разведка, и машиностроение, и транспорт. Машиностроение и транспорт - это,
в свою очередь, металлургия, а она упирается в горнорудную промышленность,
которая опять-таки зависит от энергетики и металлообработки... Это только
одна ниточка из многих, из которых сплетается, как кружево, техническая
цивилизация. Тут что-то вроде порочного круга. На Земле такая цивилизация
все-таки ухитрилась возникнуть, но какой ценой, нельзя забывать - какой
ценой. Века рабства, века страшного угнетения, о каком мы не имеем ни
малейшего представления, века, когда людская жизнь стоила меньше, чем
ничего...
Гм. А почему же здесь...
Почему здесь не произошло того же? Видимо, потому, что на планете
высадились люди, воспитанные обществом с достаточно высоким моральным
уровнем. И, заранее представляя, вероятно, все технические и хозяйственные
трудности, они вряд ли собирались опуститься, скажем, до уровня
рабовладельческого общества.
Какой из известных на Земле социально-экономических формаций
соответствует их технический уровень?. Судя по тому, что Шувалов до сих
пор видел, обработка металлов находится тут вовсе не на таком бедственном
уровне. Доски пола обструганы - значит, применяется и обрабатывается
железо. Или брюки, в которые Шувалова нарядили, - ткань, безусловно, из
растительного волокна, но не домотканая, это уже фабричное производство.
Пожалуй, на Земле в античную эпоху умели меньше.
Но главное, видимо, заключается в том, что, обладая ограниченными
техническими, а следовательно, и экономическими возможностями, люди искали
возможность сохранить какой-то определенный социальный уровень, который в
принципе соответствовал бы их унаследованным от Земли воззрениям. И что-то
они, вероятно, нашли. Об их успехе можно судить хотя бы по их отношению к
каждому отдельному человеку. По тому, каково отношение общества к
личности, можно с уверенностью судить о достоинствах и пороках самого
общества. Но вот он, Шувалов, сидит здесь - хотя и в заточении, но живой и
здоровый. Невзирая на всю его неоспоримую (с их точки зрения) вину, его не
потащили на костер, не забросали камнями, даже не ударили ни разу, даже не
были грубыми. Можно сказать откровенно: они кажутся довольно симпатичными
людьми и своим поведением вряд ли сильно отличаются от жителей теперешней
Земли. Тот же судья хотя бы: он ведь был явно доброжелателен. Конечно, о
том же судье можно сказать, что человек он ограниченный и недалекий; это
если считать, что ограниченным является всякий, кто не умеет, скажем,
решить систему уравнений определенной сложности. Но надо смотреть шире.
Приобрести знания куда легче, чем изменить свое отношение к жизни, к
людям, к обществу. И если взгляды на жизнь тех, кто населяет планету,
совпадут со взглядами прилетевших с Шуваловым, то можно считать, что
основа для взаимопонимания есть.
Если. На такую удачу можно надеяться, но пока у Шувалова есть лишь
косвенные доказательства, и ни одного прямого. Для того, чтобы получить
их, нужно как можно больше общаться с людьми, составить точное
представление об уровне их развития, психологии, круге интересов.
Разговаривать, понадобится - спорить, доказывать свою правоту.
Но как осуществить это, если он, Шувалов, заперт в комнате, и о нем,
кажется, забыли?
Впрочем, не нужно беспокоиться. Надо думать, упорно думать о том, что
же предпринять, чтобы все-таки заинтересовать эту публику ее собственной
судьбой..."
Судья на самом деле вовсе не забыл о нем; напротив, очень хорошо
помнил. После того, как странного человека увели и доставили к докторам,
судья провел немало часов, так и этак разглядывая оставшиеся в его
распоряжении необычные предметы - одежду и все, что находилось в ее
карманах.
Судья был, в сущности, человеком скорее добрым, а не злым, и не находил
никакого удовольствия в том, чтобы причинять людям неприятности. Но его
обязанность была - следить за соблюдением закона и пресекать его
нарушения, а как и какими средствами - об этом достаточно хорошо
позаботился сам закон. Для него, судьи, главным было - самому поверить в
то, что закон был действительно нарушен, и установить - сознательно или
без умысла. Впрочем, никто не может отговариваться незнанием закона;
древний принцип этот был привезен еще с Земли, о чем судья не имел ни
малейшего представления, но от этого принцип не становился менее
убедительным. И теперь, разглядывая, ощупывая и даже обнюхивая разложенные
на столе вещи, судья искренне пытался понять, с кем же столкнула его
судьба.
Да, это был такой же человек, как все. И тем не менее все в нем,
начиная с одежды и кончая разговорами, было чужим - непонятным и немного
тревожным. Судья не мог понять, в чем заключалась угроза, о которой
говорил Шувалов; но даже одно упоминание об угрозе настораживает и
заставляет волноваться, тем более - если характер угрозы остается
загадочным. Поскольку, однако, почти каждый человек в глубине души уверен,
что все наблюдаемые им явления он может объяснить, исходя из того, что ему
известно, судья старался дать всему непонятному понятные объяснения,
оперируя теми представлениями, которыми он обладал.
Он знал, что вещи, оставшиеся у него, не были и не могли быть
изготовлены ни в их городе, и ни в одном из других городов: все, что
изготовлялось в городах, было давно и хорошо известно, потому что
изготовлялось уже много десятилетий и не менялось. Значит, вещи были
сделаны где-то в другом месте.
Где же? Судье не пришла в голову мысль о пришельцах из другого мира, с
другой планеты, потому что ни одному нормальному человеку такая мысль
прийти в голову не может, если только человек всем ходом событий заранее
не подготовлен к ее восприятию. А судью и его соотечественников еще в
школе учили, что планета, на которой они живут, является единственным
обитаемым миром. Правда, космогония их не была ни гео-, ни
гелиоцентрической и в общих чертах соответствовала истине, но астрономия
вообще не была популярной и использовалась главным образом как прикладная
наука. А еще они глядели на солнце - этого с них хватало. Вопрос об
обитаемости других миров не может возникнуть сам собой; он встает (если не
говорить о единичных умах, опережающих эпоху), лишь когда общество,
поднявшись на ноги, начинает оглядываться по сторонам в поисках
собеседника, когда у него накапливается то, что оно хотело бы сказать
кому-то другому. Но у того общества, в котором жил и действовал судья,
такой потребности еще не возникло и, благодаря некоторым его особенностям,
могло и не возникнуть вообще никогда.
Итак, мысль о пришельцах благополучно миновала судью, и осталось лишь
выбрать между двумя возможностями: неизвестные люди пришли из каких-то
областей, о которых судья знал, - или напротив, они явились из краев, о
которых судья до сих пор ничего не знал, но в которых, как могло
оказаться, тоже обитали люди.
То, что незнакомец разговаривал на одном с ним языке, судью не смутило.
В известном ему мире всегда существовал только один язык, и ни ему, ни его
соотечественникам даже не приходило в голову, что на свете могут
существовать другие наречия. Наоборот, судью несколько озадачило, что
задержанный, говоря понятно, говорил все-таки не совсем так, как судья и
все остальные; кроме того, человек этот нередко употреблял слова, которых
судья никогда не слышал. И это, казалось, могло заставить судью поверить,
что незнакомец явился из каких-то неизвестных краев. Однако его остановили
два соображения. Первым было то, что о таких краях никто не знал, и уж не
ему, судье, было всерьез говорить о таких краях: если бы они появились,
его своевременно предупредили бы. Второе соображение было чисто житейского
свойства. Из далеких краев люди вряд ли могли прийти пешком: как выглядят
люди, одолевшие пешком большое расстояние, судья знал и мог поручиться,
что его новый знакомец на таких нимало не походил. С другой же стороны,
никаких средств передвижения, которыми он мог бы воспользоваться,
обнаружено так и не было. Судья специально заставил возчиков, что
задержали и привели к нему незнакомца, еще раз съездить в запретный город
и тщательно все осмотреть. Нельзя сказать, что поездка была
безрезультатной: возчики заметили следы нескольких человек, ушедший в
запретном направлении, но, во всяком случае, ни лошадей, ни повозок они не
нашли. По воде незваный гость прибыть не мог, потому что река протекала
совсем в другой стороне. Значит, прийти или приехать издалека он не имел
возможности, оставалось думать, что явился он из каких-то не столь
отдаленных мест.
Такое место могло быть лишь одно - лес.
Раньше лес был спокойным. Туда ходили или ездили охотиться или собирать
ягоды и грибы. Но с недавних пор лес перестал быть удобным местом добычи и
отдыха. Всякие неполноценные субъекты, именовавшие себя "Люди от людей",
стали уходить туда, и значительную часть их не удалось вернуть. Люди эти
были известны как нарушители Уровня - делами или, во всяком случае,
помыслами. И можно было себе представить, что, оказавшись там, где некому
было следить за Уровнем, они принялись творить бесчинства, нарушать
Уровень и мастерить разные штуки, которые в Уровень не входили.
Судье было чуждо представление о технологии, о степени сложности многих
из тех вещей, что лежали сейчас у него на столе, и о том уровне науки и
техники, какой требовался, чтобы изготовить даже самые простые из них.
Поэтому ему было нетрудно предположить, что за те год-два, что происходила
запрещенная законом миграция в лес, люди, обосновавшиеся там, сумели
изготовить все эти предметы. Зачем? Для того, чтобы нарушить Уровень.
Всякое запретное действие порой совершают не потому, что очень понадобился
его результат, но для того лишь, чтобы нарушить запрет и тем самым
доказать свою независимость и незаурядность; это судья хорошо знал. Итак,
путем логических рассуждении он пришел к двум выводам: прежде всего - что
человек, сидевший сейчас под замком, явился из леса, причем явился
вызывающе, не скрывая того, что является нарушителем Уровня. И затем - что
лесные люди слишком уж разошлись и к добру это не приведет.
Человека из леса можно было своей властью осудить и послать на работу
туда, где в Горячих песках люди воздвигали высокие башни и зачем-то
развешивали между ними медные веревки. Там он работал бы, как и все, это
не была каторга, просто работать там приходилось столько, что на нарушение
Уровня времени просто не оставалось. Но можно было и отослать Шувалова
вместе с вещественными доказательствами в столицу, чтобы там судьбу его
решили сами Хранители Уровня. В том и в другом были свои привлекательные и
свои неприятные стороны. Если наказать его самому, то могло статься, что,
получив странные вещи, Хранители захотят увидеть и преступника - что ни
говори, все дело выглядело не очень-то обычным. Если человек будет уже в
Горячих песках, то Хранителям придется ждать достаточно долго - и как бы
это не обернулось против самого судьи. Значит, отправлять старика строить
башни вроде бы не следует. Однако, с другой стороны, если он, судья, сразу
отошлет преступника в столицу вместе с его пожитками, там могут сказать:
неужели судья сам не может разобраться в том, какое наказание полагается
за такое нарушение закона?
И еще - та угроза, о которой он говорил. Может быть, в этом кроется
что-то серьезное, а может быть, и нет: проста плохое воспитание, вот и
угрожает. Опять-таки спросят: ты кого нам прислал?
И вот выходило, что самое лучшее, как ни прикидывай, - это поступить
именно так, как он поступил: засунуть незнакомца к докторам, а тех
предупредить, чтобы не очень поспешали, а наоборот, проверили бы тщательно
- сумасшедший он или нет. Тут все получалось в точности, как нужно. Вещи
будут в столицу отосланы, там их посмотрят. Если скажут - представить
преступника, то сделайте одолжение: вот он! Взять из больницы и отправить.
А если просто поинтересуются: что там с задержанным, каков приговор, -
очень просто ответить: находится у врачей на проверке, вот-вот она
закончится, тогда и поступим по всей строгости закона.
Или по всей его милости; человек не молодой, и жаль его. Он ведь скоро
совсем из сил выбьется; Уровень кормил бы его до самой смерти, а там, в
песках, кто ему поможет?
Одним словом, так ли поглядеть, этак ли - торопиться ни в коем случае
не следовало.
Пусть поживет там недельку-другую. Можно будет иной раз и заглянуть к
нему. Нет-нет, да и сболтнет что-нибудь интересное. Хоть ты и судья, а
любопытен, как все люди. Почему бы и не узнать - как же все-таки живут
люди там, в лесу?
А тем временем как раз станет ясно, как с ним поступить.
Судья вытер лоб. Устал. И то - такие каверзы жизнь подсовывает не
каждый день. Вообще-то жизнь спокойная.
Пожалуй, пора и домой. Вещички эти собрать, и - под замок. Не возьмет
никто, но таков порядок. Так-то ничего не запирают, а все, что касается
суда, полагается держать под замком. Таков закон. А закон надо исполнять.
Судья осторожно поднял одежду. Легкая, ничего не весит. Руке от нее
тепло. И вроде бы чуть покалывает. Чего только не придумают люди. Зачем,
спрашивается?
Он спрятал одежду и все остальное в стол, замкнул на замок.
Выглянул из окна. Люди выходили из домов, шли к черным ящикам: пришел
час смотреть на солнце. Ему-то, судье, больше не нужно: он вышел из этих
лет. А два года назад еще смотрел. Когда был помоложе. Сейчас силы уже не
те.
Ну, все, вроде?
Судья совсем собрался уходить. И, как назло, прибыл из столицы гонец.
Ввалился, весь в пыли. Протянул пакет.
Судья прочитал. Поморщился недовольно.
Что такое? К чему? Завтра с утра каждого десятого - в лес? Туда, где
бывать запрещено? С лопатами и с оружием. Что надо делать - укажут там, на
месте.
Судья рассердился. Полоть надо, а тут - каждого десятого. Но вслух
говорить этого не стал. Сказал гонцу лишь:
- Скажешь - вручил. Иди - поешь, отдохни.
И двинулся обходить дома, оповещать насчет завтрашнего утра.
Солдаты чаще всего плохие дипломаты. Уве-Йорген знал это, и утешало его
лишь то, что и ученые, в общем, не выделялись особыми талантами в данной
области. Во всяком случае, в его эпоху.
Аверова он встретил торжественно, ни один специалист по
дипломатическому протоколу не смог бы придраться. На столе дымился кофе.
Рыцарь внимательно посмотрел в глаза Аверова и остался доволен.
- Итак, доктор, назначенный срок пришел. Наши пока не вернулись.
Надеюсь, что мы еще увидим их живыми и здоровыми. Но до тех пор мы
вынуждены будем по-прежнему нести бремя обязанностей: вы - руководителя
экспедиции, я - капитана корабля.
Аверов кивнул.
- И я считаю, - продолжал Уве-Йорген, - первым и главным, что мы должны
сейчас сделать, является уточнение наших целей и способов их достижения.
Вы согласны?
Аверов не сразу ответил:
- Да.
- Хорошо. Мы оба, видимо, достаточно много думали об этом. Согласны ли
вы с тем, что именно мы и именно теперь, не рассчитывая на контакт с
Землей и не дожидаясь его, должны решить судьбу двух цивилизаций?
Уве-Йорген владел разговором. Он формулировал вопросы, и собеседнику
оставалось лишь отвечать. А ведь ответ часто в немалой степени зависит от
того, как поставлен вопрос, в какие слова он облечен. Это пилот знал; этим
он пользовался. Аверову оставались лишь немногословные ответы. Вот и
сейчас он сказал:
- Иной выход вряд ли возможен.
- Я думаю точно так же. Итак, ваша цель? Я бы определил ее так:
спасение максимального числа людей в одной или обеих системах. У вас есть
возражения?
Аверову очень хотелось бы возразить, но у него не было возражений.
Наедине с собой он уже пережил все, понимал, к чему неизбежно приведет
разговор, и был лишь благодарен пилоту за то, что не он, Аверов, а пилот
говорит все грозное и страшное, а ему остается лишь соглашаться. А может
быть, при случае, и возражать, едва представится малейшая возможность.
- Теперь о путях достижения. Скажите откровенно, доктор: вы верите в
возможность эвакуации планеты? Если даже наши посланцы сумеют обо всем
договориться.
Аверов оживился.
- Знаете, Уве-Йорген, я очень сильно надеюсь на то, что они
договорятся. У Шувалова - поразительная способность убеждать людей!
- Вы уже говорили об этом, доктор. Но надо ли напоминать вам ваши же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг