Александр Мирер.
Перелепи мое лицо
-----------------------------------------------------------------------
Сборник "НФ-30".
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Перелепи мое лицо, скульптор...
Майя Борисова
Был синий, ледяной январский день. На улице пахло яблоками, а здесь, на
лестнице, - теплом и масляной краской. В просторной лестничной шахте
столбом золотистой солнечной пыли стояла тишина. Андрей задремал в тепле.
Он сидел, прислонившись к выпуклым стеклянным ромбам светового окна, и
ждал друга Якова. От окна тоже веяло теплом. Да, в старом доме много
старинных бессмыслиц! Например, вторая, "черная" лестница, которой никто
не пользовался, кроме Якова. Свет на нее проникал лишь с "парадной"
лестницы сквозь полупрозрачные световые окна. На втором этаже, где сидел
Андрей, одного ромба в медном переплете не хватало. Какой-то досужий
человек его вышиб, а это, поверьте, было нелегко... Так вот, Андрей
очнулся, когда из ромбовидного отверстия вместе с запахом истлевшей мебели
вытек знакомый голос.
- Не понимаю, о чем вы говорите, - сказал Яков.
Друг Яков, несмотря на свои неполные тринадцать лет, выражался кратко и
определенно. Всегда. С кем бы ни беседовал. Сейчас с ним говорил взрослый
- приставал с какой-то чепухой. К мальчишкам часто пристают: не ты ли
разбил, сломал, утащил? Яков был не из тех, кто ломает или тем более
тащит. В подобных случаях он объяснялся четко и холодно - каждое слово,
как ледяной кубик.
Андрей прислушивался к разговору на "черной" лестнице с привычной
завистью: как говорит! Ну и Яков... Но через минуту учуял, "то лед Яшкиных
слов вроде бы мутноват. И тепловат... Ого!.. Взрослый голос каркнул
презрительное "Воришка!", а Яков - смолчал. Странно.
Хлопнула дверь на "черной" и сейчас же - на "парадной". Из своей
квартиры вылетел Яков. Съехал по перилам, спросил, свирепо оглядываясь на
Андрея:
- Идем к тебе?
- На улице замерзнем. Градусов двадцать, - сказал Андрей. - А кто там
приставал, на "черной"?
- Борис Иванович, со второго этажа. Поговорим у тебя...
И все, и стоп. Теперь приходилось ждать - раз Яков отрезал.
Мы дружим втроем: Яков, Андрей и я. Что наш друг Яков необыкновенный
человек, мы с Андреем поняли давно. Еще во втором классе. Был случай -
Яков читал на уроке. Учитель увидел и отобрал книгу - толщиной со асе наши
учебники, взятые вместе. Название не помню, слишком уж ученое... Кирилл
Николаевич поставил Якова у доски, книжищу отнес на свой стол, заглянул а
нее. И зачитался, понимаете? Читал минут семь, а на уроке это целая
вечность. Потом книгу не отобрал, а вернул Яшке - тот уме успел нарисовать
на доске корабль и еще написать сверху: "Галеон XIV век". Вернули ему
книгу! Мы по детской беспечности не придали этому событию значения. То
есть сначала не придали. Но после убедились, что Кир-Ник смотрит на Яшкино
читательство "вот так" - сквозь пальцы. А сам Яков "развернулся во всей
красе и стал себя вести, как в избе-читальне". Это все - выражения
Кир-Ника, который всегда изъяснялся мудрено. Но когда мы были в третьем
классе, он не выдержал и отобрал у Яшки "Происхождение видов" Дарвина.
Даже вызвал родителей.
Хороший человек, а поступил плохо. Впрочем, откуда ему было знать, что
у Якова такие родители? Яшка молчал, к себе домой никого не пускал, даже
нас. Буркнет: "Да ну их..." и спрячется за книжкой. Он говорил мало, зато
читал при всех удобных и неудобных случаях. И в тот день, когда он шел по
заснеженному, солнечному переулку в гости к Андрею, к другу, было видно,
что идти ему никуда неохота. Сидел бы и читал...
Необыкновенные люди - все чудаки. Это уж точно.
Войдя к Андрею в комнату, Яков сказал:
- А хорошо у тебя. - И огляделся, будто попал сюда не в тысячный раз, а
в первый. Залез с ногами в большое кресло и стал совсем маленьким, совсем
тощим - шмыгал носом. Правую руку он почему-то держал за отворотом
пиджака. "Как простуженный Наполеон при Ватерлоо", - рассказывал Андрей.
Потом рассказывал мне, а Якову он ответил:
- Да чего... Ничего хорошего не вижу...
- Тихо и чисто... Все равно не поймешь... Блестит все.
Андрей эту блеск-показуху ненавидел, вел из-за чего бои с матерью.
Нескончаемые, как у Наполеона. А она сочинила издевательскую песню о сыне:
"Тупицам-взрослым не дано постигнуть нас, безмерно-сложных, - как ценно от
бутылки дно, когда его в карман положишь". Всем, кроме сына, песня очень
нравилась. И нам с Яковом.
- Где уж нам понять, - сказал Андрей. - Послушай, почему этот, со
второго этажа, назвал тебя вором? И ты - стерпел?
- А я и есть вор, - Яков выдернул руку из-за пазухи и брякнул на стол
металлическую авторучку. И уставился на нее, как цыпленок на удава.
- Ха! - выдохнул потрясенный Андрей. - Шариковая? Да зачем? Да я бы
тебе, - он потянулся к столу, договаривая: - ...подарил.
Яков мгновенно спрятал ручку. Отрубил:
- Такого не подаришь.
И рассказал странную историю - о дружбе, о любви к чтению и о соседе со
второго этажа, ретушере по профессии.
Борис Иванович появился в Яшкином доме недавно - осенью. Он поменялся
квартирами со вдовой профессора Зайцева. Яков дружил с профессором -
по-моему, это не удивительно. Профессор давал Якову те книги, которые наш
друг читал в классе и прочих местах. Потом Зайцев умер. В конце лета. И
его жена сказала, что часть своей библиотеки профессор завещал отдать
Якову. Но куда поставишь такую уйму книг? Там было штук четыреста, и все
толстые. С родителями и заговаривать не стоило, куда уж... Подумав, Яков
решил устроить библиотеку на "черной" лестнице, на просторной площадке
третьего этажа. Набрал ящиков из-под апельсинов, отгородил закуток - прямо
под лампой. Получилась библиотека-читальня. Никто не мешает, потому что
дом старый, малолюдный, а ход на улицу давно заколочен. Намертво.
Мать кричала "Не болтайся под ногами, лезь в свой занорыш!".
Яков и отсиживался в библиотеке. Из дома тоже принес книги.
А новый жилец тем временем отсиживался у себя, в бывшей зайцевской
квартире. Очень тихий, работящий оказался человек. В доме он один не знал
о Яшкиной библиотеке. Целыми днями сосед, согнувшись, с лупой в глазу,
корпел над ящиком со стеклянной, подсвеченной снизу, крышкой. Тонкими
кисточками подкрашивал негативы фотографий. Макал кисточки в разведенную
тушь. Иногда - в белила. Сотни чужих лиц, серых на белом фоне, серых на
черном фоне, с белыми волосами и губами, теснились на громадном столе. Там
раньше стоял письменный стол Зайцева - в угловой комнате, меж двух окон...
Яков один раз был у ретушера - поспали за солью. Смотрел, как он работает.
Не стене, где прежде висел портрет профессора, осталось серое пятно.
Серое, как лицо на негативе. Больше Яков туда не ходил. Но однажды, сидя в
"заморыше", услышал шаги и голоса на площадке второго этажа.
"Здесь поговорим свободно", - сказал ретушер. Другой голос спросил:
"Значит, вы меня не забыли?" - "Забудешь вас! Как новенькие... Сколько уж
прошло лет-то? Не меняетесь..." - "О том и речь, Борис Иванович! Время
бежит, у меня все по-прежнему. Пришел к вам в надежде, что ваши золотые
руки продвинут меня лет на пятнадцать". Ретушер сначала сердито
отнекивался, но второй обещал хорошо заплатить, и они договорились. Второй
сказал, что принес "и карандаш, и все что нужно", ретушер поворчал о
какой-то "вредности", и они ушли.
- И это все? - спросил Андрей.
Яков кивнул.
- А ручка здесь при чем? - Андрей любил во всем добираться до сути.
- Тот самый карандаш, про который они говорили... Он у меня.
- Ну, ясно! Он подделывает документы, сосед твой. И голос у него, как у
подделывателя, я же слышал...
Яков сердито и растерянно фыркнул:
- Что ты мелешь, какие документы?
- Тот, второй, украл чужой паспорт. Новенький, Фотография же там чужая,
правда? Он и явился - чтобы ему перерисовали фотографию!
- А что значит "продвинут сразу лет на пятнадцать"? Тупица ты этакая!
- Сам тупица! В паспорте еще год рождения пишут, понятно тебе? Небось,
и паспорта никогда не видел, он слишком тонкий для тебя, умника? - Андрей
захохотал, довольный остротой. - Тонкие книжки тоже читать полезно...
Хе-хе...
- Тупица есть тупица, - профыркал Яков и вылез из кресла.
- Если бы кое-кто не был моим гостем... - произнес Андрей.
Схватка была короткой и безуспешной.
Минут через пять они продолжали беседу.
- Он пришел исправлять не фотографию, а лицо, - отдуваясь, начал Яков.
- Передаю по буквам; Лена...
- Не на того напал. Не купишь, - перебил Андрей.
- Да я серьезно! Пойми! Серьезно!
- Серьезно?.. Тогда - докажи, - сказал Андрей.
Вместо доказательства Яков поведал, что Борис Иванович спрятал некий
предмет под косяком светового окна, на "черной" лестнице. И несколько раз
ходил проверять, на месте ли спрятанное. А Яков две недели смотрел на
это...
- Ага, ты смотрел-смотрел, не выдержал и взял? - догадался Андрей.
Яков шмыгнул носом, кивнул.
- Он у тебя в кармане? Ну и что? Лица исправляет, что ли?
Яков раскрыл левую ладонь, ткнул в нее пальцем, и Андрей увидел. В
мясистой части ладони, что под большим пальцем, был желобок. Если надавить
ладонью на острый край стола и несколько секунд подержать, останется такой
шрам. Правда, он затянется довольно быстро.
- Ну и что? - снова сказал Андрей.
Яков выхватил краденый карандаш, нацелился и быстрым движением провел
на своей ладони вторую линию. Рядом с первой. Линия сначала была красной,
через секунду - побелее... Остался желобок - гладкий, чуть блестящий.
Совсем как первый. Яшкина ладонь стала лепной - будто карниз. Андрей
охнул. Яков ухмыльнулся и мелкими, плотными штрихами затушевал свою
ладонь, словно лист бумаги и, когда с кожи схлынула краснота, Андрей
увидел, что желобки исчезли.
- Никогда бы не поверил, - сказал он, чувствуя, что губы плохо
слушаются, шея онемела, а в желудке холод. - Как же? Больно же, наверно,
когда по живому, как по пластилину, это клетки, они живые, и эти...
Окончания... Нервные окончания - они же чувствуют? А? Боль ощущают... -
Андрей замолчал и сунул в рот пальцы. Прошепелявил: - Не... Это фокус.
- А попробуй сам, - Яков протянул ему карандаш.
- Нет, этого не надо, - в панике отдернул руку Андрей и подумал: "Вот
какой он, настоящий страх..." Потом вскочил, заметался по комнате, что-то
взял с полки, переставил, вдруг рванулся к столу и схватил карандаш -
тяжелый, теплый... И судорожно чиркнул себя по тому же месту на ладони,
где тушевал Яков.
Желобок! Еще глубже! И никакой боли. Немного жжет и чешется. Прошло и
это.
Тут Андрей завыл от восторга, а Яков рассердился:
- Ну? Что воешь? Никакой собранности... А дальше - как быть? Куда его
девать?
- Дальше, дальше... - Андрей его не слушал. - Дальше? После подумаем,
успеем! А тяжелый какой!
- Отнесем ученым. Жаль отдавать, поэкспериментировать бы, - сказал
Яков.
Андрей крепче сжал карандаш и лихо, бодро уничтожил желобок. Бесследно.
Подскочил к зеркалу, затушевал шрамик на подбородке. Был у него такой -
след наших младенческих забав...
- А-а! Видал?! - завопил Андрей. Великолепные планы роились "его
благородной, хотя и взбалмошной голове. А этот холодный скептик, умник,
помешанный на Дарвине, - ледышка! Бесчувственный книгочей... Отда-ать?!
- Никому не отдадим! - крикнул Андрей. - Может, и отдадим, но потом,
потом, а сначала - применим...
- Как намереваешься применять? - отозвался бесчувственный.
- Если Анечке Федосеевой ушки подправить, а? - вкрадчиво спросил
Андрей-искуситель. - Лопушки? (Он показал, какие уши у Федосеевой). А?
Любовь до гроба обеспечена...
Яков покраснел до шеи, но спросил очень тихо:
- А ты как употребишь? На чьи уши?
- Не твое дело.
- Согласен, - сказал Яков. - Анечка - тоже не твое дело - И запомни
еще: мне купленная любовь не нужна. Даже любовь до гроба.
Помолчали. Яков взвесил карандаш на ладони, спрятал. Вздохнул. Сейчас
же Андрей тронул его за плечо:
- Яш, ведь я чего хотел... Этой штукой можно лицо поправить, а?
Морщины, все такие складки убрать?
Яков кивнул.
- Мать стареет, - сказал Андрей. - За осень, говорит, так изменилась -
не узнать... Позавчера, знаешь, стоит у зеркала, смотрит на себя и плачет.
Я бы потренировался на себе, а потом как-нибудь ее подправил. Она же
красивая!
Больше они не спорили. Решили отложить окончательные действия и пойти к
Бобу - экспериментировать на хомяках. (Боб - это я. У меня в то время
хомяки страшно расплодились. Только взрослых было двадцать девять штук.)
И они пошли.
Наверно, Борис Иванович давно стоял у подъезда. Поднятый воротник
заиндевел, морщины на лице казались фиолетовыми. Друзья потом
рассказывали, что их поразили морщины - почему он свое-то лицо не
отретушировал?
Заговорил Яков. Он задрал голову и сказал: "Карандаш взял я. Разговор
на лестнице подслушал я. Вы ретушировали лицо. Мой друг все знает".
Ретушер ответил: "Чего же стоять? Пойдемте, куда шли". И они направились к
проспекту, на шум машин. Ретушер сразу заговорил - как будто включили
магнитофон. Казалось, ему не нужны слушатели, только бы выговориться,
вывалить все, о чем он молчал много-много лет.
Тридцать лет назад он уже был ретушером, очень хорошим, известным среди
фотографов. Работал у самого Фогельмана - в лучшей московской фотографии,
где снимались все знаменитости. Артисты. Летчики. Генералы. Ретушеры
трудились крепко, до глубокой ночи. Тот человек, о котором речь, ждал его
дома, ночью, в пустой комнате. Неизвестно, как проник - соседи его не
впускали. Он ждал хозяина, стоя под яркой лампой. Лицо освещено. Здоровое,
большеглазое, но - мертвое. Под лампой стояла огромная кукла, манекен из
витрины. Ретушерский глаз Бориса Ивановича увидел это сразу. Кто-нибудь
другой, кому не приходилось, как ретушеру, "убивать лицо" на фотографии, а
затем, чертыхаясь, смывать ретушь и начинать все сначала, - кто другой не
заметил бы мертвенности в лице гостя. Но лотом начал бы ежиться,
приглядываться... Почему же так неловко, вроде даже стыдно было смотреть
на здоровое, красивое человеческое существо?
- Две черточки в лице упустили, - сказал Борис Иванович, и варежкой
прикоснулся к нижним векам и к губам.
- Именно эти? - недрогнувшим голосом спросил Яков.
- Рядовая ошибка начинающего художника, - пояснил ретушер. - Эти места
поначалу не даются. Поработает - поймет... Научится.
Андрей прошептал:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг