Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                         Следующая
Владимир Михайлов

                        НЕ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ПО СВОИМ СЛЕДАМ

----------------------------------------------------------------------------
   Не возвращайтесь по своим следам - Москва, Дружба народов, 1991. - 416с.
   ISBN 5-285-00111-0
   OCR and spellcheck by Andy Kay, 30 December 2001
----------------------------------------------------------------------------

   Чем  дальше,  тем больше люди трезвели,  и  на  столе прибавлялось полных
бутылок. Потом разом поднялись и пошли одеваться.
   Встречать Зернова собралось человек двадцать -  двадцать пять. Могильщики
проворно орудовали лопатами,  подхватывая вылетавшую снизу  землю и  кидая в
кучу.  Затем,  без  труда подведя длинные полотнища,  подняли гроб;  ящик  с
косыми стенками стоял на образовавшейся у могилы рыхлой насыпи -  белый, как
подвенечное платье.  Вдова подошла вплотную,  утирая глаза.  Открыли крышку;
Зернов лежал бледный с  голубизной,  как  снятое молоко,  худой,  спокойный,
старый.  Было ему,  впрочем,  неполных пятьдесят всего, но измучила болезнь.
Три  человека выступили и  сказали,  что полагалось,  в  том числе Сергеев и
директор - его стали уже называть новым. "Дорогой друг, - сказал директор, -
мы рады,  что ты возвращаешься в наши ряды,  мы высоко ценим вклад,  который
тебе  предстоит  сделать  в   нашу  сложную  и  противоречивую  издательскую
деятельность,   недаром  ты  долгие  годы  проработаешь  заведующим  ведущей
редакцией, и потом еще несколько лет редактором, и даже еще позже, студентом
уже,  будешь проявлять свои недюжинные способности, организаторский талант и
высокую принципиальность,  и  всю  твою  предстоящую жизнь люди будут любить
тебя".  И  так  далее.  Потом гроб закрыли,  но  заколачивать уже не  стали;
шестеро встречавших,  кто  поздоровее,  натужась,  подняли гроб  на  плечи и
понесли по неширокой,  с первыми опавшими листьями аллейке к воротам. Вторая
смена, еще шестеро, шла сразу за родными и близкими.
   За воротами кладбища ждал специальный,  с широкой черной полосой по борту
автобус из бюро услуг и  еще "Латвия",  издательский,  а  также директорская
"Волга" и  "Лада" Сергеева.  Жидкая процессия медленно вышла из ворот,  гроб
закатили по металлическим,  блестевшим от употребления штангам в автобус,  -
водитель помогал изнутри,  -  расселись сами; вдову - она еще была вдовой, а
женой Сергеева уже почти год как перестала быть -  Сергеев посадил в  машину
рядом с собой, и поехали.
   Дома была возня,  пока гроб по неудобной, как во всех подобных строениях,
которым  предстояло  возвышаться  еще  лет  тридцать,   лестнице  внесли  на
четвертый  этаж.  Из  квартир,  мимо  которых  проносили  гроб,  тут  и  там
выглядывали соседи,  кто-то  сказал другому:  "Да  это  Зернов вернулся,  из
шестнадцатой квартиры,  который болеть будет".  "А,  знаю,  знаю", - ответил
другой.  В  квартире гроб поставили на  стол,  с  которого успели уже убрать
бутылки  и  закуски.   Снова  сняли  крышку,   прислонили  к  стене.   Людей
прибавилось;   входили,  некоторые  даже  в  пальто,  стояли  минутку  подле
открытого гроба,  кланялись или  просто  кивали  и,  помедлив  еще  немного,
уходили.  К вечеру немногие оставшиеся вынули Зернова из гроба, и гроб сразу
же увезли;  Зернов лежал теперь на кровати,  с него сняли смертное,  одели в
пижаму,   закрыли  с  головой  простынею.   Помогала  Люда,  невестка,  жена
Константина,  он  был  сыном  Зернова  от  другой  жены,  к  которой Зернову
предстояло вернуться теперь только через двадцать с  лишним лет.  Люда  была
беременна, ходила с заплаканными глазами, Константин тоже очень грустен был,
они двое с  остальными почти не разговаривали,  а  если шевелили губами,  то
бормотали что-то неразборчивое,  и им отвечали так же. Закончив, ушли - Люда
двигалась   осторожно,   переваливаясь,   оберегая   живот,   Константин  ее
поддерживал,  обнимая рукой за спину.  Слышно было,  как за ними защелкнулся
замок и почти сразу внизу захлопали дверцы такси.
   Остался только Сергеев. Наталья Васильевна, вдова, вышла в другую комнату
и вскоре вернулась,  уже не в трауре,  а в домашнем халатике.  Они перешли в
другую комнату,  где стояли стол,  -  низкий, не обеденный - широкий диван и
стенка.  Сели  рядом  на  диван,  и  Сергеев сразу же  стал  гладить Наталью
Васильевну по голове. Она прислонилась к нему, закрыла глаза и пробормотала:
"Не знаю,  как будет теперь,  ничего не знаю больше,  он вернулся - а мы?.."
Так  они  просидели  всю  ночь,  то  молча,  то  перебрасываясь  несколькими
незначительными словами,  не  о  себе.  Когда за окнами засветлело,  приехал
врач,  усталый,  как все люди по утрам, немного раздраженный, но старавшийся
сдерживаться.  Он Зернова теперь будет навещать часто; врач знал это, потому
что бывал тут не раз -  но это прежде, прежде, сейчас-то он был тут впервые,
и,  однако,  его не удивило,  что и он знал всех здесь, и его все знали, как
знали и то, что вскоре Зернов опять начнет жить, и ему станет немного лучше;
тогда врач направит его в  больницу,  а через некоторое время снова навестит
дома -  после того как Зернов из больницы вернется. Наталья Васильевна еще с
вечера   положила  на   стол   нужное   свидетельство.   Врач   сейчас  взял
свидетельство,  поводил  по  строчкам ручкой,  странным,  но  уже  привычным
образом  как  бы   втягивавшей  написанное  в   себя,   и   спрятал  чистый,
разгладившийся бланк в сумку. После этого он подошел к по-прежнему лежавшему
в другой комнате на кровати Зернову,  осторожно откинул простыню,  поискал и
не нашел пульса,  через фонендоскоп послушал грудь, шею, приподнял лежавшему
веки и  поглядел в  зрачки.  Потом вернулся туда,  где были вдова и Сергеев,
хмуро сказал им: "Ну что же... поздравляю", - взял сумку и уехал.
   Теперь Наталья Васильевна села подле кровати,  на которой лежало тело,  а
Сергеев остался там, на диване. Усталая вдова склонилась, оперлась локтями о
колени, спрятала лицо в ладонях. Сидеть так было неудобно и больно ногам, но
она не  меняла позы,  хотя теперь,  когда все шло,  как полагается,  на лад,
охотно села бы  свободнее или даже вышла из  комнаты,  но не в  ее силах это
было.  Задремала ли она? Кажется, нет, был ведь день; правда, всю предыдущую
ночь  она  не  спала;  но,  может быть,  и  не  задремала сейчас,  а  просто
углубилась мыслями  во  что-то  неопределимое и  неназываемое,  когда  мысли
находят выражение не в словах,  а в обрывках картин.  Однажды она -  похоже,
что бессознательно -  пробормотала:  "Бедный маленький мальчик, бедный..." -
но  это  не  о  Зернове было сказано.  Так или иначе,  первый вздох мужа она
упустила.  Как и тогда -  последний;  все повторялось в точности, но к этому
уже давно пора привыкнуть, да и было это действительно привычно.
   Когда Наталья Васильевна открыла глаза, Зернов уже дышал: плавно втягивал
в себя воздух, потом словно не решался выдохнуть, стремясь подольше удержать
воздух в себе,  как бы страшась,  что следующего вздоха не будет - и наконец
выдыхал:  неровно,  хрипло, рывками, в несколько приемов, словно бы выдыхать
было больно.
   Шли долгие минуты;  дыхание неуловимо выравнивалось,  хотя до нормального
было по-прежнему далеко.  Потом Зернов начал бормотать,  громко и  невнятно.
"Овей етиребу,  етиребу" - и еще что-то совсем уже невразумительное. Наталья
Васильевна судорожно выпрямилась,  ощутив на  своем плече руку.  Это Сергеев
дотронулся до  нее  -  перед  тем  как  бесшумно отойти,  выйти в  прихожую,
спуститься,  уехать.  Наталья Васильевна беспомощно сказала:  "Неужели никак
нельзя,  чтобы ты сейчас не уезжал?.." - хотя губы ее выговаривали совсем не
то. "Ты же знаешь, что нет", - ответил Сергеев, губы его тоже двигались не в
лад словам, как это бывает в сдублированном фильме, когда плохо уложен текст
перевода.  "Он долго будет так?" - спросила она. "Пока не придет в сознание,
- ответил Сергеев.  - Ты разве не помнишь, сколько он был без сознания перед
смертью?".  -  "Последние сутки...  да,  почти сутки".  "Ну  вот,  -  сказал
Сергеев,  -  значит,  и будет сутки.  Ничего.  Ты не волнуйся. Делай все что
делается,  и  помни:  ничего  изменить нельзя,  оно  сильнее  нас".  Наталья
Васильевна помолчала.  "Как я ее ненавижу",  -  сказала она потом.  "Аду?" -
удивился Сергеев,  хотя лицо его  никакого удивления не  выразило.  "Ну  что
ты...  Ее, эту... Да Людмилу же, неужели ты не понял? Бедный мальчик, малыш,
еще и двух недель не прошло,  как..." Сергеев помолчал.  "Что же,  вот оно и
нас коснулось,  - сказал он затем, - больно коснулось, мы успели привыкнуть,
что  нас  как-то  не  задевает,  хотя ведь с  самого начала знали,  как  все
будет... Ничего нельзя сделать, родная моя, ничего нельзя, ты сама прекрасно
знаешь, выход один - примиряться с самого начала, мы раньше - тогда еще - не
очень хорошо понимали,  откуда -  судьба,  зато сейчас знаем". Он еще что-то
говорил,  но  Наталье Васильевне больше не  нужно  было,  она  вдруг и  сама
поняла,  что судьбу не изменишь и надо примиряться, заставлять себя мириться
- до тех пор,  пока не вернется привычка, а тогда станет куда легче. Со всем
надо мириться.  Очень важно,  - подумала она, - приучить себя, привыкнуть со
всем примиряться,  ведь на самом деле и  правда все очень хорошо и  разумно,
только больно сейчас, очень больно...

   * * *

   Наталья  Васильевна  медленно  вошла  из  кухни  с  поильничком в  руках,
склонилась  над  Зерновым,  поднесла  поильник  к  его  губам,  помогла  ему
приподнять голову.  Он  облизал губы,  она осторожно опустила его затылок на
подушку,  внимательно, чтобы не расплескать, поставила поильник на тумбочку,
легко прикоснулась к его лбу, кивнула. Тогда он хрипло и слабо выговорил:
   - Ната... Попить дай, Ната...
   Она присела на краешек кровати.
   - Митя... Митюша...
   Но  он  уже забылся и  лежал неподвижно,  только грудь под одеялом тяжело
поднималась и опускалась. Прошло полчаса, он снова открыл глаза.
   - На-та...  -  раздельно,  с усилием проговорил он.  - Ты извини. Совсем,
кажется,  табак  дело.  Совсем...  -  Он  пошевелил пальцами лежавшей поверх
одеяла руки, Наталья Васильевна взяла его пальцы, едва ощутимо пожала их.
   - Чувствую,  -  сказал он все так же с трудом,  не в лад шевеля губами, -
что мне не вылезти... - Через каждые два-три слова он делал паузы, отдыхая.
   - Да что ты, Митя...
   Она жалела его,  от  всего сердца и  души жалела,  как бы  там ни  бывало
раньше и  как ни будет еще потом,  но сейчас ему плохо было,  и она невольно
старалась принять на  себя  хоть часть его  боли и  неизбежного страха перед
непонятным,  что,  как он думал,  ему предстояло.  Она-то знала,  что ничего
такого уже не будет, он же пока еще был в неведении.
   - Странно,  что я еще...  Мне казалось,  я уже...  был не...  не здесь...
где-то... свет, круглый свет... мама... и другие, кого...
   - Нет, Митенька, нет! - Она нагнулась над ним, взяла его лицо в ладони. -
Ну,  посмотри на меня... Постарайся понять. Ты пришел в себя. Это прекрасно.
Теперь с  тобою ничего плохого не  случится.  А  с  мамой и  со всеми ты еще
увидишься, увидишься! Ты думай об этом, и тебе сразу станет хорошо...
   - Думаешь... я... не умру?
   - Знаю!  - ликующе сказала она. - Не умрешь! Не бойся этого больше. Самое
тяжелое позади.  Еще,  конечно,  временами тебе  будет нехорошо.  Но  и  это
пройдет,  и  в  конце  концов ты  станешь совершенно здоровым.  Как  раньше.
Помнишь, каким крепким был ты раньше?
   Губы Зернова дрогнули -  может быть,  он пытался улыбнуться,  но может, и
просто от  боли;  он закрыл глаза.  Дыхание было уже куда ровнее,  чем сутки
назад.
   - Все путается в голове,  -  пожаловался он.  - Уже не понимаю, что было,
чего не было... Какое... сегодня... число?
   - Двадцать третье. Двадцать третье сентября.
   - Ага. Жалко...
   - Чего, Митенька?
   - Хочется... чтобы лето. Тепло... Зелень... Воздух...
   - Ну и прекрасно, что хочется. Лето вот-вот начнется. Да и осень теплая в
этом году.
   Он некоторое время лежал молча,  видимо соображая. Потом открыл глаза. Во
взгляде теперь был смысл,  и  Наталья Васильевна в который уже раз удивилась
тому, что взгляд - не только Зернова, но и вообще любого человека - и теперь
выражал сиюминутное, а вовсе не то, что должно было бы выражаться.
   - Странно... - проговорил он.
   - Да,  Митя,  конечно,  -  согласилась она. - Я понимаю. Сначала всем нам
многое  кажется странным.  Но  мы  привыкаем.  К  этому  не  так  уж  трудно
привыкнуть.
   - К чему?
   Она несколько секунд бормотала что-то непонятное, как бы звуки наизнанку:
невольно задумалась о том, к чему приходилось привыкать, хотя и не хотелось,
может быть. Потом спохватилась.
   - Ну,  я не смогу объяснить как следует. К жизни, вот к чему. Станет тебе
лучше, встретишься с Колей... с Сергеевым, он объяснит так, что ты поймешь.
   - Да... - пробормотал он, - Сергеев сможет, да, он любит объяснять все на
свете... Ната! Позвони ему... пусть придет сегодня.
   - Он не придет.
   - Очень прошу...
   - Он не сможет,  Митенька. Поверь. И позвонить ему сейчас я тоже не могу.
Ты уж лучше не спрашивай зря. И не спорь.
   Наталья Васильевна встала, взяла лежавший на столике шприц, сделала укол,
потом подняла шприц перед собой,  иглой вверх,  втянула возникшую в  воздухе
струйку  в  стеклянный,  с  делениями,  цилиндрик,  дальше  опустила иглу  в
крохотную бутылочку ампулы,  и  когда ампула наполнилась и  с  едва  слышным
треском заросла - уложила ее в коробочку, а шприц тут же разобрала, подув на
пальцы (был он горячим),  уложила в стерилизатор, закрыла крышкой, собираясь
выйти на кухню и поставить на плиту.
   - Как заболело сразу... Долго будет?
   - Поболит немного. Но все слабее и слабее.
   - Ты меня уже лечила так?
   - Конечно.
   - А  я  почему-то  помню наоборот:  ты колола меня,  когда болело,  когда
больше не было сил терпеть.
   - Спи,  -  строго сказала Наталья Васильевна,  хотя черты ее  лица сейчас
выражали не строгость,  а жалость. - И терпи. Все остальное - потом. - И она
поспешно вышла на кухню.

   * * *

   В  другом месте города,  в  своей квартире,  состоявшей из  одной большой
комнаты и кухни,  Люда,  невестка,  аккуратно укладывала в большую картонную
коробку разные трогательные вещички -  то первое,  что надевают на человека,
когда он приходит в  мир;  так когда-то было,  теперь же это было последним,
что на человечке было, и когда последнюю пеленку с него снимали, то вскоре и
самого человечка не найти было.  Пеленки,  подгузнички, ползунки, пинетки...
Люда губами улыбалась,  глазами же плакала,  и у Константина, мужа ее, такой
же разлад был на лице; он сейчас был дома, день был воскресным.
   - Ну  не надо,  не надо,  -  тихо говорил он.  -  Не вернешь и  ничего не
поделаешь,  у всех так;  общая судьба; не знаю уж, кому это понадобилось, но
против жизни не пойдешь.
   - Мы против жизни идем, - сказала Люда, улыбаясь и плача по-прежнему.
   - Ну пожалуйста, не надо...
   Люда замолчала и продолжала укладывать вещички,  аккуратно их разглаживая
ладонями.  Потом накрыла коробку крышкой, перевязала широкой голубой лентой.
Встала.
   - Пора ехать, навестить твоего отца.
   - Знаю,  -  ответил он с неудовольствием, уже надевая пиджак. - Рад бы не
ехать. Не хочу. Но от нас не зависит.
   - Ты ведь раньше - тогда - иначе к нему относился...
   - Верно,  - согласился он, подавая жене пальто. - Раньше я мало знал... и
все мы ничего не знали. Хоть бы сейчас ничего не помнить!
   - А я вот почти не помню, - сказала она, застегиваясь. - Приданое возьми.
- Она  выглядела теперь намного стройнее,  чем  была тогда,  когда встречали
Зернова на кладбище. - Очень, очень смутно...
   - Повезло тебе,  -  сказал он в который уже раз:  об этом они между собой
разговаривали не  впервые.  -  Тоже  непонятно:  отчего одни  помнят хорошо,
другие - смутно, третьи вообще ничего?
   - Самые счастливые,  -  сказала она.  Константин взял  коробку с  детским
приданым, пробормотал: - Петя, Петюшка...
   - Ну, идем, - сказала она, и они двинулись - навестить больного и вернуть
то,  что  в  свое  время было подарком Натальи Васильевны к  предстоявшему -
тогда предстоявшему - счастливому семейному событию.

   * * *

   Зернов пролежал дома неделю с небольшим,  постепенно приходя в себя, хотя
был еще очень и очень слаб.  Потом Наталья Васильевна увезла его в больницу,
и  там он  пролежал еще почти месяц:  его выхаживали,  потом прооперировали.
Операция была  несложной,  потому  что  раньше  у  Зернова ничего удалять не
стали:  оказалось,  что бесполезно.  И  теперь его положили на стол,  хирург
автоматически,  бездумно действуя пальцами,  иглой удалил свежие швы, вскрыл
полость,  все переглянулись, безнадежно покачали головами, потом хирург стал

Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг