интересные вещицы за бесценок; не исключено, что были среди них и
краденые. Это, кстати, было одной из причин, привлекавших сюда
интеллектуалов, среди которых всегда было немало коллекционеров; начав
посещать Рынок в поисках дешевых раритетов, они позже возвращались сюда по
той причине, о которой уже сказано: здесь на них никто не давил и ничто не
давило, дух равенства царил тут, и как ни странно, среди, казалось бы,
далеко отброшенных от жизни людей всегда можно бью услышать все новости
самого разнообразного характера, уровень информированности был прямо-таки
потрясающим, многие вещи доходили сюда раньше даже, чем до кругов, которым
они предназначались. Надо полагать, вражеская разведка пользовалась этим в
своих интересах. Новости здесь обсуждались и оценивались на травке, в
перерыве между порциями пойла; местными пророками и мудрецами делались
выводы и выносились суждения; то был своего рода парламент или, скорее,
антипарламент, никому своих мнений не навязывавший, но не склонный
удивляться, когда в итоге получалось именно так, как они судили, - может
быть, потому, что жизнь они знали с черного хода, с изнанки, а по черному
ходу не только выносят мусор, но и приносят продукты, им пользуется
прислуга, а она - носитель и коллектор информации; все это заставляет
сделать вывод, - если только кто-то об этом хоть немного задумывался, -
что орден братьев во спирту был куда многочисленнее и разветвленнее, чем с
первого взгляда могло представиться здесь, где был лишь один из нервных
узлов этой сети. Так или иначе, сведения о суждениях Шанельного рынка
регулярно фигурировали в информационных сводках, предназначенных тем, кому
ведать надлежало. Но именно потому, вероятно, что здесь все было
нараспашку и ничто не таилось, вещие сюда практически не Заглядывали,
предпочитая нейтрализовать вражеских агентов вне пределов Рынка. Так что
лучшего места Форама при всем желании не мог бы найти - и для того, чтобы
исчезнуть, оставаясь у всех на виду, и чтобы сказать нужные слова так,
чтобы они в минимальный срок были услышаны максимумом людей, еще способных
что-то слышать и понимать.
Уже приближаясь к Рынку, по мере того как отступали в стороны здания и
все больше людей, небольшими группками, попадалось на пути, Форама
вернулся мыслями к Мин Алике. "Вернулся", впрочем, не то слово. Он и не
отлучался от нее мыслями, все, что он думал и делал с момента, когда
расстались, совершалось в ее присутствии, у нее на глазах и лишь после
безмолвного с нею обсуждения; и даже капитану Ульдемиру было невдомек, что
это была вовсе не только лишь метафора. Все знают, что при таких
безмолвно-заочных обсуждениях собеседники, даже самые упрямые, как
правило, быстро соглашаются с нашей неотразимой аргументацией, и Фораму
должно было бы удивить, что на сей раз это получалось далеко не всегда; но
так или иначе, он был с Мин Аликой, а она - с ним. Правда, обычно рядом
находился и некто третий: то дело, о котором, собственно, и шла в тот миг
речь. А сейчас на краткие мгновения он и она остались вдвоем, и можно
стало поговорить о главном.
"Мика, - сказал Форама, обращаясь к ней. - Только не прими за упрек,
наоборот, я тебе бесконечно благодарен за то, что (я уверен, это именно
так) без тебя, не узнай я тебя той ночью по-настоящему, а через тебя -
жизнь с новой стороны, я и не предпринял бы ничего столь сумасшедшего и
прекрасного, а предоставил бы событиям идти своим чередом, потому что, как
ты, может быть, уже успела заметить, я всю жизнь терпеть не мог
вмешиваться в чужие дела. Кажется, я говорил тебе об этом ночью, когда у
меня возникла вдруг неожиданная и неодолимая потребность рассказать все о
себе - мы о многом успели поговорить ночью, но всего я не помню... Я не
стал бы вмешиваться, если бы не ты; но раз уж взялся за дело, придется
продолжать. Я говорю это к тому, что то, что мне придется делать, с
первого взгляда может тебе и не понравиться. Тебе, наверняка, хотелось бы,
чтобы мы сейчас были вдвоем в твоем или моем жилье, спокойные и
безмятежные, и в голове у нас и в сердце не было ничего, кроме нас самих,
кроме любви; но вместо этого мне придется пить здесь всякую дрянь, не
исключено, что я и напьюсь, - не до потери сознания, конечно: здесь нельзя
будет, пожалуй, валять дурака и проносить мимо рта, если я хочу, чтобы мне
верили. Я сейчас выгляжу оборванцем, ты могла бы и не узнать меня,
столкнись мы лицом к лицу, и буду выглядеть еще хуже; ты, чистая и
хрупкая, ужаснулась бы, увидев. Но другого пути, если он и есть, я не
вижу; да и времени нет искать его. Пойми, я не оправдываюсь и не пытаюсь
переложить ответственность за мое решение на тебя, хочу просто, чтобы ты
не падала духом, чтобы знала: я с тобой и для тебя. Я сделаю все, что
можно и чего нельзя, потому что хочу, чтобы ты была и чтобы была
счастлива".
Эта безмолвная исповедь Форамы показывает, кроме всего прочего, что он,
как и большинство мужчин, ничего не понимал в женщине, которую любил и,
безусловно, считал ее во многих отношениях слабее себя. И в этом мысленном
разговоре он ожидал услышать в ответ примерно следующее:
"Я тебе верю, любимый, но очень боюсь за тебя. Ты вышел против всех, а
цель твоя пока никому не ясна. Я боюсь, что с тобой случится что-то
плохое. А тогда я просто не смогу жить. Я буду лишь при-том условии, что
будешь и ты. Помни об этом, а советовать тебе, что и как - не мое дело; я
тебе верю, мой Форама, пробудивший меня, подаривший мне жизнь и сознание
того, что я - женщина. Я буду ждать тебя, знай это; ты прав, я хрупка и
слаба, но любовью и ожиданием я крепка. Иди. Только не забывай время от
времени говорить со мною, хотя бы так, а при случае и подать какую-то
весточку поконкретнее, чтобы мне быть спокойной..."
Такой ожидавшийся Форамой ответ свидетельствует прежде всего о том, что
комплексом неполноценности он не страдал, а также - что он действительно
не знал Мин Алики. Впрочем, есть ли в том его вина? Минувшей ночью она
тоже рассказывала о себе, и рассказывала немало. Но если мужчина, говоря о
себе, излагает события, то женщина чаще всего - эмоции, связанные с
событиями, и отдельные детали, показавшиеся ей наиболее яркими, сами же
события нередко так и остаются неназванными и, следовательно, неизвестными
собеседнику. Это вовсе не значит, что женщина не откровенна: она
рассказывает то, что ей действительно кажется самым важным, а если и
скрывает что-то, то не столько по злому умыслу, сколько интуитивно. Все
это, к сожалению, понятно не каждому представителю логичного пола.
Однако ожидания ожиданиями, но на самом деле, едва Форама успел
закончить свой монолог, как в голове его стали вдруг возникать мысли,
которые он по инерции продолжал считать своими, но которые на самом деле
вряд ли ему принадлежали. Так, ему почудилось, что Мин Алика отвечает:
"Милый, ты поступаешь правильно, не теряй только контроля над собой и
говори лишь самое нужное: остальное пусть договорят за тебя те, с кем ты
будешь там общаться. Пусть они перевирают и преувеличивают - не страшно.
Место ты выбрал неплохое, хотя долго ты там оставаться и не сможешь: едва
информация начнет просачиваться в город, как сразу поймут, что она может
исходить только от тебя, и начнут поиски. Однако я уже нашла более
надежное убежище и думаю, что успею показать тебе его, чтобы ты им
воспользовался. Ничего не бойся, слышишь? Ничего не бойся. Все будет
хорошо. Я вскоре отлучусь, но думаю, что ненадолго, а ты не ищи меня: я
сама найду тебя, как только возникнет серьезная надобность. И пусть тебя
ведет моя любовь и еще мысль о том, что дело твое настолько велико и
благородно, - а у тебя пока нет полного представления о том, насколько оно
велико и благородно, - что ради него стоит пережить и неудобства, и
неприятности, и вообще все на свете. Помни это, и помни, что я люблю тебя
и что мы заодно".
Действительно, несколько неожиданным для Форамы это оказалось, но
отвечать тут было уже нечего, да и времени больше не осталось. Так
завершился их немой разговор. Но Фораме стало легче оттого, что Мин Алика,
вопреки его недавней уверенности, вовсе не показалась ему сейчас
потрясенной и безутешной - если, конечно, можно было верить этому
неизвестно откуда взявшемуся впечатлению... Чуть-чуть обидно было,
конечно, зато возникло совсем другое настроение. Но тут Форама вступил уже
в пределы зеленых угодий братьев во спирту, в пределы, за которыми каждому
должно оставлять если и не надежды, то уж во всяком случае заботы обо
всем, что не течет и не имеет достаточной крепости; в угодья вечного
праздника вступил он, имя коему - безумие и бездумье.
Странный свет, серовато-голубой, неяркий, был разлит вокруг; Фермер
любил такой свет, он не мешал смотреть, и размышлять при нем было хорошо.
Мастер только что возник с вечной своей чуть ироничной улыбкой на резких
губах, спокойный в движениях, неторопливый в словах. Они побыли молча,
настраиваясь друг на друга; не всегда это удавалось сразу, все же разной
природы были они. Потом Фермер проговорил, размышляя:
- Что заставляет нас пользоваться услугами людей несовершенных, людей,
даже не способных представить себе то, ради чего они идут на опасность и
стеснения? Почему, Мастер, ты не берешь людей Тепла, тех, кто знает, для
чего существует человечество? Только ли потому, что тебе их жаль?
- В этом меня никто еще не упрекал, - ответил Мастер, и не понять было
- серьезно ли он сказал, или то была шутка, уклонение от сути разговора.
- И все же? Вот ты послал человека с этой Земли. Заблудившаяся,
достойная сожаления цивилизация. При посеве им было дано не меньше, чем
всем иным: уравновешенный мир, в котором требовалась лишь
наблюдательность, пытливость и естественный образ мышления, чтобы понять и
найти, что в мире есть все, потребное, чтобы жить и порождать Тепло, много
Тепла, - а что еще нужно Вселенной от человека? Но что сделали они?
Изуродовали свой мир, нарушили естественное равновесие, и чтобы
поддерживать его искусственно, им нужно все больше всего, все их усилия
уходят на поддержание того, что должно было существовать естественным
образом, и у них не остается больше сил на Тепло, на самих себя.
- Ты не вполне справедлив, Фермер. На той же Земле люди нынче любят
друг друга; научились в конце концов. А ведь не так уж давно казалось, что
они не доберутся до этого рубежа.
- О, эта их хилая любовь! Любовь старцев; не та, что посылает людей на
свершения, не любовь движения, но любовь неподвижности; что толку от
такого чувства, и какое мизерное Тепло возникает там вместо тех его волн,
что можно было бы ожидать? Мал урожай с поля, Мастер, и если бы они не
были так далеко на окраине, лучше было бы перепахать его и засеять заново;
ты же пытаешься, мне кажется, омолодить сорт.
- Именно, Фермер. У нас есть правило: не отказываться от сделанного,
любой ценой пытаться добиться блага, пытаться до самого конца. Ты думаешь,
что они вырождаются; а я попробую... Потому что каждый такой случай может
дать нам опыт, а опыт, возможно, понадобится кому-то из нас или таких, как
мы, в будущих временах, а ты сам знаешь, что впереди их - бесконечность.
- Но и печальный опыт остается опытом; и может быть, в следующий раз мы
будем знать, что перепахивать надо раньше, не стоит тратить времени на
выжидание. У нас времени много, да; но у них его мало, и тут мы ничем
помочь не можем.
- Но вот же человек с Земли, посланный мною, делает свое дело.
- Человек с Земли. С какой Земли? Человек из былого, когда у людей
хватало еще энергии на что-то, кроме купания в теплой водице, когда они
еще способны были прыгнуть очертя голову со скалы в холодные волны... Но
где та Земля? Осталась далеко. Время минуло. Их время, не наше. А мы не
владеем их временем, ни я, ни ты даже.
- Да. Но есть те, кто владеет.
- Есть. Но что ты решил? Ты хочешь?..
- Если будет причина.
- Просить об иссечении времени?
- Такие случаи были.
- Но не ради столь ничтожной цели. Речь шла о галактиках, не о
крохотной изолированной окраинной планете.
- Не только масштаб решает.
- Я был бы рад, конечно. Но у меня такой решимости нет.
- Ее достанет у меня. Но я хочу, чтобы ты обещал мне поддержку.
- Не могу ответить сразу.
- Сразу и не нужно. Лишь тогда - и если - когда он сделает свое дело.
- Тогда ты заговоришь об этом снова.
- Согласен.
- Ты внимательно следишь за ними. Мастер?
- Больше ничего я сейчас не могу.
- И ты не боишься?
- Я понял тебя. Но что делать, Фермер? Мы сильны и знаем много, очень
много. Но есть условия, в которых мы можем не больше, чем мальчишка с
дикой планеты, только начинающей зеленеть. Можем только верить и
надеяться, когда дело касается чувств. Да разве ты и сам...
- Не надо об этом, Мастер. Ты знаешь: поэтому я в глубине души
благодарен тебе за то, что ты возишься со всеми ними. Земля - не чужая мне
планета, может быть, оттого я пристрастен.
- Поэтому ты в нужный миг поддержишь меня.
- Ты был уверен в этом заранее... А в том, что он сумеет доказать, что
людей с Земли еще рано предавать забвению?..
Тут можно было выбирать, не следовало кидаться сломя голову к первой же
попавшейся на пути паре. Таких пар чем дальше, тем больше виднелось у
дороги; они стояли на обочине, выжидательно и призывно глядя на
приближавшихся одиночек, со значением пошевеливая тремя пальцами руки. С
необозримо давних времен сохранилась традиция объединяться для кайфа по
трое: в одиночку пить умел не всякий, двое - это чаще всего драка, всегда
нужен третий, судья и примиритель; четверых же слишком много на начальную
полуфлягу - для первого приема, для орошения пересохшей почвы. Так что
Форама, не откликаясь, миновал несколько пар, его не привлекавших. То были
люди неинтересные, припухлость морщинистых лиц показывала, что хмелели
они, втянувшиеся, сразу же и начинали нести чепуху, Фораме же нужны были
люди готовые и слушать, а при нужде даже и действовать - не
профессиональные змееглоты. Таких он нашел не сразу; он увидел их в
момент, когда его, цепко ухватив распухшими и грязными пальцами за рукав,
пыталась остановить женщина - толстогубая, измятая, с застарелыми синяком
под глазом и, верно, с мозолями на лопатках от частых упражнений. Кажется,
упражнений сейчас она и жаждала и бормотала, овевая парфюмерным перегаром
изо рта, где был недочет зубов: "Да не прошу же я, не прошу, я сама
угощаю, свежачок, сама угощаю, ставлю для затравки, а потом и сам ты, если
будет твоя воля, ты не смотри, ты знаешь, где я раньше ходила, скажу -
ахнешь, я и сейчас, если бы не..." Но Форама уже приметил двоих, что
привлекли его внимание некоторой человекообразностью, хотя и тщательно
замаскированной; один, во всяком случае, привлек. Форама рванул рукав;
женщина пошатнулась, взмахнув руками, но устояла, лишь переступила ногами,
несусветно выругалась и неожиданно заплакала, рванув платье на вислых
грудях; Форама успел еще подумать, что такой встречи достаточно, чтобы
потом месяц или полгода не смотреть на женщин (о Мин Алике он в тот миг не
думал, она не женщина была, она была - Все). И тут же перестал думать о
жрице любви, потому что подошел и остановился подле тех двоих.
Они тоже сразу опознали в нем непрофессионала. В каком бы непотребном
состоянии ни находился его наряд, но не было в нем главного: одежда не
была пропитана той массой, что возникает от смешения пыли, пота, пролитого
питья, размазанных закусей, если человек неделями не переодевается и
ночует под кустами, порой даже не отходя в сторону от места возлияний.
Яснее ясного было для опытного, что Форама - не завсегдатай, и это тех
двоих, кажется, устраивало, как и его самого. Мог он оказаться либо
свежескатившимся и лишь начинающим свой путь по кругам Шанельного рынка,
либо гастролером, искателем разрядки, острых ощущений и непринужденного
общения; и то, и другое было равноприемлемо.
Итак, он остановился перед ними, понимая, что уже на ходу был оценен, и
взвешен, и не отвергнут: приглашавшие пальцы стоявших сжались, головы
кивнули. Было два-три вопрошающих взгляда, без единого слова; затем Форама
прикоснулся к карману, давая понять, что не напрашивается на дармовщину,
но может соответствовать. После этой процедуры все трое неторопливо
зашагали, каждый по-своему и про себя переживая предстоящее начало.
Минуя киоски, прилавки, навесы и тележки с косметическим и парфюмерным
продуктом, они, как аристократы Шанельки, подошли к дощатой, крепко
сколоченной будке, одной из немногих, где торговали казенным продуктом.
Один из тех двоих, рослый и статный, в дешевом, но почти новом, неловко
сидевшем на нем мешковатом костюме, приблизился к окошку. Перед тем, шагах
в пяти, эти трое остановились было, переглянулись снова, разом опустили
пальцы в карманы и вытащили по бумажке, по небольшой: мелкие у всех были
приготовлены заранее, тут не место было хвалиться козырями, тут признавали
скромную постепенность во всем. На широкую ладонь рослого легли еще две;
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг