камнями. Держат луки, оглядываются. Бегу по камням. Вижу, что матери и
сестры скрываются в пещере. Мне хорошо. Они - свои, они меня слышат. То,
что я говорю внутри себя, когда мы близко. Старик Киха и старшие матери бьют
маленьких, гонят в пещеру. Маленький брат Заа отрывает пиявку от моей ноги,
ест. Наша мать гонит его в пещеру.
Беру стрелы. Женщины закрывают вход камнями. Становится темно, как
перед смертью Великого Огня. Сестра Тим трогает меня, страх проходит. Я
говорю: "Сейчас нельзя, мы бежим убивать". - "Можно". Она наклоняется, я
хватаю ее крепко. Мать Кии бьет меня ногой. Бьет Тим. Мужчину бы я убил
рубилом, но. Кии тронуть не могу. Тим воет в углу, как самка Большезубого.
Дети визжат. Старик Киха шипит, как змея: "Молчите! Чужие!"
Бежим по воде. Там, где вода падает, выбегаем в лес. Пкаап-кап с
братьями бежит дальше, к болоту. Пкаап-кап - шестипалый. Он очень могуч.
Мать Кии не дала мужчинам его убить. Шестипалого надо было убить. Хорошо,
что его не убили.
Ветер приносит запах чужих. Выбегаем из больших листьев - нас
очень-очень много. Выбегаем. Чужие вскакивают, кричат визгливо, как птицы.
Быстро бегут, рубила на плечах. Очень быстрые ноги у чужих. Но Юти кричит:
"И-ха-а-а!" Много стрел. Вожака догоняют стрелы, он бежит. Другие падают.
Вожак дергается, вынимает из себя стрелу. Смотрит. Падает. Борода поднялась
к Великому Огню. "И-и-ха-ха-а!" - кричит Юти.
Я бегу и заношу рубило над вожаком и вижу, как наши бьют и кромсают
рубилами, но что-то сдавливает мою грудь, я как со стороны и сквозь мглу
вижу серое рубило, которое падает и висит над чернобородым, а он воет, как
сова, и вот уже все, вот, вот...
... Я сидел в мягком, я дрожал и задыхался от лютой боли в груди и
бедрах. Это было кресло, это снова было теперь, и на руках браслеты, а горло
сжимает галстук. Что-то прыгало в груди, как серый камень. Извне доносился
голос, знакомый голос и знакомый запах, но я не разбирал ничего.
Потом я встал. Боль отпустила, так что можно было дышать и открыть
глаза, и я вдохнул запах настоящего - пыль, бензин, кошачья шерсть - и
увидел блестящую решеточку микрофона и белое безволосое лицо и не узнал его.
Чужой стоял передо мной, сжимая прыгающие губы, и подсовывал мне блестящий
предмет, который - я знал - называется микрофоном. Чужой всматривался,
что-то бормотал успокоительное. Непонятное. Чужое.
Я стоял и следил за болью, как будто нас было двое. Я тот, который
знает слово "микрофон" и многое другое, ненужное сейчас, и следит за вторым
"я", которое не знает ничего, только боль и ужас, знает и готово убивать,
чтобы защитить свою боль и свой ужас.
- Дима, что с вами?
Я хотел ответить. Но второй во мне прокричал: "Ки-хаит-хи!" -
непонятный крик боли и страха. Безволосое лицо отшатнулось, и моя рука
поднялась и ударила. Лицо исчезло. Это было ужасно. Бил второй, тот, кто
воплощался в боли, но удар нанесла моя рука, тяжелый апперкот правой в
челюсть, и я понимал, что счастье еще - боль не позволила поднять локоть
как следует, и удар получился не в полную силу.
... Человек хрипел где-то внизу, у моих ног. Боль отхлынула, как темная
вода. "Его зовут Ромуальд", - вспомнил один из нас, а второй опять крикнул:
"Ит-хи!", и я понял: "Чужой".
Чужой лежал на полу и хрипел.
Я наклонился к белому лицу. Сейчас же боль вспыхнула, как недогоревший
костер, но Я уже боролся. Тот, другой, хотел ударить лежащего ногой в висок,
но я отвел удар, нога попала в сетку. Заорал полосатый кот.
Я назвал его по имени: "Тща-ас". Выпрямился. Боль отпустила, когда я
выпрямился. Чтобы помочь Ромуальду, нужно было еще раз нагнуться, но я уже
знал - боль только и ждет. Боль и то, что приходит с болью, - второе Я.
Ни за что. Я не мог наклониться. Ромуальд лежал на полу - микрофон в
одной руке, браслеты в другой. Он перестал хрипеть, и я как будто
обрадовался и сейчас же забыл о нем.
Из-за моей спины, от прихожей, потянуло новым запахом. Я замер. Не
оборачиваясь, ждал:
... Звонок прозвенел в прихожей. Коротко, настойчиво. И запах стал
сильнее и настойчивее. Я оттолкнул кресло, прокрался к двери. Черный кот
метнулся в темную яму коридора.
Я, теперешний, протянул руку в нейлоновой манжете и отвел вправо
головку замка-щеколды, но только тот, из прошлого, длиннорукий убийца, знал,
зачем я это делаю. Из-за двери шагнула девушка. Та самая, кудрявая тоненькая
гордячка. Она посмотрела на меня. Своим непонятным взглядом, из своего мира
взглянула на меня и как будто приобщила к чему-то, и я выпрямился совсем,
вздохнул и подумал с удивлением - как он мог распознать запах женщины,
выделить его из смешанного букета пудры, мыла, синтетической одежды? Из-за
толстой двери, среди бензинной городской вони...
- Здравствуйте, - надменно и со стеснением проговорила девушка. -
Мне нужен товарищ Гришин.
... Под пальцами затрещал косяк - длиннорукий увидел ее шею и угадал
под блузкой острые соски. Она еще смотрела на меня, ожидая ответа, и вдруг
глаза перепрыгнули раз, другой, она отступила на шаг и запахнула пальто.
Сумочка мотнулась на руке.
Косяк гнулся и отдирался от дверной рамы. Я стоял, набычившись, весь
налитый дурной кровью, и слышал, что думает девушка. "Я тебя не боюсь. Не
боюсь. Нет. Не боюсь все равно! - выкрикнула она про себя, и сразу за этим:
- Мамочка... Что он сделал с Ромой?"
... Там что-то металось. Там говорило десятками голосов и мелькали
выкрики, подобно ветвям под ветром на бегу сквозь лес. Он рванулся вперед,
чтобы схватить ее, прижать к своей боли, но Я стоял, висел на сжатых
пальцах, а девушка поправила сумочку и спросила, раздельно выговаривая
каждое слово:
- Где Ромуальд Петрович?
Сейчас же из кабинета раздалось:
- Он здесь больше не живет!
Девушка вспыхнула бронзовым румянцем. Повернулась, застучала каблучками
по лестнице. Я потянул на себя дверь и привалился к прохладному дереву.
Пиджак и рубашка прилипли к телу, я весь горел, но ощущал несказанное
облегчение. Все. Я сломал его все-таки. К чертовой бабушке, я его одолел...
- Дверь плотно закрыли? - вполголоса спросил Гришин. Я кивнул, не
двигаясь с места. - Закрыта дверь? - Он начинал сердиться.
- Закрыта...
- Идите-ка, сделаю вам анализы.
Он все-таки был железный. С распухшей скулой он возился около стола -
устанавливал микроскоп, раскладывал трубочки, стеклышки как ни в чем не
бывало. Я сел в кресло, вытянул ноги. Все было гудящее, как после нокдауна.
Тонкая боль еще скулила где-то в глубине. Ах, проклятая!.. Не давая себе
разозлиться на Гришина и на всю эту историю, я смиренно извинился:
- Простите меня, Ромуальд Петрович.
- Пустое. Мы с вами квиты, - он потрогал скулу, подвигал челюстью,
искоса поглядывая на меня.
Я закрыл глаза, собрался с духом.
- Зеркало у вас найдется?
Он не удивился. Я слышал, как он выдвигает ящик стола.
Трудно было открыть глаза. Трудно было повернуть круглое зеркало и
ввести свое лицо в рамку. Но это оказалось мое лицо. Настоящее мое, крупное,
круглое, только зеленоватое, бледное.
Гришин, не двинув бровью, спрятал зеркало обратно в ящик - вниз
стеклом - и толчком задвинул ящик. С ненавистью. -
- Руку дайте. Левую. Отвернитесь!
Я отвернулся. Гришин делал анализ крови - мял мой безымянный палец
высасывал кровь. Я не смотрел. Через некоторое время я заговорил с ним,
чтобы отвлечься, - мне казалось, что тошнотворный запах крови заполняет всю
комнату.
- Вы ни о чем не спрашиваете, Ромуальд Петрович?
- Не нужно мне. Я врач. Прошлое меня не интересует, - он выпустил мою
руку и отвернулся к микроскопу.
Я с трудом сдерживался - боль поднималась снова. Ее разбудил запах
крови. Анализы, стеклышки, треклятые выдумки...
- А что вас интересует?
- Реакция психики, - невнятно ответил Гришин. - Совпадение реакций.
Опять я вцепился руками, на сей раз в подлокотники кресла.
- Окно откройте. Скорей.
Он пробормотал:
- Конечно, конечно...
Стукнули рамы. Я жадно дышал, выветривая, выдувая боль. Дышал так, что
трещали ребра.
- Успокойтесь, - сказал Гришин, - скоро придете в норму.
Все плыло, подрагивало, дрожало. Густая каша звуков и запахов лезла в
окно. Запах мыла и девичьего пота еще не выветрился из прихожей. Какой-то
непонятный дух шел от обсидианового ножа, лежащего почему-то рядом с
микроскопом.
- Успокойтесь, все пройдет. Кровь в норме. Все пройдет. Поспите часок,
и все пройдет. Вы хотите спать?
- Я не хочу спать.
- Вы хотите спать. Вы уже засыпаете. Засыпаете. Глаза закрываются. Вы
очень хотите спать.
- Поговорим, - не сдавался я. - Мне и вправду захотелось спать, но
мы поговорим сначала...
... Я сидел с закрытыми глазами. Боль теперь стихла, но я боялся, что
она еще может вернуться. Время стало сонным и длинным, как затянувшийся
зевок. Мы говорили. Начистоту, как во сне.
"Вы тоже испытали это?" - "Да, было и это". - "Что же теперь?" -
"Дима. Теперь вы забудете обо мне". - "Боюсь, что не смогу". - "Придется
забыть. Это моя просьба. Категорическая просьба". - "Категорических просьб
не бывает". - "Неважно. Придется забыть". - "А если я не послушаю вашей
просьбы?" - "Послушаете. Вы хороший парень". - "Странный довод". -
"Нисколько. Раскрою карты. Опыт ставился с одной целью - проверить
психологическую реакцию. Вы подтвердили мои опасения достаточно весомо.
Пробуждаются воспоминания, худшие воспоминания, атавистическая жестокость.
Иногда мне кажется, что палачи и убийцы давно владеют моим секретом. Это
изобретение бесполезно. Вредно. Следовательно, человечеству не надо знать о
нем, и вы забудете. Навсегда".
- Неправда, - возразил я. - Вы говорили недавно о Моцарте, об
Эйнштейне. Ведь они тоже в прошлом, их можно навестить, узнать... Вы
противоречите самому себе.
- Нисколько, - сказал он. - Нимало. Такие люди опережали свое время,
они здесь и долго еще будут с людьми. И вот что еще. Они были совсем
недавно: Вчера. Час назад. Сию минуту. Мой аппарат работает в настоящем
прошлом - может быть, через тысячелетие кто-нибудь сумеет вернуться к
Эйнштейну и поговорить с ним. И кто знает! Нашему счастливому потомку
великий Альберт покажется жестоким старцем и не слишком умным к тому же...
- Чепуха, - сонно сказал я. - Ой, чепуха!..
- Все изменяется, - сказал Гришин. - Все изменяется. Вы обещаете
молчать?
- Если нужно...
- Нужно. Теперь идите спать. Идите за мной.
Я встал, с трудом разлепил веки. Уронил со стола чашечку из-под кофе.
Посмотрел на кота Василия, чинно сидящего у двери. Кот мусолил морду
согнутой лапой. Было слышно, как внизу автобус, урча, тронулся от остановки,
потом заскрежетали переключаемые шестерни, и звонкий гул двигателя стал
быстро удаляться по сумеречной улице...
Придерживая за руку, Гришин провел меня по коридору и уложил на диван в
маленькой прохладной спальне. Совсем уже сквозь сон я пробормотал:
- Что за девушка приходила? Храбрец девушка... Мне надо проснуться
через час, не позже...
- Разбужу, - сказал Гришин и закрыл дверь. Я заснул.
... Я сел на диванчике. Было совсем темно, тихо. Из форточки пахло
тающим снегом, я немного замерз - с темнотой, наверно, похолодало. Я
посмотрел на часы - прошел час, почти точно. Улегся в десять минут
восьмого, проснулся в четверть девятого. Молодец. Мысленно я ругнул
Ромуальда: обещал разбудить и забыл, а я мог проспать. Домашних-то я не
предупредил, волнуются, наверно... Кроме того, Наташка уже дома. Надо бы ей
позвонить, Наталь-Сергеевне. С этой мыслью я открыл дверь кабинета.
Лампа горела на краю стола, и мне сразу бросились в глаза волосатая
ручища Гришина, спокойно лежащая на подлокотнике кресла, и осколки разбитой
чашки, белеющие на полу. Подойдя ближе, я понял, что разбита еще одна чашка
и, кроме того, рассыпаны пилюли из бутылочки. Я видел все это, как
последовательные кадры в кино - руку, браслет на руке, потом осколки чашек,
пилюли, бутылочку. Наверно, я не совсем проснулся, потому что не сразу
связал все воедино и не тотчас понял, что произошло. Когда я нагнулся и
увидел, что Егора нет под столом, а красавец микроскоп валяется на полу со
свороченным окуляром, меня как обухом по голове стукнуло, и я кинулся к
Гришину.
Его лицо в тени зеленого абажура было мертвенно зеленым. Левая рука в
браслете лежала на кожаном, подлокотнике, а правая сжимала рукоятку
обсидианового ножа. Лезвие, перерезавшее двойной провод браслета, ушло в
набивку подлокотника сбоку, над самым сиденьем. Рука была еще теплая. Нож
зашуршал в кресле, когда я попытался найти пульс на правой руке.
Пульса не было.
Второй браслет висел на спинке кресла и свалился оттуда, покуда я
пытался найти пульс на тяжелой руке. Потом я увидел записку под лампой.
"Дорогой Дима! Меня прихватило, конец. Пытаюсь уйти туда. Провод
перерубится, когда потеряю сознание. Вызовите "Скорую помощь". Вы привели
незнакомца с улицы, больного. Напоминаю: вы обещали молчать. Снимите браслет
и спрячьте нож. Очень прошу. Прощайте. Телефон в соседней комнате".
... Вызвав "Скорую", я вернулся в кабинет и несколько минут сидел в
полном отупении и поднялся, лишь услышав булькающий вой сирены.
Зажмурившись, я сдернул браслет и с облегчением увидел, что вторая рука
соскользнула с ножа. Я положил нож в боковой карман, а браслеты замотал в
провода. Они тянулись с подоконника, из-за шторы: Там стояла маленькая
коробка наподобие толстого портсигара. И все. Я приподнял коробку и
убедился, что она ни к чему больше не подключена - ни к часам, ни к какому
аккумулятору, просто глухая белая коробочка с двумя проводами и браслетом.
Сирена завыла снова, продвигаясь по улице все ближе. Я перегнулся через
подоконник и увидел, как карета медленно едет по темной улице, вспыхивая
"маячком", и автобус стоит на остановке, а прожектор кареты шарит по стенам
домов, и прохожие останавливаются и смотрят вслед. Сирена смолкла. Было
слышно, как водитель автобуса объявил: "Следующая... Максима Горького"...
Луч прожектора уперся в стену под окном и погас. Карета резко повернула,
остановилась у тротуара. Тогда я затолкал коробочку в наружный карман
пиджака и пошел в переднюю, не оглядываясь больше.
...- Паралич сердца, - сказала девушка. Она была совсем молодая, чуть
постарше меня.
Два парня в черной форме "Скорой помощи" вошли следом за ней, не снимая
фуражек. Один стоял с чемоданчиком, а второй помогал врачу.
Они хлопотали еще несколько минут - заглядывали в лицо, слушали
сердце, потом врач сказала: "Бесполезно. Он уже остыл", и парень с
чемоданчиком спросил:
- Вы родственник?
Я ответил:
- Нет. Он... Я привел его с улицы. Помог...
- Ваша фамилия, адрес.
Я сказал.
- Вам придется дождаться милиции.
- Хорошо, - сказал я.
Но врач посмотрела на меня и приказала:
- Пусть идет. Идите, натерпелись ни за что. Глеб Борисович, вызовите
милицию. - Она все еще держала Гришина за руку.
- Спасибо, - сказал я. - Телефон в комнате за стеной.
Из прихожей я услышал голос парня с чемоданчиком:
- Сейчас, доктор. Похоже, сердечника я этого видел в Первой
психиатрической...
Я сдернул с вешалки пальто, спустился по лестнице и, не оглядываясь,
прошел мимо кареты. Мне показалось, что напротив дома стоит кудрявая девушка
и рядом еще девчонка с прыгалками, но чем тут поможешь? И я не остановился.
Побрел домой, машинально сворачивая там, где нужно, переходя площади и
улицы, и как будто слышал: "Не пробуждай воспоминаний минувших дней -
минувших дней". Наверно, я бормотал эти слова - около кинотеатра "Гигант"
от меня шарахнулись две девицы в одинаковых яркокрасных пальто.
Мама открыла мне дверь, побледнела и спросила: "Нокаут?" У нее
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг