чтобы терять людей даже случайно.
- Оставайся здесь, - сказал я Никодиму. - А ты ползи за мной.
Анна послушалась, хотя вряд ли это было ей приятно.
Я подполз к Уве-Йоргену.
- Пожалуй, Рыцарь, пора заключать перемирие.
- Если ты собираешься воевать таким образом, - ответил он, не отводя
взгляда от наступающих, то можешь капитулировать сразу. Скажу тебе
откровенно: такая война не по мне.
- Я говорю не о капитуляции, - сказал я, стараясь не обидеться, - а о
перемирии. Нам надо поразмыслить, как следует.
- Попробуй, - согласился он. - Дипломатия - твоя стихия.
- Знаешь, - сказал я Анне. - Ты все-таки иди в корабль. Позаботься об
ужине хотя бы. Не бездельничай.
Это подействовало, и она не стала возражать. А я улучил момент, когда
стрельба чуть ослабла, встал и пошел им навстречу, так же размахивая
руками над головой, как их парламентер.
Удалось добиться перемирия на час. Наступавшие с облегчением прекратили
палить и тут же занялись ужином. А мы сели в кружок и принялись
совещаться.
- Это пока разведка боем, - сказал Уве-Йорген. - Но ясно: они не
отвяжутся. Они всерьез обеспокоены. И, значит, говорить о мирном, деловом
контакте больше нельзя.
- Как бы они ни вели себя, - сказал я, - наша задача не меняется.
- Сказано есть: прости им, ибо не ведают, что творят, - произнес
Иеромонах и поднял палец.
- Пусть не меняется цель, - сказал Рыцарь, - но должны измениться
средства. Ульдемир, ты еще надеешься, что Шувалов сможет чего-то добиться?
- Мы не знаем, что с ним. Судя по событиям, вряд ли у него что-нибудь
получится.
- Хорошо, - сказал Уве. - У нас есть еще две возможности. И я считаю,
что надо использовать обе.
- Слушаем тебя.
- Твои лесные люди. Придется тебе, капитан, лететь к ним. Взбудоражить.
И вести на город. Шувалова не стали слушать, потому что он не сумел
показать, что за ним - сила. Иного не могу предложить. Надо прийти к ним и
показать силу.
- Ну, а вторая? - спросил я.
- Я останусь тут. Все-таки разберусь, из-за чего они выпустили столько
патронов. Потом еще надо будет слетать за Питеком.
- Они намного сильнее. У тебя кончатся магазины, и все.
- Ну, - пренебрежительно сказал Уве-Йорген, - не так-то, это просто. Я
думаю, со мной останется Георгий. А Монах полетит с тобой. И, пожалуйста,
забери девушку. Ей тут нечего делать.
Мне не очень нравилось предложение Рыцаря, но, пожалуй, оно было
все-таки самым разумным. Конечно, мы могли уйти все. Но тогда так и
осталось бы неясным, что же здесь скрывалось, ради чего люди призваны под
ружье.
- А потом? - спросил я. - Когда ты выяснишь, что здесь кроется, или
когда тебя заставят уйти отсюда?
Уве-Йорген подумал.
- Когда заберем Питека, вернемся на корабль, - сказал он. - Оттуда
свяжемся с вами и будем действовать до обстановке.
- Ладно, - согласился я. - Пусть будет так.
- И еще одно, - сказал Уве-Йорген.
- Ну?
- Мы вступаем в войну, - молвил Уве-Йорген. - На войне иногда убивают.
- Тут, кажется, нет.
- Пока нет. Но в цель иногда попадаешь, даже не желая. Так называемые
шальные пули. И, я полагаю, надлежит принять какие-то меры на случай, если
все мы выйдем из строя.
Мы помолчали.
- Например? - спросил я затем.
- Я имею в виду, что задача ведь останется прежней, независимо от того,
будем ли мы в живых, или нет. Землю надо спасти в любом случае. Пока мы
еще пытаемся сделать это ценой минимальных жертв. Мы не виноваты, что нам
мешают. Но может статься, минимальными жертвами не обойдешься. Я считаю,
что тогда надо будет действовать жестко. Атаковать звезду. Погасить.
Пожертвовать планетой Даль. Черт побери, будем называть вещи своими
именами. Сейчас мы солдаты и имеем право говорить так. Мы рискуем собой
ради чужих людей, и это дает нам право...
- Не знаю такого права, - ответил я.
- Они братья нам, - поддержал меня Монах.
Но оба мы поняли, что прав сейчас Рыцарь. Если нас перебьют, Земля
останется беззащитной. Она стояла за нашими спинами и ждала решения. И
планета Даль - тоже. Мы, пятеро людей, ничем не замечательных, были сейчас
трибуналом, вселенским трибуналом, решавшим судьбы миров. Но так лишь
казалось: решение было только одно, выбора не было.
Я провел голосование по правилам.
- Никодим!
- Видишь ли, - сказал он, - вы-то не знаете... Я могу согласиться. Ибо
верю: все свершится по воле Божьей. Некогда Аврааму было ведено принести
сына в жертву - и он был готов зарезать мальчика. Но Господь в последний
момент послал ему барана, и сын спасся. Надо только верить...
- Ладно, - сказал я. - Твоя точка зрения ясна. Георгий?
- Ха! - сказал он. - Я не знаю... Это славная планета, знаешь ли,
капитан. И люди мне нравятся, хотя бегают они не очень быстро. Я вспоминаю
родину. Я мог бы жить здесь. На Земле - нет, а здесь мог бы. Если бы эти
места уцелели. Но мы воины. Здесь есть все - мужчины, женщины, и старики,
и дети. И им придется умереть. Потому что там, на Земле, тоже есть мужчины
и женщины, старики и дети, и их куда больше. Скажу прямо; я люблю их
меньше, чем тех, кого вижу здесь. Но послали меня те, что на Земле. Воин
не меняет хозяев и не нарушает клятвы. Больше я ничего не скажу.
- Вот и все, - сказал Уве-Йорген. - Что думаю я, всем ясно, а ты,
капитан, подчинишься необходимости.
- Когда она возникнет? - спросил я.
Уве-Йорген ответил не сразу.
- Через двое суток, - сказал он, - мы или овладеем положением, или
будем перебиты. Если победим мы, весь сегодняшний разговор потеряет смысл.
Если победят нас...
- Двое суток?
- Да, - сказал он. - Конечно, вести партизанскую войну в лесах можно
годами. Но нам нужна быстрая победа.
- Все, - сказал я и направился к катеру, чтобы связаться с Гибкой Рукой
и отдать ему приказ. Двое суток. Двое суток до конца - или до начала
чего-то нового. Двое суток.
Никодим и Анна шли со мной. Нам предстояло втиснуться втроем в малый
катер и долететь до леса. Большой катер оставался тут, с Уве-Йоргеном. На
прощание я сказал ему:
- Так я надеюсь, что ты будешь действовать как достойный представитель
высокой цивилизации.
- Не спрашивай меня, капитан, - посоветовал он, - и не беспокойся.
Но я не был спокоен. Я знал, что есть вещи, которые Уве-Йорген умеет
делать лучше меня, но всей душой надеялся, что ему не придется проявить
свое умение.
17
Переговоры по радио между катером N_1 и кораблем экспедиции "Зонд"
(Запись):
"Катер: Вызываю борт. Здесь капитан. Как слышно?
Борт: Слышимость хорошая. Здесь Рука. Как слышите вы?
Катер: Нормально. Что на борту?
Борт: У нас все в порядке. Доктор наблюдает. Установка в порядке.
Моторы изготовлены.
Катер: Можете ли стартовать в любой момент?
Борт: Можем.
Катер: Контрольная сверка времени. У меня семнадцать ноль пять.
Борт: Семнадцать ноль пять точно.
Катер: Прошу отметить это время.
Борт: Отмечено.
Катер: Если на протяжении сорока восьми часов, повторяю: сорока восьми
часов...
Борт: Сорок восемь часов, понял вас.
Катер: Если за это время вы не получите никаких других указаний,
приказываю начать операцию воздействия. Поняли? По истечении сорока восьми
часов начать операцию воздействия, если от меня или еще кого-либо из
членов экспедиции и экипажа не будет получено других распоряжений.
Борт: От любого члена?
Катер: Если первый пилот сообщит о гибели капитана. Если любой другой
член экипажа сообщит о гибели капитана и первого пилота.
Борт: Понял вас. По истечении сорока семи часов пятидесяти семи минут.
Катер: Правильно. Это в том случае, если наблюдения не покажут, что
опасность может возникнуть раньше.
Борт: Если будет опасность, я сделаю все сразу же.
Катер: Да. Тогда не жди ни минуты. Но я надеюсь, что все обойдется.
Борт: Я тоже так думаю. Все будет в порядке, капитан.
Катер: Привет Аверову и наилучшие пожелания.
Борт: Привет всем нашим.
Катер: Принято. У меня все. Конец.
Борт: Конец".
Шувалов полагал - и, по-видимому, справедливо, - что люди, находящиеся
у руководства, могут обладать многими недостатками, в том числе (как
показывала история) порой очень неприятными, но быть глупыми они не могут.
И в данном случае, поскольку опасность, грозившая планете, была равной для
всего ее населения, независимо от его здоровья, силы, социального
положения и прочего, - постольку Шувалов полагал, что руководство не
станет пренебрегать ни малейшей возможностью спасения и с радостью пойдет
навстречу тем, кто предложит такое спасение.
Но в его положении никакая инициатива не была возможна. Он не мог
повлиять на ход событий, и оставалось лишь требовать, чтобы ему дали
возможность встретиться с кем-либо из Хранителей Уровня. Однако просьбы и
требования его оставались тщетными. Ему каждый раз отвечали одно и то же:
- После приговора ты сможешь просить о смягчении участи. Тогда твою
просьбу рассмотрят Хранители. Пока же им не о чем с тобой разговаривать.
- Но простите! - возражал Шувалов. - Мне лучше знать, есть ли у меня
поводы для разговора!
- Может быть. Но закон не позволяет Хранителям выслушивать
преступников, пока суд не вынес приговора.
С законом спорить было невозможно.
Время уходило стремительно. И когда настала пора представать перед
судом, Шувалов решил прибегнуть к последнему, видимо, средству, какое
оставалось в его распоряжении.
Его судили в большом зале, заполненном народом. Стены и потолок зала
были покрыты странной росписью, мрачные, резкие краски которой, начинаясь
от пола, постепенно, чем выше, тем больше переходили в мягкие,
умиротворяющие. Возможно, эта роспись заменяла символы правосудия,
принятые на Земле - повязку и весы богини.
Судей было пятеро, и они находились на возвышении, однако не за столом,
как казалось бы естественным Шувалову, - стола не было, они просто сидели
в глубоких креслах. Кресла стояли полукругом, в центре которого находился
круглый табурет, на который усадили Шувалова. Судьи оказались пожилыми,
сдержанными в словах и жестах людьми. Зато публика проявляла эмоции
открыто, и выражаемые ею чувства были - это стало понятно сразу -
неблагоприятными для Шувалова.
Публика пришла, видимо, не ради сенсационного зрелища (как предположил
было Шувалов, когда его ввели и он увидел набитый зал). Люди были искренне
возмущены и встревожены, и тревога за того, кто подвергся нападению,
написанная на их лицах, то и дело вытеснялась выражением не то, чтобы
ненависти, но какого-то холодного отчуждения, целиком относившегося к
подсудимому.
Ритуал был несложным. Публике объявили, кого будут судить и за что.
Потом еще раз объяснили Шувалову, что судить будут именно его, и подробно
объяснили, в чем его обвиняют. Затем стали давать показания возчики, судья
и пострадавший астроном. Он говорил, и взгляд его то и дело обращался к
Шувалову (хотя астроном должен был обращаться к судьям), и во взгляде этом
было недоумение и сожаление.
- Итак, подсудимый, признаешь ли ты себя виновным в том, что хотел и
пытался совершить убийство?
Кажется, настал момент. Шувалов встал.
- Высокий суд... - начал он.
- Ты говори просто: судьи.
- Судьи! Я признаю себя виновным.
Легкий гул прошел по залу.
- Но это - лишь малая часть преступлений, в которых можно обвинить
меня!
В зале настала тишина.
- Я, систематически нарушая Уровень...
Снова гул.
- ...нашел способ совершить, воистину страшное и жестокое преступление!
И снова - мертвое безмолвие.
- Последствия преступления были бы неисчислимы. Они привели бы к тому,
что Уровень рухнул бы, а затем и сама жизнь ваша и всех людей сделалась
невозможной. Сейчас я в ваших руках, но помните: я не один! И если
совершится задуманное мной - вы все погибнете!
В зале кто-то слабо вскрикнул. Кто-то заплакал. Шувалов перевел
дыхание.
- Я еще не знаю, какой способ мы применим. Потому что, судьи, мы знаем
два способа, и каждым из них можно добиться такого результата.
Шувалов умолк. Он сделал паузу намеренно.
- Говори! - чуть хриплым голосом сказал судья, сидевший посередине.
- Мы можем сделать так, что огонь охватит все. Ваши дома. Мастерские.
Посевы. Леса. Закипят и испарятся реки. Сама кровь закипит в ваших жилах.
В жилах каждого: мужчины и женщины, старика и ребенка. Все погибнет, все
сгорит, и жизнь прекратится и никогда более не возродится здесь. Вот один
способ, судьи.
Он снова умолк, и тот же судья снова сказал:
- Говори же!
- А вот второй способ. Мы вызовем холод. Страшный холод. Потускнеет
солнце. Ледяная кора покроет все. От холода погибнут растения и деревья.
Наступят голод и страшный мороз. Реки вымерзнут до дна, и все живое в них
погибнет. Некоторое время вы сможете еще укрываться от холода в
помещениях, но голод погубит вас. Погибнут все. И жизнь кончится. Жизнь
каждого из вас и всех вместе.
Крайний справа судья сказал:
- Но погибнешь и ты, подсудимый! И твои товарищи тоже погибнут.
- Да, - сказал Шувалов. - В том-то и дело. Ведь каждый человек должен
умереть. Но мы решили: раз мы должны умереть, то пусть умрут все.
- Подсудимый... Неужели ты так ненавидишь людей?
Шувалов ответил не сразу. "Господи, - думал он, - я слишком люблю
людей, даже дураков - потому что они ведь не виноваты в своей глупости, в
том, что есть знание, которое оказывается слишком тяжелым для их
нетренированных мозгов..."
- Да! - сказал он. - Я ненавижу людей!
- И все-таки... То, что ты сказал, звучит страшно, но... Как нам
поверить во все те ужасы, во все эти бедствия?
- Неужели вы не верите в то, что тот, кто мог спокойно и хладнокровно
попытаться убить человека, в силах совершить то, о чем я сказал?
"Не верьте, - думал он, - пожалуйста, не верьте... Но среди тех, кто
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг