Курбан и так без труда представил себе, как вчерашний богам ходит по
базару, выискивая клячу подешевле, чтобы хватило на нее горсти медных
дирхемов, глухо позвякивающих в кармане.
- Жаль мне твою клячу, устад, - заметил Курбан, переведя взгляд с
собеседника на редкую крышу, сквозь которую просвечивали звезды, спелые,
словно гроздья бухарского винограда. - А тебя жаль еще больше: боюсь,
недалеко унесет тебя конь от эмирского гнева.
- Недалеко, говоришь? - загадочно усмехнулся седобородый. - Вот и
видно, сынок, что у тебя нет поэтического воображения. (Он так и сказал
- "сынок", хотя они, вероятнее всего, были почти одного возраста).
- Да зачем мне оно, воображение? - удивился Курбан и посмотрел на
смутный силуэт коня, дремлющего у перевязи. - Наверно, не одна тысяча
коней прошла через мою кузню. И я, поверь, неплохо научился разбираться
в их статях.
- Тебе это только кажется. - Гость погладил бороду. - А что до
воображения, то знай: только оно способно дать человеку крылья.
- Ну, воображай - не воображай, а конь твой - заморенная кляча, и не
более того, - упрямо возразил Курбан. - И боюсь, он падет на первой
версте, едва ты покинешь город.
- И опять ты не прав, почтенный, - произнес седобородый, и глаза его
весело и как-то совсем по-молодому блеснули. - Ежели ты такой знаток, то
разве не видишь, что это животное благороднейших арабских кровей?
Посмотри на его благородные линии, на густую гриву, на тонкие и сильные
ноги! А разве ты не обратил внимания, сколько разума таят его глаза?
В словах устада была такая сила убежденности, что Курбан против воли
подумал: чем шайтан не шутит, может, и впрямь конь в прошлом - арабский
скакун, только замордованный и заезженный прежними своими хозяевами?.. И
ведь в самом деле в больших и печальных глазах коня тлеет некий
загадочный огонь.
- Вот-вот, поразмысли над моими словами, сынок, - усмехнулся гость,
словно угадав мысли кузнеца, и глотнул из пиалы остывшего зеленого чая.
Чай, как всегда, заваривал Атагельды, научившийся этому искусству от
покойной матери.
- Вот ты говоришь - воображение, - сказал Курбан. - А зачем оно мне?
Нужно ли оно простому человеку?
- Воображение нужно всем, - веско произнес устад. - Оно способно
создать мир, реальный как сама жизнь.
- По мне, лучше уж сама жизнь как она есть, - возразил Курбан.
- А ты не подумал, что, как ты говоришь, сама жизнь есть не более чем
воображение? - улыбнулся седобородый. Курбан не понял, однако
переспрашивать не стал.
- Поясню свою мысль, - сказал гость и сделал еще глоток. - Хочешь, я
изображу коня так, как видится он моему воображению? И ты поймешь, что
оно реальнее самой жизни.
- Но как ты нарисуешь его?
- Слушай.
Мастер резким движением отодвинул пиалу с недопитым чаем, едва не
расплескав его. Лицо его внезапно побледнело, как показалось Курбану при
холодном свете звезд. Он откинулся назад, словно изготавливаясь к
прыжку, и, полузакрыв глаза, медленно произнес строки, которые слагал на
ходу:
Не говори, что это конь, -
Скажи, что это сын.
Мой сын, мой порох, мой огонь
И свет моих седин!
Быстрее пули он летит,
Опережая взгляд,
И прах летит из-под копыт,
И в каждом - гром победный скрыт
И молнии горят.
Умерит он твою тоску,
Поймет твои дела,
Газель настигнет на скаку,
Опередит орла,
Гуляет смерчем по песку,
Как тень, нетерпелив,
Но чашу влаги на скаку
Ты выпьешь, не пролив.
- Ну, понял ты теперь, каков мой конь? - спросил гость после
продолжительной паузы.
Ошеломленный кузнец в ответ мог только кивнуть. О многом они еще
говорили, а потом, когда небо перед утром начало светлеть, словно
покрываясь изморозью, и остались только самые яркие звезды, которые
блистали, словно насечки, сделанные таинственным мастером на просторной,
заброшенной ввысь кольчуге, Курбан спросил:
- Скажи, слагатель, как твое имя?
- Зачем тебе?
- Я скажу его внуку.
- Тебе понравились мои строки?
- О, еще бы!
- Вижу, - спокойно кивнул седобородый. - И знаю, что если даже я их
забуду, их не забудешь ты. А мое имя... Что ж, оно растворено в этих
строчках.
- Жаль мне тебя, - покачал головой кузнец. - На склоне лет, с таким
талантом, лишенный имущества, изгнанный и одинокий, ты едешь умирать на
чужбину. Ты, словно лепесток, гонимый вихрем по степи. Устад поднял
руку.
- За добрые слова спасибо, - сказал он. - Но человек не может знать
свой завтрашний день. Эмир наш капризен и непостоянен. Может, и на тебя,
не приведи аллах, падет гнев его или его приближенных, и тебя тоже
вышвырнет отсюда вихрь.
- Я человек маленький.
- Это не меняет дела.
Мог ли думать Курбан, что пророчество слагателя, об имени которого он
потом уже, после его отъезда, начал догадываться, так скоро и так
страшно исполнится!
Старик осторожно вздохнул, стараясь не расшевелить еще больше
непроходящую боль в сердце, и снова потрогал в кармане маленький золотой
кружочек. Так и не потратил его. Жаль. Теперь не доведется. Здесь, в
пустыне, на него не купишь даже глотка воды. Он взял золото на зуб,
полюбовался арабской вязью и сунул его обратно.
Атагельды проснулся, оба поднялись и побрели дальше. Едва они сделали
несколько шагов, как песчаный холм позади с громким шумом рухнул, подняв
целую тучу пыли.
Время от времени приостанавливаясь, Курбан долго и мучительно
соображал, в каком направлении идти. Кругом, куда ни глянь, было одно и
то же - однообразная пустыня, похожая на волны застывшей влаги, и над
ней - выцветшее от жары небо, лишенное малейших признаков облаков.
- Дед, а чем ты все-таки разгневал эмира? - спросил Атагельды, и
старик был рад неожиданному вопросу. Слово за слово, и он рассказал, что
произошло во дворе кузницы пять дней назад.
...Поздней ночью, когда Атагельды уже спал, в вечно распахнутые
ветхие ворота въехали к навесу два пышно изукрашенных всадника. Один из
них подъехал к навесу и ткнул рукояткой камчи Курбана, который прилег на
ложе из веток - его как раз схватил сердечный приступ.
- Вставай, лежебока! - сказал всадник.
- Что вам угодно, господин? - вежливо спросил кузнец, приподнимаясь.
- Коня подковать.
Второй всадник остановился поодаль, поигрывая плеткой и молча
прислушиваясь к разговору.
- Огонь в горне погас, господин, и разжигать его долго, - ответил
старик, сдерживая стон. - Приходите завтра.
- Поднимайся и марш в кузницу, - повысил голос всадник. - И без
разговоров!
Курбан покачал головой:
- Не могу, господин.
- Ах, не можешь? - крикнул всадник. - Так я помогу тебе! - И он
вытянул Курбана камчой. Острая боль обожгла плечо. "Хорошо, что мальчик
спит в доме и ничего не слышит", - мелькнула мысль.
- Мы помощники эмира, и если ты сейчас же не отправишься в кузницу,
жалкий червь, тебе не поздоровится, - с угрозой в голосе произнес второй
всадник.
- Для меня неважно, кто вы, слуги эмира или последние попрошайки -
ответил с достоинством старик. - Если б мог, я бы выполнил работу
сейчас. Но это невозможно.
Его ответ привел пришельцев в бешенство, и они в две нагайки
принялись хлестать старика. Избив его до полусмерти, они удалились,
присовокупив на прощание, чтобы на рассвете он ждал серьезных
неприятностей.
В ту же ночь Курбан и Атагельды бежали из города: старик знал, что с
эмировыми слугами шутки плохи.
Старик поправил на плечах котомку и замолчал.
- Скажи, дед, разве ты не мог выполнить просьбу двух всадников? -
спросил мальчик. - Разбудил бы меня, я бы горн помог разжечь, как
всегда...
- Видишь ли, малыш... Я вольный мастер, а не раб эмира. И никогда не
плясал под чью бы то ни было дудку.
Мальчик кивнул.
- А куда мы теперь идем? - спросил он.
- Там, за пустыней, мне говорили, есть место, где живут свободные
люди, - указал старик вперед. - Там тень вдоль улиц, там журчат фонтаны
и бегут полные арыки, там вдоволь воды и там найдется работа для меня.
- Я больше всего люблю слушать, как журчит вода, - задумчиво произнес
Атагельды. - Скажи, а мы скоро придем? Пить хочется...
Курбан хотел сказать, что по рассказам знающих людей, которых немало
перебывало в кузнице, туда трое суток пути, но вовремя осекся.
- Скоро. Потерпи, малыш, - только и сказал он.
Желтобрюхий варан прополз поодаль и исчез среди песчаных холмов. "Так
и мы скоро оба исчезнем", - почти равнодушно подумал старик.
Когда тягостное ощущение, вызванное разбуханием, стало невыносимым,
оболочка наконец лопнула, и зеленый росток неудержимо полез вверх,
обжигаемый раскаленным песком. С влагой Зерен измучился: в окрестной
почве ее не было, и воду приходилось буквально по молекуле вытаскивать
снизу, из почвенных глубин. Хорошо хоть, что там она оказалась.
Упорный росток пробил слой песка и выглянул наружу. Нежная кожица его
была вся во вмятинах от раскаленных песчинок, но росток обладал немалым
запасом жизнестойкости. Кроме того, Зерен все время подпитывал его
энергией, аккумулированной еще на материнской планете.
Росток проклюнулся на пологом склоне бархана, почти у самого его
подножия. Он дерзко стоял, едва колеблемый горячим ветром, -
единственное растение на многие километры вокруг.
Юркий тарбаган надумал подгрызть неведомый стебелек. Однако, едва он
приблизился, неведомая сила притормозила зверька, а когда он надумал
преодолеть ее - чувствительный разряд пронзил все тело. Коротко пискнув,
тарбаган юркнул в нору.
Шли дни, росток упрямо тянулся ввысь. Дождей эта планета - или, по
крайней мере, данный участок ее - не ведала, но растение было
неприхотливо и жизнестойко. Довольствуясь токами, которые давали глубоко
ушедшие корни, да еще скудной росой, выпадавшей по ночам, оно росло и
росло, утверждаясь на неласковой почве, под неласковым светилом.
Чем больше вытягивался росток, тем длиннее становилась и тень,
отбрасываемая им. Вскоре показались и листья - плотные, со стреловидным
окончанием, похожие на ладошки фикуса. На верхушке растения появилась
крохотная завязь.
В один из рассветов неподалеку от одинокого растения показался еще
один, совсем маленький росток, затем третий, четвертый...
Чувство удовлетворения от того, что первая задача Великого Посева
выполнена, наполняла все естество Зерена.
Хорошо, что он с самого начала не пожалел универсальной энергии, хотя
ее оставалось совсем немного для того, чтобы создать вокруг первого
ростка защитное облако. В случае гибели первого ростка погиб бы и весь
посев, погиб в самом начале, не успев как следует подняться.
Поначалу тень, отбрасываемая растениями, была хилой, представляла
собой отдельные сиротливые полоски и пятна. Однако день ото дня они
густели, все увереннее соединялись, сливались между собой. И настал
день, когда неровный круг тени стал сплошным.
Наступил рассвет, начались пятые сутки пути.
Солнце, следуя извечным своим путем, начало быстро карабкаться к
зениту.
Курбан и Атагельды медленно брели, оставляя за собой осыпающиеся
следы.
- Дедушка, я утомился. Песок, что ли, стал глубже? - сказал мальчик и
вытер пот, заливающий глаза.
- Будь джигитом, Ата, как твой покойный отец, - ответил старый
кузнец. - Нам недолго уже осталось.
- Хочу пить.
Вместо ответа Курбан молча достал флягу, отвинтил крышку, перевернул
сосуд и потряс им - ни капли не упало на нагретый песок. После этого он
отбросил флягу в сторону. Хорошая вещь, хивинской работы, с узорной
росписью. Но фляга, увы, больше не понадобится. С глухим звуком сосуд
шлепнулся в песок, полузарывшись в него.
Без капли влаги в пустыне недолго протянешь. Мальчик блеснул глазами,
но ничего не сказал, и они двинулись дальше.
Незаметно подкрался полдень, и каждый отвесный луч жалил, словно
ядовитая гюрза.
Последний час Атагельды шел, словно в забытьи. В этом богом проклятом
месте не было ни травинки, только солнце и песок, песок и солнце. Почему
человек живет до обидного мало? Почему он вообще должен умереть?!
Увязая по колено в песке, мальчик догнал деда, шедшего немного
впереди.
- Дедушка, а человек может быть бессмертным? - негромко спросил он,
взяв Курбана за руку.
Кузнец казалось, не удивился вопросу. Он пытливо посмотрел на
Атагельды и, немного подумав, сказал:
- Человек может быть бессмертным. Я, во всяком случае, не вижу в этом
ничего необычного.
- Почему же люди умирают?
- На то много причин. Например...
- Не нужно примеров! - живо перебил мальчик. - Ты лучше скажи, как
стать бессмертным!
- Клянусь аллахом, хороший вопрос, - улыбка пробежала по лицу
старика. - Эх, учиться бы тебе, малыш! Да что теперь говорить...
- Ты не ответил, - напомнил Атагельды.
- Есть священные книги, в которых рассказывается о богах. Было это в
древней стране, омываемой полуденным морем. Боги были прекрасны и
могучи, и жили они вечно.
- Так то боги, - разочарованно протянул мальчик, - а я спрашиваю о
людях.
- Не торопись, - произнес Курбан. - Дело, видишь ли, в том, что эти
боги согласно старинным легендам, по сути дела, ничем не отличались от
людей. Ну, конечно, покрасивее, посильнее, а в остальном - те же люди.
Но вот питались они по-особому, употребляли в пищу амброзию. Думаю, в
этой пище и заключена тайна бессмертия.
- Наверно, амброзия - это просто ключевая вода, - вздохнул Атагельды.
Неожиданно старик пошатнулся и тяжело опустился на песок. Когда
мальчик приподнял его голову, глаза Курбана были закрыты. Грудь
вздымалась медленно, еле заметно. Атагельды опустился перед ним на
колени, едва не вскрикнув от боли: впечатление было такое, словно он
стал на раскаленную сковородку.
- Дедушка, - тихонько позвал он, взяв Курбана за руку. Тяжелая рука,
выскользнув, упала на песок.
Атагельды в отчаянии поднял глаза к небу, и оно показалось ему таким
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг