чтобы люди начали сомневаться в правильности Уровня. Для нашего общества
это - единственно возможный путь и способ развития. У нас есть только одна
программа. И в ней не предусмотрено ваше появление и ваши действия,
направленные против нас. Они приведут к лишним осложнениям, последствия
которых трудно предвидеть. И все то, что я от вас услышал, заставляет меня
идти на крайние меры. Во всяком случае, на какое-то время, пока положение
не стабилизируется. Потом... Когда-нибудь потом мы встретимся снова и
поговорим. А сейчас я должен извиниться. Мне пора к вычислителю -
приближается время, когда мы получаем уточненную программу на следующий
день. До свидания. Не бойтесь: мы не хотим вам зла, и с вами не случится
ничего плохого.
Уже в дверях он обернулся:
- И с нами тоже.
Питеку не пришло в голову нарвать цветов и с ними встретить Шувалова: в
его эпоху такие знаки внимания не ценились; цветов всюду росло множество,
но их не ели. Он проявил всю свою ловкость и достал все-таки немалый кусок
жареного мяса - по его мнению, это как раз подходило к случаю. Потом он
занял наблюдательную позицию напротив дома Хранителей и стал ждать, держа
мясо так, чтобы его выразительный запах не щекотал ноздри. Питек не
сомневался, что Шувалов выйдет из дома свободным и торжествующим, а если и
не выйдет (могло получиться и так, что он сразу же примется за дело:
Шувалов не любил терять времени), то непременно вышлет кого-нибудь за
Питеком, чтобы передать экипажу указания: вряд ли Шувалов сомневается в
том, что Питек находится поблизости.
Но время шло, а Шувалов все не показывался, и Притек стал уже
опасаться, что руководителя освободили, пока он разыскивал еду.
Поразмыслив, он решил все же ждать до победного конца и оказался прав: еще
через сорок минут Шувалов показался наконец на площади. К удивлению
Питека, вышел он не из дома Хранителей, а появился с противоположной
стороны, из того здания, что было отделано пластиком и не имело окон. Но
это, в конце концов, не имело большого значения. Куда важнее было то, что
вышел Шувалов не один.
Он медленно ступал, опустив голову, сразу, кажется, постарев, а перед
ним, и позади него, и по сторонам шли вооруженные люди. Лица их были
суровы, и они повелительными жестами отстраняли прохожих, что
останавливались и с интересом глядели или же пытались подойти поближе к
процессии.
Питек сжал кулаки; пахучий сок закапал из жареного мяса, но сейчас
пилот даже не заметил этого. По выражению лица Шувалова и тех, кто
сопровождал его, Питек понял, что Шувалова охраняли, чтобы он не убежал.
Конвой, сказал бы капитан; Питек не знал этого слова, но суть
происходящего была ему ясна.
Вооруженных было шестеро. Питек мгновенно прикинул, шагая за процессией
на расстоянии шагов в двадцать, не нагоняя и не отставая. Справиться с
ними он, пожалуй, сможет. Будь катер где-нибудь поблизости, все было бы
очень просто: пока охрана приходила бы в себя, Питек с Шуваловым, вскочив
в машину, - через секунду находились бы уже высоко в воздухе. Но катера не
было, до условленного с Георгием срока оставалось еще более двух часов, да
и приземлится он, разумеется, не тут, а за городом. Катер помочь не мог. А
без него трудно было рассчитывать на успех: в городе, да к тому же в плохо
знакомом городе, далеко не убежишь, а кроме того, Шувалов был бегуном не
из лучших - возраст, как-никак, - и потом, охрана, опомнившись, чего
доброго начала бы стрелять, и тогда все могло бы закончиться далеко не
лучшим образом.
Значит, нападать сейчас не следовало. Оставалось проследить, куда
отведут Шувалова, и потом попытаться освободить его без большого шума.
Вряд ли все шестеро будут караулить старика - один, самое большое двое
останутся с ним. А с двумя всегда можно справиться тихо, в этом Питек был
уверен.
Пожалуй, надо только дать Шувалову понять, что Питек по-прежнему рядом,
чтобы ученый не волновался. Решив так, пилот прибавил шаг. Догнать
процессию не составило труда: Шувалов шел медленно, спутники не торопили
его - может быть, и они по-своему жалели старика. Питек обогнал идущих,
держась на таком расстоянии, чтобы не вызвать у них подозрений. Он
вспомнил, что в руке его зажат кусок вкусного мяса. Он с удовольствием
откусил. Так легче было обратить на себя внимание: невольно оглянешься на
человека, который идет по улице и уплетает за обе щеки что-то очень
заманчивое. Охрана оглянется; а тогда и Шувалов, может быть, посмотрит.
Так оно и получилось. Шувалов поднял голову и на мгновение сбился с
шага. Питек прищурил глаз и тоже остановился, делал вид, что облик
преступника его очень интересует. Охранявшие не обратили на него особого
внимания: от человека с набитым ртом не станешь ожидать каких-то коварных
действий. Шувалов воспользовался этим. Он повернул голову в другую сторону
и крикнул - словно бы всему миру, хотя на самом деле слова предназначались
только Питеку:
- Они не верят! Ничего делать не станут! Ждать нельзя!
- Молчи, старик! - тут же прозвучал окрик того охранника, что шел
впереди. Но Шувалов и так умолк: он сказал все, что хотел.
Делая вид, что не обратил на слова старика никакого внимания, Питек,
внутренне сожалея, уронил мясо и задержался, поднимая его и стараясь
очистить от пыли. Процессия снова ушла вперед, и пилот опять последовал за
нею: надо было все-таки узнать, куда же ведут Шувалова.
Они прошли квартал, свернули в боковую улицу. Там ждала телега с
высокими бортами, запряженная парой, и верховые лошади. Задний борт
откинули, Шувалову помогли подняться, двое вошли вместе с ним, потом борт
закрылся, а остальные четверо сели на лошадей. Возница разобрал вожжи,
крикнул - лошади взяли, и телега покатилась. Питек, остановившись,
провожал ее взглядом, потом побежал, обгоняя прохожих. Бежать пришлось
долго. Хорошо, что верховые не оглядывались, а сидящим в телеге заметить
его мешали высокие борта. Наконец телега выехала из города, кучер взмахнул
кнутом, и лошади прибавили. Дорога уходила на юг. Питек понял, что больше
ничего на этот раз он не узнает.
Тогда он отшвырнул вывалявшийся в пыли кусок мяса, вздохнул, повернулся
и быстрым шагом направился в условленное место, где должен был
приземлиться катер.
18
Я привел катер не туда, где оставлял его в прошлый раз (возле городка,
близ тайной тропы в лес), но после недолгих поисков разыскал то место, где
проводил последние раскопки и спрятал свое одеяло и лопату. Там мы и
приземлились; прежде, чем лететь в лесное поселение, мне надо было все как
следует обдумать, а главное - решиться на то, что мне предстояло сделать.
Я никогда, даже потеряв контроль над фантазией, не воображал себя народным
предводителем: и честолюбие мое, и стремления имели другую основу. Но тебя
не всегда спрашивают, чего ты хочешь, обстоятельства часто диктуют нам
свою волю, жизнь швыряет нас в воду, а остальное зависит от нас: выплывем
мы или пойдем ко дну; когда вместе с тобой могут утонуть и другие люди,
волей-неволей начинаешь барахтаться. И сейчас мне предстояло побарахтаться
основательно, и я хотел представить, пусть хоть приблизительно, что у меня
получится.
Я сказал Анне и Никодиму, что мы побудем здесь часок-другой. Они
обрадовались: после стычки, хотя и бескровной, что мы пережили всего
каких-нибудь полчаса назад, всем хотелось расслабиться и подышать сухим
хвойным воздухом, чтобы окончательно выветрить из легких кисловатый
пороховой дым. Иеромонах огляделся, прошелся туда-сюда, потом взял мою
лопату, спрыгнул в вырытую мною раньше траншею (я пытался подобраться ко
входу в очередную развалину), поплевал на руки и стал копать. Он умел
находить утешение в тяжелой работе, в ее незамысловатом ритме, в игре
мускулов, в медленном, шаг за шагом, движении вперед. Мне, наоборот, не
хотелось двигаться, напрягаться, и я неторопливо побрел меж деревьями,
чтобы найти местечко поуютнее, присесть и поразмышлять. Анна, подумав
немного, догнала меня и пошла рядом, не заговаривая, но время от времени
поглядывая на меня; не знаю, о чем она думала, я не пытался этого угадать,
мне хотелось сосредоточиться на моей задаче и тех людях, которых мне нужно
поднять и повести. Но хотелось как-то не по-настоящему, скорее - хотелось
хотеть, и я рад был всему, что не давало мне сосредоточиться, помогало не
думать. Поэтому я был рад, что Анна идет рядом.
Так мы шли несколько минут, и вдруг странное ощущение нереальности
происходящего овладело мною. Рассудком я все же понимал, что это есть на
самом деле - звезда Даль, планета, ее странное, маленькое человечество,
наш корабль на орбите - адская машина со взведенным механизмом, - и угроза
гибели, нависшая надо всем. Понимал - и все же не мог заставить себя
поверить в подлинность фактов и начать действовать. Для меня сейчас
подлинным было другое: безветренный летний день, запах леса, резкие крики
и пересвист птиц, листья папоротника, бьющиеся о колени, и томление духа,
и Анна, шедшая рядом.
Мысли, как вода, копящаяся в лужице, все поднимались и поднимались, и
нашли местечко пониже, и перелились, и ручеек их побежал не в ту сторону,
куда было бы нужно, а туда, куда вел уклон. Я вдруг поймал себя на том,
что привычно думаю о себе и Анне, и о нашей жизни, совместной и долгой,
здесь или на Земле - все равно; я видел нас в разных ситуациях, они были
когда-то пережиты мною, только не с ней, и вот теперь я брал эти готовые
положения и подставлял в них Анну, и пытался представить, как будет она в
них выглядеть. Это походило на сцену, когда ты распахиваешь гардероб и
начинаешь примерять на пришедшего с тобой человека платья и шубки,
оставшиеся от кого-то другого, не думая о том, что человек хочет вовсе не
этого, он хочет своего, что никогда не было чьим-то чужим, и не понимает,
что разница тут чисто воображаемая... Может быть, это и была причина - или
одна из причин того, что наши с Анной разговоры могли течь бесконечно - но
только в определенных направлениях; как только я пробовал свернуть в
сторону, Анна мгновенно уходила в себя, и я ничего не мог с ней поделать.
Недаром я подумал как-то (еще в той, первой жизни), что если бы я был
высоким начальником, То давал бы людям годичный, не меньше, а то и
трехгодичный отпуск на любовь - для того, чтобы, не отвлекаясь ни на что
другое, постараться как следует подумать о том человеке, которого ты
любишь или хочешь любить, и подумать о вас обоих вместе (потому что тут не
действует правило арифметики "один плюс один - два", тут сумма может быть
и меньше, и больше, от нуля до бесконечности, но у нас никогда не хватает
времени на эту арифметику), подумать основательно, а не в обеденный
перерыв, и не когда ты приходишь с работы, еще полный ею, и можешь отдать
другому лишь остатки сил; да, я учинил бы такие отпуска - оплаченные,
конечно, в итоге государство выиграло бы больше, чем мы думаем. И вот если
бы у меня было это время и не было других забот, то я успел и сумел бы
понять, о чем думает она и что чувствует, и почему разговаривает на одни
темы и молчит на другие, и что мне надо сделать и сказать, а чего делать и
говорить не надо. Тут трудно полагаться на интуицию, как это обычно
делается - любовь, мол, подскажет; любовь всегда занята сама собой
настолько, что ничего подсказывать не собирается.
Вот такие мысли булькали у меня в голове, и я, конечно, не сразу понял,
что Анна о чем-то заговорила, и не сразу стал внимательно слушать.
- ...Я бы хотела, чтобы у меня было много-много детей. Семеро. Ну,
пусть трое.
Я пожал плечами.
- Пожалуйста! - сказал я глубокомысленно и самонадеянно. - Это вовсе не
самое трудное...
- Ты не понимаешь. Кто же даст мне семерых детей? У нас даже второго
получают очень не скоро...
- Я дам. У нас, на Земле, это происходит иначе. Правда, там тебе
придется рожать их самой.
- Я знаю, ты говорил уже... На Земле? Ты думаешь, я попаду на Землю?
- Как и все остальные. Все должны попасть на Землю. Иначе - гибель.
Но это я произнес таким тоном, словно гибель, что грозила всем, была
условной - что-то вроде правила игры, в которой погибший через несколько
секунд снова вскакивает, чтобы принять участие в новом туре.
- Не знаю, ничего не знаю... На Земле... Я не представляю, как там.
- Я же показывал вам записи...
- Да, я видела, конечно... Все равно, не представляю. Мне кажется, там
нехорошо. У нас тут лучше. Не надо на Землю. Надо, чтобы тут, у нас,
ребятам разрешили придумывать, что они хотят, а нам - иметь столько детей,
сколько нужно каждой, чтобы она была счастлива. И не надо никуда ехать. Я
не хочу на Землю.
- А как же я?
Анна нахмурилась.
- Ты? Ну, если захочешь, ты сможешь остаться здесь...
- С тобой?
Но это в последние дни стало запретным направлением.
- Я сама не знаю. Не надо об этом.
- Нет, давай выясним до конца... Ты меня не любишь?
- Знаешь, что-то произошло, пока тебя не было... Нет, не хочу говорить.
- Тогда, может, мне лучше совсем уйти?
Я говорил это, словно действительно мог уйти - сесть на поезд и уехать
куда-то; но здесь не было поездов, и никуда я не мог уехать - от корабля,
от товарищей, от нее...
- Нет! Мне с тобой хорошо.
- Тогда почему же...
- Мне хорошо так, как есть. Не хочу, чтобы было иначе.
- Так не может продолжаться долго.
- Ах, не знаю, я прошу - не надо об этом. Мне самой непонятно. Но если
ты думаешь, что тебе надо уйти, - уходи. Мне будет горько, но - уходи...
Тут я умолк, потому что для продолжения разговора следовало бы сказать:
да, уйду. Сейчас возьму и уйду. И больше мы с тобой никогда не увидимся.
Но уйти было некуда.
- Пойдем в лес?
- Пойдем...
- В ту сторону мы еще не ходили.
- Пойдем в ту сторону.
Мы прошли метров триста и остановились.
- Не надо!
- Слушай...
- Ну, не надо. Я обижусь.
- Но ведь раньше...
- А теперь нельзя. - И она отступила.
Я уныло сел на толстый, гниющий на земле ствол, Анна стояла вблизи,
обрывая иглы со сломанной ветки. Потом подошла и села - не совсем рядом,
но близко.
- Ты обиделся?
- Нет, - сказал я, и это было правдой. - Разве я могу на тебя
обижаться?
- Расскажи что-нибудь.
- Что?
- Ты ведь обещал о многом рассказать мне. Обо всем, чего я не знаю.
- М-да... О чем же?
- Ну, например, как ты жил на Земле.
- Могу, конечно. Только, видишь ли, как я жил - одно, а как там живут
сейчас - другое, совсем другое... Что тебя больше интересует?
- Что ты делал на Земле? Пахал? Строил? Мастерил вещи? Или, может быть,
рисовал картины? Писал стихи?
- Стихи я, конечно, писал - в молодости... Многие пишут стихи в
молодости, потом бросают. Ну, если говорить о последних годах, то я
тренировался вместе с товарищами, готовился к полету.
- А раньше?
- Раньше... Раньше я занимался многими вещами. Пытался найти самого
себя. Но, видишь ли, я, видно, из тех людей, что могут найти самого себя
только через другого человека, только отражаясь в другом.
- Разве можно столько лет искать самого себя? Какая от этого польза
другим людям?
- Не знаю... Наверное, какая-то польза есть. Но, конечно, я все время
что-то делал.
- Скажи, а то, что вы хотите сделать с нами...
- Увезти вас отсюда?
- Ну да, пусть это называется так... Что это дает тебе?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг