встречался с ними только на экранах телевизора и кино. Однако некоторые
сцены из жизни испанских тореро мне запомнились, правда, там действовали
быки, а не коровы. Но кто их знает...
Подойти к крыльцу я не решился и сказал громко:
- Хозяева дома?
В доме было тихо. Корова странно замотала головой, как бы отгоняя мух.
- Есть кто-нибудь?
Корова опять покачала головой. Я пригляделся к пей.
- Значит, хозяина дома нет?
Корова утвердительно мыкнула коротко что-то вроде: "нну!".
Мне уже не трудно было вообразить, что она сказала "нет". Я хотел было
спросить, где же ее хозяин, но тут до меня наконец дошло, что я веду себя
по-идиотски.
- Так-так...- пробормотал я. - Значит, нет...
- Н-ну! Н-ну! - подтвердила корова.
Я выскользнул в ворота, захлопнул за собой калитку. Некоторое время
отупело разглядывал кончик ремешка, торчавший из дырочки в доске. Потом
машинально приподнял крышку бидончика, ожидая увидеть там молоко: окаянная
корова вышибла меня из проторенной колеи реального восприятия окружающего.
Мне захотелось открыть калитку и заглянуть в ограду.
Может быть, коровы там и не было?..
Тут я услышал тяжелые размеренные шаги. Они приблизились к калитке. Затем
до меня донесся глубокий шумный вздох. Я переложил проволочную дужку
бидона из одной руки в другую, достал платок и вытер вспотевшую ладонь.
И тут услышал свое имя.
Я вздрогнул.
Уставился на калитку. Повернулся резко... и уперся взглядом в Ненашева.
Пожалуй, было бы менее удивительным встретить здесь Кащея Бессмертного - о
нем я хоть думал только что.
Я молча разглядывал Ненашева: зеленые насмешливые глаза, неправильный рот,
нос чуть приплюснутый - в молодости Ненашев занимался боксом, спутать его
лицо с другим было невозможно, оно запоминалось сразу и навечно.
Одет он был в вельветовый пиджак, мятые брюки. В руках держал сетку с
двумя булками хлеба, черного ржаного хлеба из ларька.
- Ты что, ты меня не узнаешь? - спросил он.
Уверен, нам никогда не удастся так запрограммировать думающую машину,
чтобы она сравнялась с человеческим мозгом по способности обобщать столько
далеких по смыслу явлений и ассоциаций. Эта странная корова, присутствие
Ненашева, его последнее увлечение нейрофизикой - все это мгновенно
суммировалось в аналитической цени моего мозга. Догадка родилась,
перевести ее в связную мысль было только вопросом времени...
- Аркадий? - сказал я.
Он опустил сетку с хлебом прямо па землю, обнял меня. Ответить ему тем же
мне помешал бидон.
- Ты ко мне? - спросил Ненашев и увидел бидончик.- Заходил?
Сетка с хлебом лежала у его ног, я поднял ее.
- Хлеб бросил...
- Ничего, это Машке,- он взял у меня сетку, шагнул к воротам.- Проходи!
Корова встретила нас у калитки. Она подняла морду и улыбнулась Ненашеву.
Именно улыбнулась - выражение ее глаз было таковым. И улыбка не показалась
мне ни уродливой, ни карикатурной... Вспомните, как у Тургенева улыбаются
собаки...
- Машка,- сказал Ненашев.- Познакомься. Это мой друг.
Машка взглянула на меня приветливо и сказала свое "Н-ну!", что могло
означать: "Очень приятно, мы уже встречались!"
Ненашев так ее и понял.
- Вы уже разговаривали?
Я сделал неопределенный жест. Машка утвердительно качнула головой. Потом
сильно раздула ноздри, втянула воздух и подвинулась к сумке с хлебом.
Ненашев отломил горбушку, Машка ловко захватила ее языком и зажевала,
причмокивая. Ненашев пошлепал ее... я не знаю, как это называется у
коровы, у человека это щека. Потом он почесал у нее под челюстью. Машка
перестала жевать, вытянула шею и блаженно зажмурилась.
- Любит, подлая!
Он легонько щелкнул Машку по носу и тут же вытер руку о штаны.
- Как она тебе нравится? - и добавил тихо: - Говори по-английски, она не
поймет.
Я не знал, что ответить и по-английски. Я уже нашел словесное определение
своей догадки, только не мог ему поверить. Машка перестала жевать, в ее
глазах появилось выражение задумчивости, она переступила задними йогами...
- Машка!...- выразительно произнес Ненашев.
Он усмехнулся. Машка зажмурилась - мне хочется сказать: сконфузилась - и
побрела куда-то за загородку.
Ненашев поглядел на меня, расхохотался весело и похлопал по плечу.
- Догадываешься?.. Пойдем присядем на крыльце, расскажу.
Я вернулся от Ненашева поздно вечером.
Липе сказал, что молоко будем брать в другом месте. Конечно, я не объяснил
причины, и мое решение могло показаться странным. Но Липа, вероятно,
подумала, что я слишком хорошо отметил встречу с приятелем - в ее понятии
странные поступки могли делать только пьяные люди,- она не стала меня
расспрашивать.
Ночью я долго не мог уснуть. Лежал и думал о Машке, и о Ненашеве, и о его
открытии, дьявольски остроумном... и опасном, как изобретение пороха.
Разумеется, мне было известно, как нейробиологи сумели проникнуть в тайны
рождения эмоций. Электрические импульсы, точно нацеленные на определенные
участки мозга, вызывали у подопытного животного ощущение радости, страха,
наслаждения. Но все это были детские игрушки...
Ненашев научил корову думать и говорить.
...Свой аппарат он назвал "энцефалограф-дешифратор условных рефлексов" -
название тоже весьма условное. Назначение аппарата было куда более сложным.
В нейробионике я разбирался весьма посредственно, поэтому попросил
Ненашева придерживаться в своих объяснениях популярной формы изложения.
Насколько я понял, главною деталью аппарата являлся приемник-генератор
модулированных воли. Посредством его можно было не только записывать токи
мозга, но и подать обратно в мозг соответствующим образом составленную
энцефалограмму, и в сознании возникнут зрительный образ, стремление к
действию или отвлеченная мысль.
Аппарат Ненашев построил еще в Институте нейробионики. Первые опыты
проводил строго конспиративно.
Никто не ведал, чем он занимался за дверями своей лаборатории, всегда
закрытыми на ключ.
Пробудить в мозгу животного способность связно оперировать условными
понятиями - значило поставить это животное на ту же ступеньку, на которой
стоит человек. Ненашев не зря опасался, что сотрудники института могут
возбудить общественное мнение и ему, Ненашеву, запретят заниматься
рискованными экспериментами над разумом.
Если бы это зависело от меня, я бы запретил...
- Поэтому я и забрался в такую глушь, - рассказывал Ненашев. - Числюсь
ветеринаром - все же в медицинском институте работал -принимаю роды у
коров, лечу кур па птицеферме. В свободное время занимаюсь научными
исследованиями. Какими? Никто меня не спрашивает. А если и спросят, найду,
что ответить.
Ненашев был откровенен. Он понимал, что я безопасный слушатель и не смогу
ему помешать. Да и поздно было чему-либо мешать...
- Когда я сюда приехал, колхоз выделил мне корову. Для молока, разумеется.
Но именно Машка подошла для опытов как нельзя более. У неё спокойный
характер, отлично сбалансированная нервная система, не склонная к
неврозам, хорошие тормоза. Это очень важно - хорошие тормоза, - у Машки
могут возникнуть всяческие нежелательные эмоции.
Он так и назвал их: "нежелательные эмоции" - те чисто человеческие чувства
отчаяния, безнадежности, которые неминуемо появятся у Машки, когда она
начнет понимать, что она такое есть и что ее ждет в будущем. Примерно те
же самые "эмоции" появились бы у Ненашева, если бы он каким-то злым чудом
вдруг получил рога, копыта и хвост и, превратившись в корову, понял бы,
что отныне его место в коровьем стаде, что хотя он продолжает думать как
человек, но мир человеческих радостей для него потерян навсегда.
- Кроме всего, - продолжал Ненашев,- у Машки на рогах удобно крепился мой
аппарат. По конструктивным особенностям он должен находиться
непосредственно возле головы, игольчатые электроды вкалываются в кожу...
Здесь он опять забрался в дебри нейробионики. Я его не перебивал; не
разбираясь в деталях, я все же понял основное.
Ненашеву удалось выделить и записать на своем дешифраторе элементарные
биотоки, которые вызывают в Машкином мозгу элементарные образы. Пользуясь
такими элементами, как азбукой, он остроумно составил целые фразы, записал
их на микропленке и через передатчик дешифратора посылал Машке обратно в
мозг.
- Ты представить себе не можешь, какая это оказалась нудная, кропотливая
работа. День за днем я штурмовал Машкино сознание и не получал ответа.
Казалось, я стучусь в дом, где никого нет и некому открыть мне дверь. Уже
собирался все бросить к чертям собачьим, отдать Машку обратно в стадо...
Я подумал, как было бы хорошо для Машки вернуться в свой бездумный мир и
безмятежно по вечерам пережевывать свою жвачку.
- Но трудно оказалось освоить только первую фразу. Потом процесс познания
пошел лавинообразно. Память у Машки оказалась великолепной, она все
запоминала с первого раза...
Машка вышла из-за перегородки и стояла в отдалении, прислушиваясь к нашему
разговору. Кажется, ей очень хотелось подойти к нам, но она не решалась.
Может быть, боялась нам помешать?
Ненашев наконец заметил ее и оборвал свои объяснения.
- Хватит теории! Машка, покажи сама, что ты можешь. Пригласи гостя к себе.
Машка радостно "нукнула", закивала головой и направилась к бревенчатому
сарайчику под навесом рядом с крыльцом.
Перед дверями лежал щетинистый коврик. Прежде чем войти, Машка вытерла
ноги, точнее говоря - копыта. Она вытирала их по очереди, все четыре
копыта, и на это стоило посмотреть.
В сарайчике пахло травой и молоком. Было чисто, Машка выполняла основные
правила гигиены, как это делает, скажем, собака. Возле дверей стояла
простая сосновая табуретка, - вероятно, для Ненашева. В углу лежал
соломенный плетеный матрас, на котором, должно быть, спала Машка. В
решетчатых яслях лежала охапка травы.
В углу над яслями висел тихо бормочущий динамик. Я прислушался: передавали
последние известия.
Ненашев опять ухмыльнулся.
- Машка слушает,- сказал он.- Очень любит. Особенно детские передачи.
Более сложные вещи вызывают у нее много вопросов, и мне надоедает их
разъяснять.
- Ты ее понимаешь?
- Конечно. Она умеет говорить.
Я уже перестал удивляться.
- Она весьма связно выражает простые мысли, - продолжал Ненашев. -
Произносить слова не может, в русском языке слишком много согласных и
шипящих. Легче было бы обучить ее не русскому, а скажем, полинезийскому
языку - там почти одни гласные. Поэтому я пристроил к дешифратору
специально сконструированный ларингофон.
На полке у входа - я ее не заметил вначале - стоял аппарат, очень похожий
на переносный радиоприемник. Ненашев обхватил мощную шею Машки длинной
дужкой ларингофона. Я невольно вздрогнул, когда услыхал монотонный
"машинный" голос дешифратора:
- Здравствуйте! - Машка смотрела на меня.- Меня зовут Машка.
- Очень приятно,- сказал я.
- Как зовут вас? Я ответил.
- Почему я не видела вас раньше?
Я объяснил.
- Теперь вы будете к нам приходить?
Я сказал, что буду.
- Вы будете со мной разговаривать? Мне здесь так скучно...
- Машка! - перебил Ненашев.- Опять ты с жалобами. Расскажи, что ты сегодня
слушала утром по радио?
- Я не хочу.
- Не капризничай...
- Мне надоело радио. Мне надоели детские передачи. Я хочу смотреть кино.
Почему ты не пускаешь меня в клуб?
- Тебе нельзя в клуб, глупая.
- А я хочу...
Ненашев поморщился и выключил дешифратор.
Динамик замолк. Слышно было жалобное помыкивание Машки. Я уже не понимал,
что она говорила. Она смотрела на Ненашева, должно быть, на что-то
жаловалась, в ее глазах стояла человеческая тоска.
Я резко толкнул дверь и вышел в ограду.
Ненашев продолжал что-то выговаривать Машке, она только тихо помыкивала в
ответ: н-ну!.. н-ну!.. Потом замолчала.
Бидон мой остался в сарайчике. Я не стал за ним возвращаться.
Я уже не смог бы пить Машкино молоко.
Бидон вынес Ненашев.
Мне хотелось увидеть на его лице хотя бы тень тех мыслей, которые
волновали меня.
Ненашев поставил бидон на крыльцо.
- За молоком позже зайдешь. - сказал он. - Машка сегодня еще не доилась.
Доярку выгнала, рогом ее ударила, подлая коровенка. Доярка, разумеется, ни
о чем не догадывается, дешифратор при посторонних я не включаю.
- Чего же Машка ее выгнала?
- Говорит, что ей противно, когда ее доят. Видал такую дуру!.. Отойдем-ка
в сторону, а то еще услышит... Обидчивая стала, просто до глупости. Я ей
объясняю: хотя ты и думать научилась, а все же осталась коровой, какой
была. И организм, говорю, у тебя работает по-коровьи: если доиться не
будешь, то заболеешь. Мастит, говорю, будет. Воспаление молочной железы.
Кое-как успокоил.
- Все-таки, успокоил.
- А что мне оставалось делать? Устал я с ней. Вот не думал, что у коровы
вместе с разумом появится столько капризов всяких. Право, она была
разумнее, когда у нее совсем ума не было.
- Что ты думаешь делать дальше? - спросил я.
- Кончать эту канитель. Повезу Машку в город. Как экспонат.
- Как экспонат?..
- Конечно. Представлю ученому совету по защите диссертаций. Доказательство
моей работы. Я же всю современную нейрофизику двинул на полета лет вперед.
- Согласен.
- То-то вот... Да я Нобелевскую премию получу, вот увидишь.
- Весьма возможно,- опять согласился я.- Если повезет. Я бы лично тебе ее
не дал.
- Ты же всегда был консерватором.
- А что будет с Машкой?
- Как что?
- Я спрашиваю: что будет с коровой, которая может думать как человек, но
не имеет человеческих возможностей. Куда ты денешь Машку, когда получишь
все свои премии и звания? Сдашь ее на мясокомбинат?
- Что ты, такую корову и на мясокомбинат!
Только Ненашев мог понять меня буквально.
- А все-таки?
- Ну... Я еще не думал. Отправлю ее в зоосад.
- В зоосад принимают только животных.
- Ах, ты опять про это.
- Да, опять про это.
- Тогда выстроим Машке отдельный павильон, она того заслуживает. Самая
знаменитая корова в мире, подумай! Журналисты будут брать у нее интервью.
Будут снимать в кино.
- А Машке это поправится?
- А чего ее спрашивать. Вот еще новости.
Мне вдруг захотелось ударить Ненашева. Ничего не говоря, не объясняя.
Сильно ударить, чтобы ему стало больно... очень больно!.. Я заложил руки
за спину, и поднял лицо к вечернему небу. Я не мог смотреть на Ненашева.
- Ты чего? - спросил он.
- Нет... я так, ничего... Я только хочу спросить: неужели ты до сих пор не
понимаешь, что с желанием Машки нужно считаться, что она уже не корова.
- Опять!.. Тогда что же она такое? Человек?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг