Хотел солгать, чтобы проще - да придется, видно, правду
рассказать. Долгий это разговор. Дело в том, что...
- Будь здоров! Ух... Хорош медок.
- Да... Дело в том, что я - не настоящий дубрович. Я из другого века
дубрович. То есть родился и правда в этих краях, только... не теперь. А
через тысячу лет. Поэтому и соврать могу без труда - там, в будущем, все
лгать научились, даже
дубровичи. Получается... я не местный, понимаешь? Точнее - не
теперешний.
Наверное, от пережитого страху пробило Данилу на откровения. Он с
опаской заглянул в лицо собутыльника и вдруг не узнал его: впервые круглые
глаза Потыка - светло-серые с ярким темным ободком, как у волчонка, -
посмотрели совершенно серьезно. Хотя... возможно, показалось нетрезвому
Даньке.
- В прежней жизни тоже звали Данилой. И родился в окрестностях Мурома
- по-вашему, Морама. Жил себе жил, добра наживал, о вашем времени только из
книг узнавал: разные там богатыри и князья... Вдруг все помутилось, какая-то
путаница... Чудом поменялся местами со здешним Данькой-ковалем. Вчера утром
проснулся на вашей земле, и здешние меня за Даньку принимают - видимо, одно
лицо... А мне что делать? Надо как-то жить!
Михайло спрятал взгляд, недовольно насупился - ухватил пальцами
горшечное горлышко, опрокинул в чарку. "Дурак, зря проболтался", - Данька
вытер ладонью сухой лоб.
- Я слыхал про такое, - спокойно кивнул Потык. - Серебряный Колокол?
XIII
Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодою женой.
"Аквариум"
Так Данила узнал странную историю отца Леонтия - ростовского
миссионера, создавшего в начале XVI века единственный в человеческой истории
Серебряный Колокол.
Потык рассказывал тяжело, будто нехотя: да, был у нас похожий случай. В
честном городе Ростко, где самого Потыка воспитали приемные родители,
несколько лет назад возникла небольшая христианская община - одна из первых
на диком залесском севере Руси. Всего-то дюжина домов объединились в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг