едкой пыли: пепел! Вот отчего так тяжко поддавалась крышка, придавленная
сверху толстым слоем золы, вот откуда запах гари! Отплевываясь и сбивая с
плеч пепельный налет, Данила отбросил крышку и с удивлением глянул снизу на
массивные обугленные бревна, наваленные поверх входа в подполье - черные
выгоревшие балки, обросшие дымящейся сединой и еще гудевшие от внутреннего
жара... Легко подтянув на цепких лапах окованное железом тело, Данила
выбрался из горловины колодца - кольчужным брюхом прямо в россыпи тлеющих
угольев... Потеснил плечом обожженную колоду, быстро вскочил на ноги и аж
присвистнул: настоящее пепелище!
"Враги сожгли родную хату", - весело подумал Данила. Он сразу понял,
что это был его дом. Но почему-то не было грусти: наоборот, он находил
какую-то задорную необычность в том, чтобы проснуться на дне пожарища.
Стоило ли жалеть дом, в котором никогда не жил? Грустно бывает, когда вместе
с жилищем пламя сжирает твою память, твою прошлую жизнь, обитавшую в этих
стенах... а у Данилы не было прошлого. Он не чувствовал горечи - зато давно
уже учуял запах паленой кожи: угли под ногами разъедали подошвы сапог.
В поисках проплешин сырой земли в этом золистом море тления, он
запрыгал через балки - сбоку из-за полуразваленного остова печи выглянуло
что-то темное и приземистое, похожее на... кузнечную наковальню. Поспешно,
будто по раскаленному песку, Данила доскакал до железной чушки и с ходу
забросил задницу на прохладный металл: надо посидеть и обдумать обстановку.
Обстановка в целом нравилась Даниле. Дом сгорел - но осталось подземелье,
набитое оружием и прочими сокровищами. Кроме того, выжил и сам Данила -
видимо, лишь потому, что вовремя спустился в подпол пересчитать наличные
деньги.
Дом построим заново, это не вопрос. Вопрос в другом: почему старый-то
сгорел? Хорошо, коли он сам с перепою забыл лучинку загасить... А что, если
- Данила поежился, вдруг вспомнив Радая Темурова и его симпатичных,
темпераментных соотечественников. Нет, нет... едва ли. Есть надежда, что
поджоги и прочие кавказские прелести остались наконец в прошлом. Точнее - в
будущем. Здесь, на Руси, не бывает выстрелов из проезжающего мимо "мерса".
Здесь враг не живет с тобой на одном этаже - его знают в лицо и бьют всем
миром, медленно и сосредоточенно, ежегодно ополчаясь под Спасовы знамена и
методично выжигая кочевья, как сухостой по весне.
Он усмехнулся вдруг, представив, как выглядит со стороны: здоровый
громила в клочьях кольчуги, эдакая гора колючего железа, обросшая остриями
мечей, лезвиями топоров и кинжалов - сидит, подогнув ножки, на кузнечной
наковальне, как на унитазе, - и размышляет. А вокруг - широкое пепелище,
еще дальше - незнакомый лес начинается, звенит птичьими криками и весь
переливается зелеными волнами трепещущих бликов, ясными травяными
запахами... Данила задрал сожмуренную морду к солнцу - сквозь ресницы он
видел только жаркий сгусток раскаленного лета в вышине, пульсирующее облако
света, неожиданно вызолотившее прядь его серых волос, налетевших в лицо...
Ровный солнечный ветер, повернув с леса, разогнал едкую завесу дыма и
коснулся лица влажным сладострастным запахом скользких и свежих липовых
листьев, таинственной почвенной сырости и крапивного сока... Вот так и
просидел бы всю жизнь, не открывая глаз, медленно подумал Данила.
И вдруг вскочил на ноги - глаза широко раскрыты, и рука уже на полпути
к рукояти меча, а в голове легкий звон ужаса: в трех шагах от наковальни
из-под обрушившихся прогоревших бревен - что это? Сапоги? Так и есть -
Данила метнулся, зачем-то пригибаясь к земле, туда, где из кучи угольев
торчали страшно скрюченные, почерневшие... Господи, это же человек...
Данила понял, что сейчас внутри что-то разорвется тучей болезненных
колких осколков, и сквозь рев собственной крови в мозгу он начал медленно,
как кобру за хвост, вытаскивать на поверхность сознания эту безумную мысль:
обгоревший труп под завалом дымящихся бревен... Кто-то из ребят. Кто-то из
наших...
Я выжил потому, что очутился в подполе. Колокол сработал, перебросил
меня в другой мир. А... остальные? Он рывком обернулся обратно к лесу -
взгляд заметался меж деревьев... что, солнце спряталось и лес как будто
потемнел? И Данила закричал. Он понял, что готов сделать все что угодно -
только не смотреть на обугленные кости... не распознавать никого в том, что
осталось от этого человека! Прекрасно понимая, что это глупо и бесполезно,
он прокричал каким-то чужим, непослушным голосом имена своих друзей -
трижды позвал каждого из них, беспомощно вслушиваясь в садистские отголоски
злобного эха.
Даниле показалось, что ему не хочется, чтобы время бежало дальше. Да
провались пропадом серебряный колокол, если в итоге ему суждено остаться
одному в этом лубочном мирке! Колокол-убийца... Выходит, за сказку надо
платить человеческими жертвами? Данила позволил липкой волне бешенства
ударить в сердце - что, порадовался новой жизни? Понравилось? Господи, ведь
ему придется сделать это... сейчас он начнет ворошить эту гору обгоревшего
мяса, обливаясь скользким потом и глотая слезы... чтобы узнать, кого он
потерял. Совсем как три года назад, в армии - когда в нескольких километрах
от расположения части свалился с моста на железнодорожные пути и тут же
загорелся автобус с пассажирами. Тогда он впервые увидел, что такое
обгорелый труп... эти согнутые в локтях руки, искривленные тела...
Задыхаясь от страха, Данила заставил себя посмотреть более
внимательно... и - удивленно приподнял бровь. Поднес кольчужную ладонь к
лицу и приложил прохладный металл к повлажневшему лбу, вытер горячие глаза
рукавом... И понял, что мгновенно успокоился - из лесу вновь донеслись
птичьи голоса и разом зазвенел рядом, словно включившись от нажатия кнопки,
трескучий кузнечик... Выдохся, утих отвратительный перезвон безумных мыслей
в голове. "Ну никак не меньше двух метров", - радостно подумал Данила, на
глазок прикинув рост обугленного мертвеца.
Погибший явно отличался массивным телосложением - даже Мстислав
Бисеров был не так широк в плечах... Веским ударом ноги Данила развалил
надвое прожженное бревно, привалившее труп сверху - и поддел сапогом узкую
полосу потемневшего металла, валявшуюся рядом с телом в куче пепельной
трухи. Нет, едва ли этот человек был мне другом, качнул головой Данила,
разглядывая кривую саблю с невероятно толстой рукоятью... Никак не похоже на
славянское оружие. Верзила пришел откуда-то с Востока. Кстати, не исключено,
что именно он имеет отношение к пожару в моем доме...
Заткнув нос краем плаща, он склонился над ворохом обугленных костей,
торчавших из закопченного доспеха. На мертвеце не было кольчуги: Данила
увидел гору крупных металлических пластин - то, что некогда было добротной
тяжелой броней. Быстро погрузил руку в дымящийся прах и выхватил из пепла
бронзовую личину, отвалившуюся от шлема. Вгляделся в смутные черты
позеленевшей от окислов маски - ну конечно. Широкие скулы, толстые ноздри и
великолепный разрез глаз - "как у дикого барса", ехидно замечал в свое
время Стенька Тешилов... На земле у ног Данилы валялся поверженный враг -
теперь Данила, казалось, ощущал знакомую вражескую энергию, все еще
исходившую от мертвеца. И как не почувствовал сразу?
Он больше не собирался посвящать телу ни одной минуты своего
драгоценного времени - однако заставил себя еще раз наклониться и уловить в
кольчужную ладонь маленький округлый предмет, плоской бляхой черневший там,
где у врага когда-то была шея. Железный палец скребанул по копоти - и в
глаза Даниле колюче блеснул незнакомый знак - два скрещенных угломера,
сцепленные посередине... Что ж - Данила любил сувениры. Когда-нибудь он
разведает, что означает этот корявый символ. Не отказав себе в удовольствии
на прощанье еще раз пихнуть подошвой обгорелого мертвяка, Данила сунул
вражий медальон в торбу и тронулся наконец прочь. Подошвы и так уже
прогорели едва не насквозь.
Спускаясь от пепелища к ручью, суетливо звеневшему меж корней по дну
неглубокой канавки, он снова остановился. Что поделать - Данила попросту не
мог не замечать подобного. Не умел пройти мимо вереницы глубоких следов -
отпечатков конских копыт на глинистом мыске возле ручья. Кто-то совсем
недавно поил здесь своего ретивого коня - и любовался, должно быть, видом
горящего Данилиного дома. Данила аж закрутился на месте, как пес по горячему
следу - чуть не на брюхе дополз до ручья по развороченной копытами глине. А
у самой воды ему стало совсем интересно: самым краешком отпечаталась на
земле среди камней человеческая ступня - маленькая, как у детеныша. У
вражеского мертвеца на пепелище подошва раза в три длиннее... значит, здесь
был еще один - ребенок.
Ребенок? Данила усомнился в этом, разглядывая узкую глубокую щель,
продавленную в глине - кто-то вонзил в землю острие меча! С лету вогнал в
почву клинок - и склонился над беглыми струями, чтобы смыть с лица копоть
пожарища... Маленькая ножка и тяжелый меч... это была женщина. Через секунду
Данила окончательно уверился в этом - все-таки поймал уголком глаза слабый
укол золотистого блика по сетчатке. Разумеется, он приметил огнистую каплю
света, искрившую золотом с каменистого дна. Данила с третьей попытки ухватил
грубыми пальцами в холодной воде крошечную ювелирную звездочку. Колючий
маленький гексагон с кровавым камнем посередине - женская серьга.
Он не долго разглядывал ее - потому что совсем рядом, чуть ниже по
течению родника увидел следы еще одной лошади... или даже двух. Данила
встревожился: столько вооруженных всадников и всего несколько часов назад!
Он уже знал: эти люди подожгли дом. Опять враги - даже здесь война не
прекращалась ни на минуту. Данила вздрогнул: почувствовал себя зверем, на
которого идет охота. Он обрадовался этому сладкому ужасу погони - и
побежал: размеренно, тяжело и бесшумно. Вдоль ручья к лесу - по камням,
дабы не оставлять следов.
Данила не чувствовал страха - ведь он был сильным и молодым зверюгой,
которого нелегко выследить и затравить. Он бежал просто потому, что не хотел
остановиться. Земля ласково пружинила под ногами, подталкивала его вперед,
подбрасывала вверх и играла с ним. Он летел сквозь чересполосицу длинных
древесных теней, полузакрыв глаза и улыбаясь веткам, махавшим в лицо нежными
зелеными руками. Почти не смотрел под ноги и знал, что никогда не заплутает
в родном лесу: просто нужно воротить нос от влажных токов грибного тумана,
встающего из глубоких папоротниковых чащ, и держаться сухого земляничного
ветра, который выведет тебя на редколесье. Данила давно прочуял запах
прозрачных березовых рощ, смешанный со сладким дымом и кислыми, домашними
ароматами хлева - где-нибудь в паре верст по солнцу, - и теперь захотелось
туда. Наконец, он вылетел из овражистой низины на холмистый гребень -
вскарабкался вверх, цепляя траву руками, - и словно широким знаменем
ударило в лицо, накрыло с головой волнами свежего ветра с долины - Данила
замер, качаясь на головокружительном яру - в ногах прогибалась зеленая
равнинная падь, исписанная легким голубым кружевом речушек и заводей -
дымки костров, светлые деревянные крыши, снежные облака резвящихся голубей
над садами...
Он присел в теплую траву и, гордо поглядывая в лицо резковатому ветру,
достал из торбы медовую лепеху. Сладострастно вгрызся в сухаристую корочку,
достал губами пахучую мякоть - и чуть сознание не потерял. Он забыл, что на
свете бывает такой хлеб. Упал спиной в одуванчиковое море и, глядя снизу
вверх на гигантские травяные стебли с неожиданно огромными муравьями,
ползавшими перед самым носом, медлительно придавил языком к верхнему небу
сочный, размокший ржаной мякиш - не... я теперь на все согласный... Пускай
враги и всадницы с мечами - я готов. Только... снова, как в Москве, после
хлеба с медом захотелось молока.
Данила замер и остался лежать в траве - потому что услышал чьи-то
шумные шаги по траве: человек шел и бубнил под нос протяжную песню. Мужик -
и, кажется, русский: песня отзывалась чем-то призрачно-знакомым. Человек был
шагах в полуста - судя по всему, тоже карабкался из лесистого оврага на
гребень. Данила быстро перевернулся на живот, прикусил зубами неосторожного
муравья, бежавшего по нижней губе, - и сквозь частокол одуванов принялся
разглядывать мужика - первого живого человека, которого суждено было
встретить на новой родине. Грязноватая рубаха до колен, короткие штаны и
босые загорелые ноги - крестьянин? Любопытно, что человек тащил огромное
бревно, волочившееся следом по густой траве и цеплявшее землю обрубками
сучьев.
- Эй, мужик! - весело окликнул его Данила, высунув морду из своего
одуванчикового укрытия. - Помощь нужна?!
Ему почему-то вдруг захотелось ухватиться за толстый конец бревна,
почувствовать в ручищах его солидную тяжесть и упереться вместе с мужиком
вниз по склону в долину... Но мужик не отвечал - хмуро покосившись на
бронированного незнакомца в траве, отвернулся. Даже шага не замедлил -
только песню свою прервал. Данила вскочил и в три прыжка нагнал ускользавший
по траве конец бревна, легко подхватил на плечо. Прижался щекой к крошистой
коре - и заулыбался, как дурак. Непонятно отчего.
- Мужик, я те помогу.
И вдруг Данила заметил, что у мужика не было правой руки - холостой
рукав рубахи завязан узлом. Вот почему он так медленно и неловко тащил свою
ношу - впившись побелевшими пальцами шуйцы в толстый сучок. И рубаха на
спине потемнела от пота - а ведь еще песню пытался напевать! Данила припал
на одно колено и коротким рывком дернул на себя бревно - мужик выронил свой
конец и удивленно заморгал, глядя, как чудаковатый парень в кольчуге
взваливает неподъемную колоду себе на плечи - будто коромысло.
- Иди-иди - дорогу показывай! - коротко выдохнул Данила, привыкая к
тяжести на плечах. Бревно было не из легких - впрочем, сносное. Мужик
тряхнул бородой, однако перечить не стал - пущай себе тащит, коли силушку
девать некуда. Он прибавил шагу и заторопился вниз, часто поглядывая на
Данилу. А Данила шел нескоро, удерживая лесину на горбу - бережно, словно
спящую девушку. Казалось, теперь его всерьез беспокоила только одна мысль: с
каждым шагом. все сильнее хотелось молока.
Чтобы не идти с пустыми руками, бородатый насобирал по пути какого-то
хворосту и теперь поспешно семенил впереди Данилы, то и дело оглядываясь на
странного детину, вышагивавшего вниз по склону с неподъемной ношей на
плечах. Идти, по счастью, пришлось недолго - мужик жил не в самой деревне,
а на отшибе, совсем близко к лесу. Здесь уже совсем сладостно запахло
русским духом - копченой рыбой, птичьим насиженным теплом и козьим сыром.
Осторожно, чтоб не задавить мелкую собачонку, с визгом метавшуюся под
ногами, Данила ввалился вслед за мужиком в прореху в недостроенном плетне и,
распугивая рыжих цыплят между грядок, прочавкал сапогами по унавоженной
земле к шаткому сарайчику посреди двора. Молодецки крякнув, Данила низверг
оземь свою ношу и, наслаждаясь внезапной легкостью в теле, потянулся. Теперь
бы и пообедать не грех...
Не глядя на Данилу, однорукий мужик вместе со своим хворостом
прошмыгнул в двери сарайчика - и исчез. Данила, разминая стонущие плечи,
оглянулся: сарай был единственной постройкой на неухоженном дворе. Судя по
всему, хозяин перебрался сюда сравнительно недавно. Даже колодца вырыть не
успел, хмыкнул Данила, заметив поблизости гору развороченной земли и
сваленные рядом бревна для сруба. Это как же они тут, бедняги, без воды - и
до реки далеко, и до соседей в деревне...
- Эй, хозяин! - Данила ткнул кулачищем в шаткую стену сарайчика,
почувствовав себя позабытым. - Ты где?
Дверь шалаша немедленно отворилась, как если бы однорукий стоял все это
время притаившись на пороге. Теперь он высунул наружу серое лицо и сурово
глянул на Данилу.
- Чего? Чего надобно? - сердито и вместе с тем испуганно забормотал
он.
Данила удивленно повел бровью:
- Да я ничего... Может, какая помощь нужна? - Он был разочарован
таким приемом: неужто и впрямь выглядит так ужасно в своем боевом доспехе?
- Не надобно ничто, ступай себе! - поспешно сказал мужик, хороня
сутулое тело за приоткрытой дверью. - Ты мне незнамый, я тебе чужой -
гряди своей дорогой.
Дверца захлопнулась, но шагов не послышалось - однорукий по-прежнему
стоял на пороге. Пугливый какой-то - Данила пожал плечом и, чтобы хоть
как-то подсластить досадное чувство на душе, не спеша отвязал от пояса торбу
и нащупал на дне восхитительную лепешку. Уселся железным задом на
свежевыкорчеванный пень среди голых грядок, уткнулся носом в обгрызенную
душистую краюху... у-у-у, любовь моя! Дай вопьюсь зубами... прикусил сбоку
хрумкую корочку, нежно потянул и оторвал пухлый кусище ржаного тепла - о...
поплыло в голове, заволокло все мысли тягучей медовой темью... Да где ж мое
молоко, в конце-то концов?! - Данила вскочил и с лету двинул кулаком в
дверной косяк: а ну открывай, хрен бородатый!
Перекошенное от страха бородатое лицо вмиг высунулось наружу. Данила
перестал колотить в стену и замер - спрятал краюху за спину и потупился.
- Слышь, мужик. Мне от тебя ничто не надо. Только... дал бы ты мне...
- Данила смутился на миг. - Дай, что ли, молока. В смысле - испить.
Прозвучало все это довольно глупо - но почему-то произвело на
однорукого хозяина самое благоприятное впечатление. Он сразу как-то
расслабился, порозовел лицом и даже ухмыльнулся:
- Молока тебе? Ну, заходь... - Мужик ногой распахнул дверь и отбросил
в угол топор, зажатый, как выяснилось, в его единственной длани. - Коли
испить охота - так это что ж... это всегда можно.
Пригибаясь под притолоку и с трудом вовлекая крупное тело в дверной
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг