Нет, без всего этого, без выпирающего сознания произведенного эффекта, а
просто по-доброму улыбался старый друг и спутник. Ульдемир, все еще боясь,
поверил, однако, наконец и хотел сказать "Здравствуй", но слово не
вырвалось, его перекосило где-то внутри, словно патрон в патроннике, так
что капитан только порывисто мотнул головой. "Ничего, - сказал пахарь, -
весьма рад видеть тебя здравствующим и благополучным". Капитан снова
дернул головой, словно лошадь, но тут наконец-то и голос прорезался. "А
ты, ты-то как?" - выговорил он громко, почти закричал. "Да слава богу, как
видишь". - "Но как, как?..". Собеседник усмехнулся. "Мы ведь сего не
знали, Ульдемир, - сказал он. - И ничего в том нет удивительного, потому
что всякое знание есть лишь краешек знания, а они воображали, что ежели
умеют более нашего, то и знают больше, на деле же это не так". - "Да скажи
же!.." - "Просто все, капитан. Уж проще некуда". - "Погоди... Но мы же...
Ты прости нас. Так все нелепо получилось на Дали. Мы жалели, мы вернулись
потом, искали - не нашли..." - "И не могли. Нас ведь тут убить нельзя.
Человек только в своем времени смертей, а чуть только он вырвался из
своего времени в иное, будущее - там его уже не убить. И если кому
кажется, что все же убили, на деле сие означает лишь, что человек
возвращается к истоку своему, к началу - туда, откуда его взяли, и там
живет далее". - "Значит, ты тогда...". - "Потому вы меня и не обрели". -
"А потом?". - "Рассказывать долго, в другой раз как-нибудь, встретимся же
еще. Но вот ныне я здесь, и уж отсюда - никуда". - "Здесь?". - "На
Фермеровской ниве тружусь; оказался достоин". Ульдемир снова окинул
взглядом бескрайнее поле и незамысловатый инструмент. "Что же тебе ничего
получше не смогли дать? - спросил он, для верности указав на соху. -
Трактор здесь не помешал бы. Верно? Тем более, ты - человек, всякие
технические сложности превзошедший...". "Да нет, неверно, пожалуй, -
возразил Иеромонах непринужденно, словно именно такого вопроса ждал и
ответ заготовил заранее. - Есть любители и такого; но по мне - ничего нет
лучше, - он кивнул в сторону своей упряжки. - Жизнь общается с жизнью, и
нет никакого мертвого вещества: и я жив, и лошади мои, и земля живая, и
дерево было живым и никогда не бывает совсем мертвым, пока не сгорит".
Последнее относилось, надо полагать, к сельскохозяйственному орудию. "Не
люблю, как пахнет железо, особенно в работе. Надышался вперед на все
времена в нашей железной коробке". - "Вот как... А я-то думал, что ты к
нашему делу приохотился". - "Так оно вроде и было. Человек, сам знаешь,
может привыкнуть ко всякому, ты вот привык же там, на Старой планете; то,
что у нас было, - далеко не худшее, не хочу зря хулить; но я вот понял в
конце концов, что настоящая моя жизнь - пахать землю, и именно так:
сошкой, на паре коней, вот в чем моя красота. Но моя жизнь - она не для
каждого: жизнь у любого человека своя". - "Однако вряд ли ты таким
способом много наработаешь". - "Эх, еще не понимаешь ты, капитан; но
поймешь. Я тут наработаю много, мно-ого!".
Не очень понял его капитан Ульдемир, потому что слишком глубоко в нем,
человеке двадцатого века, коренилось представление о количестве
произведенного, как критерии оценки человека и всех дел его; да и вообще
едва ли не всего на свете. Да, собственно, и пахарь ведь думал точно так
же; только слишком различным было у них представление о том, что же должен
человек производить в своей жизни. Капитан думал, привычно и без запинки,
о производительности труда, пахарь же - о другом, что творит человек, - о
том, что Ульдемир, по воспитанию своему, да и по всему характеру
цивилизации, которая стояла на дворе, когда он родился и жил, в расчет
практически не принимал, хотя и нельзя сказать, чтобы совсем не знал о
нем. Знал, но как-то теоретически, абстрактно знал, без приложения к
сегодняшней, сиюминутной жизни, все равно - своей или любого другого
человека.
Но недосуг им обоим было ввязываться сейчас в дискуссию по такой
непростой проблеме. Так что Ульдемир не стал спрашивать (хотя очень
хотелось) - на своей ли земле, например, старый друг пашет, или на
хозяйской, или общественной, или еще какой-нибудь; и какой тут строй и
социально-экономический уклад; и еще много было разных вопросов. Но
Ульдемир, привыкший уже ко всяким нелогичным и даже неправдоподобным (с
точки зрения полученного им воспитания) событиям, понимал, безусловно, что
сюда, на эту дорогу, попал он не сам собой и не случайно. А коли так,
значит, когда настанет время, ему объяснят и скажут... От себя можем
сказать лишь, что был капитан в этом неправ, ибо человек - не механизм,
который можно включить и выключить в нужный момент, и спрашивать нужно
всегда, потому что иного случая может и не представиться. Но это не важно
сейчас... Он улыбнулся пахарю. "Наверное, надо мне идти, - сказал
Ульдемир. - А уж как я рад, что тебя встретил..." - "И я тоже. Ты еще всех
наших встретишь, они раньше тебя успели вернуться". - "Да, мы далеконько
были...". "Далеко, близко, - сказал пахарь, - здесь такого измерения нет,
здесь - иначе... А Землю вспоминаешь?". Капитан усмехнулся. "Конечно. На
которой жил раньше: старую. Мою". - "Что удивительного? Своя Земля ведь -
одна... Ну что - за работу, что ли?". Он шагнул в сторону, потом
повернулся, словно смущенный чем-то, опустил даже на миг глаза, потом
снова поднял. "Что?" - спросил Ульдемир. "Ты, капитан, если будешь опять
на Земле, - может и так статься, - поклонись ей от меня. Низко поклонись,
земным поклоном". "Ладно", - пообещал Ульдемир, не очень, впрочем, веря в
такую возможность. - "Ну, счастливого пути, Ульдемир". Пахарь повернулся,
подошел к лошадям, пожевывавшим что-то в торбах, надетых на спокойные,
достойные морды их, - поднял соху, вожжи перекинул через плечо, поставил
соху в нужное место, освободив перед тем ладонями, чмокнул, понукая, -
лошади влегли в хомуты, сошник словно нехотя, но глубоко ушел в землю - и
двинулись, прокладывая новую борозду, и пахарь, кажется, даже запел что-то
негромко, хотя было ему нелегко, загорелая спина его отблескивала потом,
свежая борозда тянулась ровно, без единого огреха, словно шов,
простроченный на хорошо отрегулированной машинке. "Ну что же, прощай пока,
Иеромонах, - подумал капитан Ульдемир. - Прощай, инженер..." И пошел.
Давненько не приходилось ему шагать так, не торопясь, но и не медля,
емким шагом, когда человек словно бы и не спешит, но через минуту-другую
оглянешься - а он уже во-он где!.. Воздух над нагретой землей дрожал, но
дышалось легко, идти хорошо было. Сотня и сотня, и сотня шагов
повторялись, и странное спокойствие нисходило, спокойствие, которое есть -
отсутствие беспокойства за что бы то ни было, от пустяка до главного; а
подобное отсутствие беспокойства тогда лишь приходит, когда человек
уверен, что живет именно так, как надо, и там, где надо, и тогда, когда
надо, что не заблудился случайно в чужом месте или времени, откуда
почему-либо не может вырваться, - но там и тогда, где ему быть должно.
Странное для капитана ощущение, потому что был он ведь не на Земле, и
места эти никак не смахивали на его родные края, и занимался он сейчас
вовсе не своим делом: его дело было водить корабли, а если брать самую
раннюю его, совсем другую жизнь, сейчас уже почти забытую, - то и там
опять-таки его задачей было вовсе не отмеривать пешком километры по
проселку. Нет; и все же он каким-то образом сейчас чувствовал себя дома:
ведь бывает же в конце концов и так, что ты вдруг обретаешь свой настоящий
дом не там, где родили тебя, и вскормили, и воспитывали, но совсем в
другом месте - и с первой минуты понимаешь, и потом у тебя не возникает и
тени сомнения в том, что вот это и есть твой дом, потому что не прошлое
руководит тобой, наоборот - ты все время, каждым шагом, каждой секундой
жизни выходишь из этого прошлого, как все выше колено из колена
выдвигается телескопическая антенна для приема дальних и нужных сигналов
своей планеты... Ульдемир шагал. Та грусть, что вдруг охватила его в
последние минуты пребывания на Старой планете, не покинула его совсем, но
как бы несколько видоизменилась. Он больше не чувствовал своей
заброшенности, оторванности от всего на свете; наоборот, было у него здесь
необъяснимое чувство того, что одиноким он тут все же не был и оторванным
ни от чего не оказался. Остаток же грусти имел причиной то, что Ульдемир
пошел за голосом женщины - но его снова лишь поманили, и теперь он ясно
понимал, что то не был голос Мин Алики, и не голос навсегда исчезнувшей
Астролиды, нет; и не голос Анны, давно уже отстранившейся даже в памяти;
но знаком был голос, в этом капитан готов был поклясться самой страшной из
звездных клятв. И вот - никого не оказалось, и шагай себе, капитан; может
статься, и вышагаешь что-нибудь рано или поздно... Вот почему было
капитану грустновато, но грусть эта не нарушала спокойствия, в каком он
пребывал, а напротив, как-то оттеняла его, отчего спокойствие казалось еще
увереннее, надежнее, достовернее. Ведь не так устроен человек, чтобы у
него все могло быть совсем уж ладно, обязательно хоть какая-то малость да
будет не так; если же все буквально так, как хотелось бы, то это
ненадолго, и это не спокойствие, но совсем другое: счастье. Однако счастье
и спокойствие - вещи совсем разные, они, как говорится, и рядом никогда не
лежали.
Дорога шла, время от времени лениво поворачивая: порой - без всякой
видимой причины, а то - чтобы обойти одинокое дерево, не потревожить его.
Понемногу стали попадаться кусты, потом их сбежалось к дороге больше, а
там начали выскакивать деревца, пошел молодой лес, в который дорога
вбежала с каким-то вроде бы даже веселым извивом. Стояла звонкая птичья
тишина, потом затрещали кусты, и что-то неразличимо быстрое промчалось,
перемахнуло через дорогу - и скрылось в лесу по другую ее сторону, а
треск, хотя и не сильный, все приближался оттуда, слева, и вот на дорогу
вынеся длиннейшим прыжком преследователь, на лету готовясь к следующему
прыжку - но увидел Ульдемира и удержался, едва коснувшись дороги пальцами
босой ноги; видно было, каких усилий стоило ему смирить свою прыть, но он
справился и встал, поджидая капитана, и рот охотника неудержимо
растягивался от уха до уха. "Привет, капитан! - крикнул он, не дотерпев
полного приближения Ульдемира. - Что ж ты позволяешь мне упустить обед?".
Капитан был уже готов ничему не удивляться - и не стал, он эту встречу
воспринял как должное, словно было бы очень странно, если бы она не
состоялась. "Привет, Питек! - ответил он. - Давно вернулся? Как дела?". -
"Давно ли? Не знаю, тут как-то не так со временем, да я и всегда считал,
что время - это лишнее, его вы придумали там, в ваших технических
столетиях. А что до жизни, то я живу! День еще не успел пройти, а я уже
жду завтрашнего, и радостно оттого, что я знаю: пройдет он не хуже
сегодняшнего, и впереди таких дней много-много". "Ты один?" - спросил
капитан на всякий случай. "Сейчас - нет. Все наши в сборе. Не могли же мы
допустить, чтобы ты прошел мимо и не посидел с нами". "Посидеть с тобой! -
воскликнул Ульдемир, изображая ужас. - После того, как ты влил в меня
столько отвратительного пойла на Шанельном рынке!" - "А что, - откликнулся
Питек, ухмыляясь, - посидели тогда неплохо, настоящий штык-капрал должен
пить, пока остается хоть капля". - "Ну, вот, и после этого ты меня
приглашаешь". - "Ты же знаешь, капитан: здесь все иначе. Мы собрались
неподалеку. Только вот я из-за тебя упустил дичь". "Охотишься?" - спросил
Ульдемир, идя рядом с Питеком по дороге и сворачивая вслед за ним на едва
заметную тропинку. "Я ведь охотник от природы, капитан, ты знаешь. И тут я
делаю свое дело. А главное ведь - делать свое дело, свое, а не чье-нибудь,
а какое дело свое и какое - чужое, не может знать никто, кроме тебя
самого, да и ты иногда понимаешь это с самого начала, а порой - не сразу.
Но понимаешь. И тогда уже не хочешь делать ничего другого, кроме своего
дела..." Ульдемир хотел что-то возразить, но они уже вышли на поляну, где
кружком около костра сидели остальные из его экипажа, бывшего экипажа: и
мар Цоцонго Риттер фон Экк, и штаб-корнет Георгий, из Спарты, и разведчик
Олим, Гибкая Рука. Взгляд Ульдемира еще раз обежал полянку в безумной
надежде, что еще один человек окажется тут - Астролида, инженер; но ее не
было, компания собралась мужская, и он немного поник на мгновение, хотя,
правду говоря, и знал, что больше ее не увидит никогда.
Он сел; они все долго смотрели друг на друга, переводя глаза с одного
на другого, чувствуя, что все они - одно, но одно это отныне будет
существовать в разных местах. Потом разом вздохнули, словно по команде.
"Ну что же, Питек, - сказал Ульдемир, чтобы завести нейтральный разговор,
- есть у тебя охота, ладно. А остальное как? Жить под кустом? Или тут и
дождей не бывает? И холодов? Тогда, конечно, удобно - да ведь это одно
место такое, может быть, существует в мире, а в других местах ты и сам
знаешь, как. А после охоты хорошо ведь принять горячую ванну, а?" Охотник
кивнул. "Неплохо. Но, наверное, было бы очень скучно - если бы никогда не
случалось дождей, гроз, холодов даже. Тогда кто знал бы цену хорошему дню?
Но это не главное. Думаешь, тут нет твоей горячей воды? Думаешь, это мир
охотников? Нет, капитан, это мир людей, а люди бывают всякие, и я люблю
нестись за оленем, а другому нужно забраться в самую глубину материи, ему
не нужен мой нож, ему нужно другое - ты думаешь, у него нет того, что ему
нужно, чтобы с нетерпением ожидать каждого следующего дня?" - "Есть?
Значит, что же - каждому по потребностям?" - "Да, если потребности -
такие, - вступил в разговор Георгий. - Ты не видел здешних городов,
Ульдемир, а они есть, таких ты и представить не можешь. И там живут люди,
чья жизнь должна протекать именно там, а тут они захиреют от скуки. Каждый
человек должен жить так, как ему свойственно, капитан, разве не так?" -
"Прекрасно было бы. Но ведь время..." - "Послушай, капитан, - проговорил
Уве-Йорген. - Наша с тобой ошибка, ошибка всего нашего времени, - в том,
что мы решили, что новое - противоположность старого и его отрицает. Нет,
новое лишь дополняет старое, и чем больше всего существует одновременно,
тем больше шансов, что каждый найдет занятие по себе..." - "А ты нашел
дело по себе. Рыцарь?" Уве-Йорген усмехнулся. "Я... Обо мне другой
разговор. Как и о тебе, надо полагать. Но вот ребята, кажется,
осваиваются, и никуда уже отсюда, думаю, не собираются". - "Почему? - не
согласился Георгий. - Я еще не совсем решил. Но создаются новые планеты,
Ульдемир, и восстанавливаются те, где были слишком неразумные хозяйства. И
я, может быть, попробую обосноваться на одной из них. Понимаешь, здесь
слишком благополучно для меня. Вот Иеромонах нашел свое, и Питек тоже, и
Гибкая Рука". Индеец кивнул и снова словно застыл, слушая. "А я еще буду
искать, - сказал Георгий. - Здесь, конечно, всего очень много. Но ведь
всегда остается в мире что-то такое, чего здесь нет. Вот я и хочу найти
это". "Хорошо, - согласился Ульдемир. - Значит, только мы с тобой, Рыцарь,
остаемся неприкаянными". - "Что поделать, - пожал плечами Уве-Йорген, - мы
из двадцатого века, он был не очень уютным, сильно трясло, и нам не так
просто остановиться и успокоиться. Не правда ли, капитан?" - "Наверное...
Значит, ты..." - "Попытаюсь". - "Но что мы станем там делать?" - "Там? Там
это будет проще. Понимаешь, все-таки Земля - это..." - "Я еще не знаю, что
предложат", - сказал Ульдемир, словно дело происходило в приемной
начальства и они ждали очередного назначения. "Я попрошусь туда, где еще
стреляют, - откровенно сказал Уве. - Только теперь мне стало куда яснее,
зачем надо стрелять. Затем, чтобы там, где приходится нажимать на спуск,
это происходило бы в последний раз. Только ради этого". - "Да, - сказал
Питек, - с вами иначе. Мы теперь уже стали людьми Фермера. А вы оба - еще
люди Мастера" - "А какая разница между теми и другими?" - поинтересовался
Ульдемир. "Разница не в людях, а в том, что и как они должны делать. Вот
ты: ты капитан?" Ульдемир подумал и сказал: "Наверное, нет. Я многим
занимался в жизни и отбрасывал одно за другим именно потому, что не было у
меня ощущения сытости, не было сознания своего дела. Я еще не знаю, Питек,
кто я, хотя большая часть жизни уже прошла". - "Об этом ты не думай, -
сказал внезапно индеец, - ты думай о главном". - "Ну вот, я же сказал, что
не знаю. Иногда мне кажется... Впрочем, кажутся мне разные вещи. Может
быть, на деле я - плотник и мне надо взять инструмент и обосноваться
где-нибудь здесь, неподалеку от вас?" - "Может быть", - согласился Гибкая
Рука. "Плотники вам нужны?" - "Все люди нужны самим себе, - сказал Питек,
- и если они нужны самим себе, то они нужны и другим. Ты только пойми
правильно: нужны себе не для того, чтобы пить, есть и спать, а для того,
чтобы делать свое дело, как Иеромонах и я, да и все, кто живет здесь. Но в
чем твое дело - я знать не могу. Ты будешь разговаривать с другими людьми.
С теми, кто знает куда больше нас: с Мастером, с Фермером. Может быть, они
что-то посоветуют тебе, подскажут... Но что-то ты и сам должен знать. Хотя
бы самое основное. Для начала". Ульдемир задумался. "Ну, главное я,
пожалуй, знаю, - сказал он достаточно уверенно. - Снова оказаться на
Земле. На старой, на моей Земле. И может быть, там для меня все-таки
найдется дело по вкусу". "Это понятно, - согласился Питек. - Для тебя она
существует в целом, Земля. Не только какое-то одно или два места на ней,
но вся Земля, вся планета вместе со всем, что на ней есть, или, вернее,
было тогда. И если чего-то из этого всего будет не хватать, тебе станет
уже не по себе, потому что это будет уже не та Земля, хотя бы недостающее
тебе пытались заменить чем-нибудь получше. У меня, у монаха, у Руки совсем
иначе: для нас нет целой Земли, она существует для нас только в тех
пределах, какие были нам доступны в наши времена, а пределы эти невелики,
и то, что есть здесь, не очень отличается от того, что было там. Но ты и
Рыцарь - другое дело. Понимаешь, если бы вас поселить в другом месте
Земли, вы все равно были бы, наверное, довольны, потому что для вас это
все равно была бы все та же планета, даже если бы все там не было похоже
на привычные тебе края". - "Но на Землю мне вряд ли попасть", - невесело
заметил капитан. "Почему?" - "Я с самого начала предлагал Мастеру
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг